Не она

Осень год за годом неизменно приходит, сопровождаемая своими верными соратниками: озорником-ветром, зябкими потоками, гоняющимся по узким улочкам наперегонки с последними остатками летнего тепла, хрустящим ковром из ветхих листьев, превращающимся после череды непрерывных дождей в отсырелое месиво из пепла и грязи, ни на секунду не прекращающими плакать свинцовыми небесами, одиноко проливающими ледяные слезы по кому-то своему, заоблачному. Природа не умеет скорбеть по уходящему лету молча: в сгущающихся сумерках собираются в мрачные стаи клекочущие птицы, грохочут налитые тёмными водами облака. В тёплых домах разбитые люди вторят стонущему в сумеречных подворотнях ветру. Натали через стекло кабинета скользит усталым взглядом по стоящему на коленях Габриэлю, уже битый час мокнущему под беспрестанным дождем, упорно продолжающему беззвучно подрагивать губами в такт проливному ритму. Молится, должно быть, — думает Натали, рассеянно глядя на его ссутулившиеся плечи, неровно вздымающиеся — не то от холода, не то от беззвучных всхлипов, не то осень пришла пожинать причитающееся, отнимая еще один год яркой молодости от некогда идеально прямой, статной спины. Она хочет подбежать к нему, закрыть собой от непогоды, заключить в объятия и обещать, что когда-нибудь череда бесконечных дождей прекратится, но в конце концов каждый раз осаждает себя, отмахиваясь от назойливой мысли. Ему нужна не она. Ему нужна та, чьё лицо с фотографической точностью выгравировано из камня, потоплено в море из свежих цветов и надежно укутано витьеватыми узлами плюща. Он мог говорить с её статуей часами невзирая на непогоду, и раз уж он предпочитает мраморную жену пока ещё вполне живой Натали даже в качестве собеседника, о чем-нибудь большем можно и даже жизненно необходимо поскорее забыть. Натали была бы и рада, но чем больше она наблюдает за его страданиями по Эмили, тем больше влюбляется в его непоколебимую верность и решимость. Не жизнь, а один сплошной парадокс. Спустя ещё десять минут рассеянных перебираний каких-то наверняка безумно важных бумажек — Натали тщетно пытается сосредоточиться на работе, раз за разом погружаясь в мысли о своём начальнике, нерационально мокнущем под ледяным дождем в саду и с большой вероятностью способного подхватить простуду — не выдерживает, встаёт из-за стола и решительным шагом направляется к входной двери, по пути выхватив из стойки чёрный зонт-трость. Её поступь практически невесома: Габриэль понял, что она пришла, только когда широкие поля зонта склонились над его головой, защищая от дождевых капель. — Натали, я же просил не беспокоить меня, — безразлично произнёс он, не отрывая взгляда от застывших в мраморе живых и ярких глаз Эмили. — Это было почти тридцать минут назад, месье, — она отвечает ему в тон, почти равнодушно, скрывая за стальным голосом обеспокоенность. Габриэль удивлённо поднял на неё взгляд и тут же рассеянно опустил ресницы вниз и нервно зажмурился, точно пытаясь очнуться от навязчивого дурмана. Опершись на колени, он с едва заметным усилием поднялся, возвысившись над Натали на добрую голову, и мягко перенял от неё зонт себе в руку. — Так быстро летит время. Я даже не заметил, — бросив последний взгляд на застывшее в безмятежном спокойствии лицо Эмили, Габриэль повернулся к ассистентке и внезапно согнулся вдвое в резком порыве кашля. Ручка зонта выскользнула из ослабших пальцев и с жалобным перезвоном отлетела в сторону. Натали испуганно встрепенулась и подхватила его под руку, на всякий случай крепко прижав его локоть к себе. Вряд ли своим хрупким телосложением она сможет удержать Габриэля от падения, но зато наглядно покажет, что она рядом, и всегда прикроет его спину, если потребуется. — Месье, я ведь вам говорила! Что за ребяческая неосмотрительность, — женщина неодобрительно цыкнула, поглаживая его по предплечью через насквозь сырой пиджак. Габриэля заметно лихорадило под одеждой, от внезапно пробравшего холода стучали друг об друга стиснутые зубы. — Я в порядке, это просто… — ему не дал договорить ещё один порыв кашля, гораздо более сильный и продолжительный. Натали, не переставая мысленно ругать себя за беспечность и попустительство его опасным для здоровья причудам, решительно повела мужчину в особняк, бросив зонт мокнуть в одиночестве под кустами давно отцветших пионов. Распахнув свободной рукой дверь рабочего кабинета и осторожно переступив порог, она помогла ему опуститься в кресло и стянуть насквозь сырые пиджак и рубашку. — Месье, да у вас жар! — взволнованно воскликнула она, между делом отдёрнув холодную руку от его разгоряченного лба, будто бы случайно при этом проведя лишний сантиметр вдоль его висков. Габриэль этого жеста не заметил и откинулся назад на спинку кресла, судорожно хватая ртом воздух. — Натали, я в полном порядке. Я просто немного устал. Прошу тебя, не беспокойся. Я сейчас вздремну пару часов, и все пройдёт, а пока можешь заняться своими делами, — шумно вздыхая, с надрывом ответил он, стирая тыльной стороной ладони со лба проступившую испарину. Натали устало покачала головой, поднялась и отправилась в ванную за полотенцами и жаропонижающим. И заодно за новым сухим костюмом. Холода безжалостно выедают улыбки с лиц случайных прохожих, стирают с небес яркую летнюю лазурь, сжигают изумруд листьев, оставляя после себя лишь пепел сгоревших в осенних пожарах деревьев. Холода действуют и на него тоже: осенью печаль нещадно пожирает его с костями в два раза сильнее обычного, но зато взамен делится силой открывать глаза каждый новый день и не дает потерять непоколебимую волю. Воистину уникальный симбиоз: как и он сам — совершенно уникальный человек. Ведущий затворнический образ жизни, эксцентричный не подпускающий к себе никого, кроме пары-тройки человек, Агрест наотрез отказался от вызова врачей, бегло объяснив это тем, что завтра все пройдёт, и он возьмётся за работу как новенький. Натали покорно решила не спорить с начальством: с его уверенностью и целеустремленностью вообще сложно спорить, особенно если каждый день видишь её малоэффективные, но подтверждения. Оставив у него на прикроватной тумбочке стакан воды, жаропонижающие и телефон с её номером на быстром наборе, она вышла, пожелав уже провалившемуся в беспокойный болезненный сон Габриэлю доброй ночи.

***

Безраздельно царящая густая темнота в спальне бесцеремонно нарушается скрипучим поворотом ручки высокой двустворчатой двери, и в комнату незваным гостем проникает шальная полоска резкого света, а вслед за ней Натали бесшумно проскальзывает внутрь с градусником под мышкой и миской холодной воды на подносе. Лицо Габриэля выглядит пугающе-спокойным, озаряемое полоской тусклого, но различающегося в беспроглядной темноте света — почти волшебным, точно принц из страшной сказки, не выдержавший смертельной тоски по своей заснувшей навсегда принцессе. Натали осторожно присаживается на край кровати возле его головы, снимает уже нагревшийся компресс и меняет его на новый, приятно холодящий разгоряченную кожу, снова задерживаясь пальцами на его пылающих щеках дольше, чем необходимо. Она напоила его несколько часов назад жаропонижающим, и теперь зашла проверить, возымело ли лекарство своё действие, или стоило бы поскорее бить тревогу в скорую. Агрест дышал глубоко, но размерено: его грудь вздымалась ровно, без надрывов, и кожа хоть и казалась прохладнее, чем вечером, но все ещё ощущалась достаточно горячей. «Вроде бы ситуация под контролем. Ещё десять секунд», — думает Натали, едва весомо касаясь ладонью его гладковыбритой щеки. За окном где-то неподалёку столкнулись на своём пути два тяжелых грозовых облака, комната на долю секунды озарилась дневным светом, а затем наполнилось гулкой тишиной, почти осязаемой, осевшей на кончиках пальцев. Габриэль, вздрогнув от грома, с усилием разомкнул веки, и Натали всей кожей почувствовала на себе его недоуменный, вопросительный взгляд. Её рука все ещё покоится на его щеке, хотя и те десять обещанных самой себе секунд уже давно отсчитали своё время — Натали, опомнившись, поскорее попыталась одернуть руку. Не получилось. Его длинные артистичные пальцы легли поверх её ладони, не сдавливая, но совершенно точно не собираясь отпускать. Натали судорожно сглатывает, чувствуя, как по спине скатывается несколько капель ледяного пота, как будто она снова оказалась снаружи особняка, беззащитная перед плачущим небом. — Месье, что вы делаете? — на её щеках не вспыхивает нелепое смущение: она уже взрослая женщина, умеющая в полной мере контролировать свои эмоции, однако её голос почти дрожит. Он неоднократно касался её и раньше: прижимал к своей груди и сдавливал под ладонями её плечи, не позволяя упасть. Но это было другое, совсем другое. Габриэль молча смотрит ей в глаза так, как будто видит Натали первый раз в жизни, как будто увязнув где-то глубоко, на дне её небесно-голубой бездны, переплетя пальцы так болезненно-интимно, что у женщины перехватывает дыхание, и она, не в силах пошевелиться, молча наблюдает, как Габриэль, словно зачарованный, легко поднимается и вторит её пальцам теперь уже на её щеках, отзеркаливая каждое движение, ведя ото лба вдоль линии скул и, обведя с обоих сторон подбородок, позволяет большому и указательному пальцам встретиться где-то на обнаженных ключицах. Натали боится не то, что пошевелиться — даже моргнуть, боится, что происходящее может оказаться иллюзорным наваждением её уставшего мозга, и на самом деле это она себя сама ласкает, представляя вместо своих пальцев чужие. Однако секунды гулко отзывались ритмичным пульсом у неё в висках, отмеряя одну минуту, две, три, а пальцы Габриэля все ещё на её щеках, и тёплые, почти горячие губы, осторожно дотрагиваются до её собственных, и когда до неё дошло, что Габриэль — вполне себе материальный и реальный, она окаменела от ужаса и отпрянула. — Габриэль, что ты делаешь? — она пыталась прозвучать если не грозно, то нравоучительно, хотя и страшно не хотела вообще ничего говорить, чтобы побыть в его объятиях ещё на мгновение дольше. Нельзя. Она не имеет никакого права предавать Эмили, и если Габриэль в болезненном бреду срывается - она ни в коем случае не должна потворствовать ему. Мужчина молча наклонился к ней и обвил руками её талию, прижимая к себе. — Я так рад, что ты здесь, — наконец, выдохнул ей в ухо, опустив голову на её острое плечо. Она чувствует, как ребра сдавливает тисками — не из-за нерассчитанной силы, с которой он сжимает её тело, а из-за в любую секунду готового вырваться наружу сердца, раскачивающего грудную клетку как штормовые волны ветхое, дрейфующее в разные стороны суденышко. — Я тоже рада, что ты есть, Габриэль, — смягчившись, отвечает она, сдержанно спутывая руки за его шеей, ободряюще поглаживая чуть ссутулившуюся спину вдоль позвоночника. Это просто дружеское объятие, и ничего больше. Еще десять секунд, и она отстранится, отпустит его и вернется к себе, сделав вид, что ничего не было. Десять секунд, и не больше. Только десять. За окном поднимается самая настоящая буря, промозглый ветер одиноко воет за окном, заставляя почти обнаженные ветки деревьев склоняться к земле своим могучим дыханием. Из груди Натали почти в унисон с ветром вырывается невольный стон, и она изящно выгибается под его скользящими по внутренней части бедра прикосновениями, жаркими, опаляющими кожу поцелуями между ног. Это чертово самопридуманное правило совершенно не работает, и стоит бы заменить его на нечто более действенное. За первым десятком эхом в висках отзывались все новые и новые, а он все еще прижимал её к себе как самое драгоценное сокровище, не в силах отпустить. Когда она предприняла слабую попытку отстраниться, они встретились взглядами, и Габриэль своевольно притянул её лицо к себе, целуя жадно, но почти бережно, не кусаясь и не мешая ей дышать. Натали слабо попыталась отпрянуть, но в конце концов сдалась, отвечая на его прикосновения, осмелев, зарылась рукой в его растрепанных волосах и вторила с той же нежностью, что дарил ей Агрест, гладила его по щекам, чертя невесомыми касаниями линии вдоль подбородка вниз к ключицам, покрывала невесомыми поцелуями шею, изредка чередуя с легкими прикусами нежной кожи. Руки Габриэля скользнули ей под ночную рубашку, и Натали с шумным выдохом опустилась на подушки, притянув мужчину на себя. Она старалась не думать о том, что происходит, чтобы лишний раз не мучить свою корчащуюся от стыда где-то в глубине души совесть. Вместо этого она старалась запомнить каждое мгновение, каждый выпущенный из влажных губ вздох, подрагивающие светлые ресницы, разметавшиеся по подушке чернильной росписью блестящие волосы и тянущее, сводящее с ума в предвкушении чувство внизу живота. Буря за окном разразилась не на шутку. Внутри Натали тоже бушует буря: её тело лихорадочно вздымается в ответ на чужие прикосновения, а по венам, казалось, течет самая настоящая лава, пульсируя в висках оглушающим взрывом. Габриэль, будучи таким несвойственным для себя невинно-нежным, казалось, заражается её внутренним жаром, позволяя себе оставлять аккуратные кровоподтеки на её животе, спускаясь ниже, сжимать бедра до красноты, вонзать в кожу аккуратно стриженые ногти и заставлять Натали невольно выпускать из горла неподконтрольный стон и вжиматься сильнее в шелковую простынь, хотя, казалось бы, сильнее уже просто невозможно. Когда он, накрыв её собой, входит в неё, раскаленную, влажную, вздрагивающую под ним всем телом, она запрокидывает голову, открывая шею для поцелуев, смыкает руки на его спине, притягивая к себе как можно ближе, впивается ногтями глубоко в кожу, выписывая вслепую незамысловатый узор из выступивших капелек крови, вскидывая бедра, подается ему навстречу, сжимает его вокруг себя с такой силой, что ему приходится резко сбавить темп и прижаться зацелованными губами к её плечам. Натали изо всех сил пытается сдерживать себя, пропуская вздохи через сжатые с силой зубы — а что, если младший Агрест до сих пор не спит и услышит, пока крадется мимо спальни отца после ночной прогулки? — но не может совладать со спазмами, ударной волной накрывшими её тело, и из её груди вырывается протяжный стон, вторящий прогремевшему где-то вдалеке небесному взрыву. Свободная ладонь тянет его к себе за влажные волосы: Натали смотрит неотрывно в его хаотично сужающиеся-расширяющиеся зрачки, проваливается в ледяную бездну, в самую глубину, куда не добирался никто, и ей почему-то кажется, что в его ледяном сердце робко и несмело, но начинается капель. Габриэль вдавливает её в поверхность кровати в рваном, изможденном темпе, и когда его сердце пропускает удар, отзывающийся оглушительным гулом в ушах и бешеной пульсацией в висках, ловит в темноте женскую ладонь, сжимает до хруста в костяшках и обессиленно проваливается в объятия ночной темноты вокруг. Сжимая чужую ладонь в ответ, Натали учащенно дышит в его руках, пытается успокоить чуть ли не выпрыгивающее в груди сердце и усмирить непрекращающуюся внутри себя бурю. Эта осень отличается от других — есть в ней что-то такое особое, заставляющее терять голову: то ли веяние благовоний из оставленных открытыми дверей базилик, то ли из-за запаха последних героически трепещущих на холодных ветрах осенних цветов, то ли из-за плачущих небес, неспособных нести свой траур в тишине и гордом одиночестве. Они лежат, переплетя голые ступни и неотрывно смотрят друг другу в глаза вот уже несколько минут, и Натали мягко улыбается, скользя подушечками пальцев по его щеке. Он улыбается в ответ, мутным взглядом изучая её лицо, перебирая между пальцами черные пряди её рассыпавшихся по подушке волос, и сердце Натали первый раз пропускает череду ударов: она уже давно не видела, чтобы Габриэль улыбался вот так чисто и искренно, без притворства. Женщина сразу почувствовала, как где-то глубоко успокоившаяся совесть наконец перестала её терзать, оставив лишь воздушность в животе и беспричинную беззаботность. Она бы без промедления сделала все то же самое еще раз, а может, даже и не один, чтобы вновь и вновь разжигать на привычно печальном лице Габриэля такое выражение абсолютного счастья и умиротворенности — ах, если бы она только знала об этом раньше. — Габриэль, ты в порядке? — спрашивает Натали, внезапно вспоминая, что еще пару часов назад его лихорадило, и он был не в состоянии даже стоять без поддержки. — Ты совсем недавно себя не очень хорошо чувствовал, и я бы очень не хотела усугублять твое и без того тяжелое положение. Мужчина мягко гладит тыльную сторону её ладони и касается губами, запечатлевая от запястья вверх по локтю кривую из поцелуев. — Все хорошо, не беспокойся. Это совсем не важно. Что гораздо важнее — в порядке ли ты? — Да. Разумеется, — на её щеках почему-то закрадывается румянец: Натали мельком подумала, что вот так интимно разговаривать с ним, будучи совершенно обнаженной, да еще и в его объятиях — гораздо более смущающе, чем стонать ему в ключицы или прижиматься к его паху. И хоть в темноте не разглядишь, она, пряча неловкость, прижимается к нему вплотную и приникает к его горячей, мерно вздымающейся груди. — Почему я должна быть не в порядке? — Не знаю. Я спрашиваю, потому что не хочу снова повторять своих ошибок. Не хочу потерять тебя еще раз, — он крепко обнимает её в ответ, притягивая её лицо к себе, скользит большим пальцем по щеке и припухшим губам. — Еще раз? — она на долю секунды задумывается и смахивает с его лба прядку ниспавших светлых волос. — Габриэль, знаешь, я люблю тебя. Всегда любила. Я сделаю все, чтобы ты был счастлив, и если тебе еще раз захочется близости со мной, я… — Знаю. Я тоже люблю тебя, — сердце Натали пропустило еще удар, забившись так быстро, что у неё задрожали пальцы в его ладони. Габриэль, не переставая улыбаться, притянул её лоб к себе и запечатлел на нем влажными губами мягкий поцелуй. — Я больше никогда не отпущу тебя. Так что спи спокойно, моя дорогая Эмили. Сердце Натали пропустило последний удар и камнем рухнуло вниз. Снаружи особняка удивительно тихо.