Заледеневшие узоры

      Маринетт закрывает помутневшие глаза и считает. Раз, вдох, два, выдох, три… На тонких косточках изящных рук, гляди того и сломятся от дуновения легкого ветра пополам, уже в который раз расцветают нежными нефтяными разводами непроходящие лиловые пятна. Запястья совсем немного жжёт от неглубоких, никак незаживающих царапин, почти также, как и слизистую уставших глаз. А еще, несмотря на удушливую летнюю погоду, ей ужасно холодно, так, что зубы отбивают чечётку такую совершенную, позавидовал бы сам Майкл Флетли. Перестают помогать и обогреватели, обдающие её жарким воздухом, и плотные шерстяные одеяла, и горячие ванны.       До чего хорош же он, мир родственных душ.       Тикки безучастно кружит в тяжёлом вечернем воздухе рядом со вздрагивающей девушкой и лишь сочувственно покачивает головой, молчаливо выражая свою ненависть к тысячелетним правилам и незыблемым законам вселенной.       Невидимая людским глазам багровая нить, крепко, но невесомо, обвязанная вокруг указательного пальца Маринетт, и спокойно лежащая до сих пор на дощатом полу, натужено звенит, рывками подёргиваясь в сторону распахнутого окна — там на фоне чернильных разводов сумерек проносится неуловимый силуэт одного из парижских героев, по пятам которого прыгает по старым черепичным крышам очередная аляпистая марионетка Моли.       — Маринетт? — неуверенно шепчет квами, пряча отзвуки глухой боли в голосе за хозяйку — подогнувшая под себя худые ноги девушка морщится, дергает гудящей головой и растягивает обветренные губы в жалкой подобии улыбки. — Ты…       — Не хочу говорить, прости. Знаю, — безжизненным голосом хрипит она, откашливаясь — подхваченная недавно болезнь вовсю расцветала в ослабленных легких. — Давай сделаем это.       Алая вспышка сверхновой озаряет тесную ванную комнату — подрагивающее в болезненной лихорадке тело матерински нежно обхватывает теплый спандекс, Тикки стремится поделиться частью жизненной силы с любимой из героинь — и из яркого света выходит под плавно льющиеся лунные лучи Ледибаг. Поправляет неизменные хвостики, бросает смазанный взгляд в пыльное зеркало (подавляя подкатывающий к горлу ком), и выбросив светящуюся нить йо-йо, отрывается от пола, уже через секунду по инерции приземляясь на нагретый металлический скат.       Пошатывается, с усилием смаргивая гадкую влагу с ресниц, и тряхнув головой, бросается вперед, туда, где ведёт бой на равных Нуар, почти шутливо уклоняясь от яростных выпадов акуманизированного парижанина.       — Ледибаг. — приветствует он её, лишь на мгновение задержавшись внимательным взглядом, и снова парирует удары злодея.       — Кот. — выдыхает Маринетт рассеянным облачком пара, фокусируется и вклинивается в сражение смертоносным вихрем.       Быть прежней Ледибаг (Маринетт), что до встречи одним дождливым днём, трудно. Очень, если честно. Держаться на ногах, когда они замёрзли настолько, что подламываются от резких движений непроизвольно, заставлять непослушные руки двигаться, когда хочется только лечь и больше никогда не встать, но, что особенно, встречать прохладные взгляды напарника и чувствовать, как сжимается в ледяных тисках смерти глупое сердце. Как иронично! Во все времена дополняющая друг друга пара оказалась неподходящей, сломанной, безнадежно испорченной и забракованной. И винить ли в этом невнимательного хранителя или убиваться самой, правда была в том, что отчаянная любовь героини Коту Нуару не нужна была даже даром, ведь горячее сердце его было давно, еще задолго до принятия бремени героя, занято.       Пара пролетевших минут, молчаливый и слишком быстрый бой, и вымотанный житель города непонимающе оглядывается, извиняющееся морщится, когда понимает, что произошло, и исчезает на пожарной лестнице, оставляя двух героев наедине. Нуар замирает около парапета и его напряжение выдает чересчур прямая спина. Девушка спутывает нити волшебного оружия, сжимая в холодных пальцах не пригодившийся талисман удачи — пружинистую резинку для волос — и ногой прочерчивает на пологой крыше неровный след, неуютно ежась. Утратившее здоровый цвет лицо гладит морщинистыми пальцами летний ветер, покачивая растрепавшиеся пряди волос.       — Как твои… дела? — внезапно подает голос парень, слегка покачиваясь, но не оборачиваясь.       Маринетт вздрагивает — голос Нуара раскаленным добела хлыстом проходится по всем оголенным чувствам, беспощадный мороз сковывает тело вдвое сильнее, благо Тикки изо всех сил старается согреть хозяйку, а сама героиня молится всем богам, чтобы голос не сорвался в безудержный плач.       — У меня всё хорошо, — она ломается, выворачивается наизнанку от такой откровенной лжи, идет глубокими трещинами и делает ломанные шаги навстречу не обернувшемуся напарнику. Нить хоть и невидима, но Маринетт ощущает, как она безмолвно кричит, ударяет колоколами Нотр-Дама в сознание и тянет подопечную за собой, где конец её небрежно завязан на обтянутом в черное мизинце. — А как ты? — сорвано шепчет она, стоя почти вплотную к такому близкому, и такому жестоко далекому парню.       Это был её последний шанс. Прикоснуться подушечками и впитать от кончиков пальцев до самой макушки долгожданное тепло. Дать понять ему, что его родственная душа тут, буквально позади стоит и слепо цепляется за призрачную возможность, раскачиваясь на лезвии между жизнью и смертью. Окоченевшие пальцы замирают в нескольких сантиметрах от предплечья Кота, Маринетт знает, всем существом ощущает — её время сочтено, на кончиках волос отражают серебряный свет луны кристаллы инея, а посиневшие губы изгибаются в лёгкой полуулыбке — она стыдливо прячет руку за спину, делая шаг назад именно тогда, когда Кот, наконец, поворачивается к ней лицом, тревожным взглядом чутко вглядываясь в распахнутые синие глаза.       — У тебя действительно всё хорошо? Ты выглядишь не очень здорово, — он слегка нахмуривается, когда Ледибаг отступает еще на шаг, пряча лицо под длинными прядями отросшей челки. — Маринетт?       Она сдерживает себя изо всех существующих сил, могильный холод цепляется зазубренными крючками за всё откровенно содрогающееся тело, безнадежно опутывая ее сетями, которые не порезать, не порвать, только позволить утянуть с собой на самое дно, захлебнувшись ледяной водой Атлантического океана. Красная нить звенит так громко, что закладывает уши. Она не испортит жизнь любимого человека, не позволит ему страдать из-за себя и нелепого стечения обстоятельств все оставшееся время. Он был так искренне счастлив с Кагами, которая буквально вытащила его с того света после смерти матери, долгие годы до роковой встречи он отдавал себя всего только ей одной и он жил в благом неведении о имеющимся соулмейте до этого момента.       Пускай в нём же и останется.       — Иди домой, Адриан, — надрывно хрипит парижская героиня, отступая еще дальше и пресекая попытку подойти к себе жестким взмахом руки — не хватало инстинктам самосохранения взять вверх над поплывшим разумом и вцепиться, как паникующий утопающий, за его протянутую ладонь.       — Но… — сомневающиеся протягивает Кот, оказываясь тут же перебитым.       — Ты замечательный напарник, Нуар. Я благодарна тебе за всё то время, проведенное плечом к плечу. Спасибо, — конец странной фразы доносит до слуха растерянного Нуара уже ветер, уныло свистящий вслед вспыхнувшей вдалеке красной точке. Он порывается броситься вслед за ней, но пищащее кольцо заставляет его передумать, и, бросив встревоженный взгляд в сторону исчезнувшей героини, Адриан привычно растворяется в парижской ночи.       Маринетт перевоплощается в гражданскую личность прямо в воздухе — Тикки слишком устала — леска йо-йо утекает сквозь хватающие воздух пальцы, костюм спадает, дыхание перехватывает липкий страх, и она грузно падает на чью-то маленькую оранжерею. Разбитая керамическая ваза хрустит под ладонями, когда девушка опирается на них и переворачивается, не обращая внимания на кровоточащие руки.       — Маринетт, Маринетт… — на задворках сознания, плача, зовёт её квами, но ей нет дела до этих просьб — впервые за долгие дни тёмное парижское небо усеивают тусклые звёзды.       — Тикки, это… больно? — едва слышно проговаривает парижская героиня, медленно шевеля заледеневшими губами.       Взгляд расплывается, превращая ночной город в калейдоскоп свечения фонарей, далеких огней звезд и редких светящихся окон. На склеившихся ресницах заледенел январский снег, стянутые в хвосты смоляные волосы облепил неестественный иней. Тело отчаянно бунтует, требуя хотя бы капли тепла, но Маринетт не может дать ему этого. Сердце медленно пульсирует в грудной клетке, с каждым ударом замедляясь все сильнее.       — Нет, нет, — квами прижимается щекой ко лбу хозяйки, бессильно сотрясаясь в рыданиях — вопреки прожитой жизни у неё эмпатии к собственным героиням всегда слишком, слишком много. — Ты просто уснёшь, веришь мне? Это не больно, нет, — она всё шепчет бесполезные утешения Маринетт, которая неожиданно улыбается. Так, как уже долгое время не могла.       Расцветают в уголках глаз сеточки невидимых морщин, смешливо дрожат ресницы, сухие губы трескаются и девушка сдавленно кашляет. Измученный организм истратил все внутренние резервы на борьбу с холодом и медленно отключался. Густая кровь в последний раз прилила к переставшим дрожать рукам и девушке впервые за долгое время стало эфемерно тепло и спокойно.       — Расскажи… моим родителям… обо всём, — шепнула героиня, прикрывая тяжелые веки. — Это была лучшая жизнь, Тикки. Пожалуйста, скажи им, что…       Хозяин оранжереи, привлеченный шумом, включил блеклый свет на кухне и выглянул в окно, тщетно стараясь разглядеть незванного гостя в темноте, глухо загавкали вдалеке бродячие псы, одиноко загремел бездомный в проулке мусорным баком - Париж продолжал жить своей неспешной жизнью и не было ему никакого дела до своей умирающей героини. Маринетт втянула ставший, наконец, тёплым воздух — чувственные ароматы сирени и нарциссов из цветочной лавки, крепкого кофе неспящего офисного планктона, горького бензина, дешевого сигаретного смога и еще миллионов запахов неспящего города закружились в танце, на внутренней стороне век выжжено отпечаталось лицо мягко улыбающегося Адриана, и она расслабила напряженные пальцы, выдыхая стылый воздух из замерзших легких.       Красная нить натянулась в плотную струну в самый последний раз, натужено заскрипела, затрещали связки - она резко дернулась и со звоном оборвалась, а неровный конец подхватил ветер.       — …я ни о чём не жалею.