Пере: Рождение (RE:Birth)

Кроганы — не ровня другим. Будь их планета добрее, или будь они рождены с более слабыми телами и более изощренными мозгами, тогда, возможно, они смогли бы возвыситься самостоятельно: не будучи поначалу разыгранными, как пешки, в стратегической игре. Вместо этого природа наделила их внушительными телами, внушительными мышцами, внушительными страстями, а внешняя среда закалила их, превратив в оружие, которое убивало, и убивало, и убивало — до полного успеха. А позже разгул, благодарность и обещание вечной надежды прибавили к этому бесконечное самомнение, превратили их в чудовищ. И, как неминуемо происходит с любым оружием, они ударили отдачей по своим создателям. В свою очередь, их галактические няньки принялись систематически истреблять единственную слабую жизнь, которой было среди них место: их детенышей. Кроганы и не превосходят других, хотя в обществе своих сородичей Рекс поддерживает спектакль так хорошо, как только может. Стоя на вершине кургана из гниющих детей, кроганы вели счет убийствам засечками на стволах дробовиков, пока оставалось еще место для отметин, а следом начинали вновь — с более качественным оружием и более раздутым честолюбием. Если он наполнит их гордостью, они будут сражаться за честь своего вида и во славу Тучанки; если он будет просто сидеть, лениво развалившись на троне, пока из них утекает по капле то, что означает быть кроганом, они будут сражаться ради кредитов и убивать только затем, чтобы причинить смерть. Рекс строил для них будущее на плечах женщины-человека, которая не обращала в разумных существах внимания ни на что, кроме их личных качеств, и которая, как нельзя кстати, владела и огнестрелом, и резким словом лучше, чем почти всякий прочий, кого знал Рекс. Она воодушевила кроганов, обещая спасение, и, выполнив это обещание, стала больше кроганом, чем кто-либо еще. Он мог теперь ощущать ее у себя внутри; щекотку на задворках мыслей, лишние строчки внутри его собственного кода, скрывающиеся достаточно хорошо — так, что он не мог отследить ничего, кроме их точки применения. Рябь единообразия, что разошлась эхом сквозь всю вселенную вслед за тем, как Жнецы были сброшены со своего трона уничтожения, предназначена была помочь всякому, всякой вещи и всякой жизни, — это он знал, но в зеленом свечении, оставленном синтезом, не оказалось ничего, что могло бы озарить кроганов. После того, как прошли шок, и отвращение, и бессилие от того, как безвозвратно переменились тела его подданных и его собственное, он остался один на один с пустотой, угнездившейся среди его внутренностей точь-в-точь там же, где раньше жила надежда. Ему хотелось спросить ее: чем она, черт возьми, думала, но в этом не было смысла; Шепард теперь сама существовала только в форме абстракции, и не могла больше дать никакого ответа. Бакара сидела рядом с ним на собранной из обломков платформе: набухший жизнью живот и полный нетерпения дух. Синтетические составляющие ее тела компенсировали физическую нагрузку беременности едва ли даже не чересчур хорошо, и ей трудно оказывалось, когда она чувствовала себя настолько здоровой и не обремененной ничем. Внутри нее сейчас был только один ребенок. Синтез, вдобавок, уменьшил размеры кроганской кладки; одна беременность давала, самое больше, от пяти до семи яиц, но это случалось редко, и гораздо чаще у них рождалось — точно так же, как у людей, турианцев и азари, — по одному ребенку, может быть, по два или по трое за раз. Рекса поначалу это взбесило, а затем он словно отстранился и перестал чувствовать тот энтузиазм, с которым извергался из него когда-то неослабевающий поток грёз, гордости и планов — насчет того, как он восполнит себе всех своих детей. Теперь он проводил слишком уж много времени в холодном, задумчивом молчании. Бакара задыхалась в этой плотной тишине. — Ты выглядишь обеспокоенным, — сказала она. — Не-а, — солгал он. — Это, наверное, опять твои гормоны шалят. — Рекс, — произнесла она таким тоном, который значил: она скорее побьёт его, чем согласится дальше терпеть чушь, которую он несет. — Ладно, ладно. Просто прикинуть пробую, то ли это самое, за что мы сражались. Она положила ладони себе на живот. Бронированная скорлупа младенца была прочной. Он будет хорошо защищен во время родов. — Мы сражались ради нашего будущего. Эта новая численность не даст нашему народу заполнить больше планет, чем может нас вместить. И разве облик наших детей что-то значит по сравнению с тем, что они у нас вообще есть? — Ну да, наверное, — сказал он, а следом опять вернулся к молчанию.

* * *

Первый раз, когда Рекс держал новорожденного крогана, он сам еще был маленьким и мелким, и его тогда удивило, насколько горячечно-жарким казался спеленутый комок жизни у него на руках. Кроганские детеныши были хрупкими, это он знал; они либо отказывались жить еще в утробе, либо раскалывались, будто стекло, от первого же глотка воздуха. И они были драгоценны, как ничто другое на Тучанке. Всё, что имело к ним отношение, заставляло его нервничать. — Он и должен быть таким горячим? — спросил Рекс. — Откуда мне, бездна побери, знать? — отозвалась женщина. Малыш-Мордин родился едва ли не совершенно холодным, но так уж всё было устроено при синтезе. Чрезмерное количество тепла привело бы к слишком большому числу системных неисправностей, так что температура тела была отрегулирована до уровня в 25% от стандартной рабочей. Или что-то в таком же духе. Рекс не особенно вслушивался в то, что там бормотал доктор; его волновало только одно — чтобы его сын оказался достаточно крепок, и выжил, и процветал, и однажды унаследовал его высокую цель: возвысить кроганов над их жестокими истоками. Мальчишке удалось обхватить своими крохотными пальцами большой палец отца и стиснуть достаточно крепко, чтобы Рекс чуть ли не задохнулся — такая его захлестнула гордость. Его сын хорошо спал и почти не плакал, и обладал глубоким, рокочущим голосом, беззастенчиво используя свое рычание, чтобы потребовать еще одну игру в ку-ку от отца, колыбельную от матери или историю от Гранта — о том, как динозавры бились со Жнецами, в то время как отряд бронированных акул пытался прикончить их из огнеметов и лазерных винтовок. Затем, удовлетворенный, он возвращался к своей плюшевой кукле-Шепард — пожеванной, но всё еще не рассыпавшейся на части. Порой Рекс ощущал, будто чья-то еще любовь поднимается у него внутри при взгляде на сына — сродни гордости тетушки, которая смотрит на племянника издалека. И хотя он до сих пор не был уверен, что ему думать о синтезе, он знал: его сын — это именно то, чего он хотел. Пожалуй, он все-таки был кое-что должен Шепард.