Кречетов не любил Одессу...

Сказать, что Виталий был рассержен, значит ничего не сказать. Он, конечно, улыбнулся и спокойно ответил «да я не тороплюсь», но внутри все полыхало от гнева. Одесса осточертела. В ней определенно был свой шарм, а теплое море делало город пределом мечтаний, но только не для Виталия. От воспоминаний о днях, проведенных в катакомбах, его перекашивало. Порой он даже удивлялся, как не сошел там с ума. В городе все напоминало о войне: и полуразрушенные здания, и искалеченные люди, и даже местный говор, в котором Виталию чудились голоса погибших товарищей. Перевод в столицу должен был стать для него новой ступенью, глотком свежего воздуха, к тому же с хорошими перспективами служебного роста. Но нет. Вздумалось же обкому назначить Жукова начальником военного округа и тем самым отсрочить перевод Виталия. Хоть он и был патриотом и коммунистом, но порой в голове само собой возникало недовольство партией и правительством. К новости о пропаже двух тысяч комплектов обмундирования Виталий поначалу отнесся с интересом, но стоило следователю из УгРо показать место на карте, как его словно ледяной водой окатило. Катакомбы. Темный узкий коридор. Резкий запах мочи и пота. Один и тот же анекдот, звучащий каждый день. Долгое, томительное ожидание, когда перестаешь понимать, чего хочешь больше: чтобы пришли свои или чтобы немцы уже нашли тебя. От невеселых воспоминаний Виталий пришел в себя уже с трубкой в руках. А может, оно и правильно? В конце концов, у него есть дела и поважнее. Он передал дело Наимову, но, как оказалось, зря, тот не предпринял ровным счетом ничего. В итоге обмундирование сгорело, а несколько сотрудников одесской милиции оказались убиты. Виталий понял, что дело сложнее, чем банальная кража, и уже ринулся расследовать по горячим следам, однако случилось нечто, что заставило позабыть обо всем на свете. Виталий даже предположить не мог, что банальный поход за билетом в театр перевернет его жизнь. Тоня была невероятной. Капризной и переменчивой, как все творческие личности, но милой и нежной, как все женщины. Виталия бросало от нее то в жар, то в холод. Порой хотелось придушить ее собственными руками, как в какой-нибудь трагедии Шекспира, порой — носить на руках и никогда не отпускать. Она то позволяла ему войти в свою жизнь, так что Виталий готов был сделать предложение, то снова отдалялась и вела себя сдержанно-отстраненно. Он украдкой мечтал, как увезет ее в Москву, где она станет блистать на столичных подмостках. Однако чем дольше Жуков пребывал на посту начальника округа, тем дальше отодвигался перевод Виталия. Наверное, ему могло бы помочь крупное дело — вроде того, что расследовала одесская милиция. Честно говоря, все вышло почти случайно. После очередного собрания он разговорился с Мальцевым, и тот сам предложил Виталию пойти в уголовный розыск. — Я не возражаю, — сказал он. — Иди, раз так рвешься. В наших интересах взять этих бандитов как можно скорее. Дело и впрямь выдалось сложным и напряженным. Настолько, что в какой-то момент Виталий просто сорвался и хорошенько врезал дежурному парнишке, профукавшему убийцу Роди, хотя вовсе не хотел причинить ему вред. Просто он привык иметь дело с ворами, взяточниками и предателями, а не убийцами и бандитами. Наверное, поэтому они с Гоцманом несколько по-разному смотрели на дело. Тот цеплялся за убийство Фимы — Виталий не мог его в этом винить, — а потом и Роди. Виталий же складывал картину из более мелких кусочков, и картина эта ему не нравилась. В УгРо был предатель. Гоцман к этой версии отнесся скептически. Его можно было понять: сложно поверить в то, что твой коллега, сослуживец, друг, в конце концов, — предатель. Гоцман знал всех как облупленных и мысль о предателе принимать не желал. По крайней мере, поначалу Виталий думал, что дело именно в этом. Другие версии рассматривать не хотелось. Гоцман был человеком харизматичным, сильным и правильным, хоть порой и давал бандитам поблажки. Они сдружились, и Виталий с удовольствием составлял ему компанию и когда появился повод выпить, и помогая отремонтировать квартиру. С одной стороны, ему и правда хотелось быть другом Гоцману, с другой — он все же приглядывался к нему. И ловил в ответ странные взгляды. Чем дольше шло расследование, тем сильнее на Виталия накатывало предчувствие чего-то нехорошего. Как перед взрывом гранаты, когда чека уже выдернута и есть несколько секунд, чтобы найти укрытие. Гоцман с каждым днем смотрел все пристальнее. Виталий никак не мог понять: то ли Гоцман подозревает его, то ли догадывается о подозрениях. Во второй вариант верить не хотелось, но Виталий достаточно повидал предателей на своем веку, чтобы убедиться: внешность обманчива, а шпион, как правило, выглядит своим в доску. Именно поэтому он не стал вызывать Гоцмана на серьезный разговор один на один, а предпочел скрыться в людном ресторане. Не стоило Виталию рисковать, надо было сразу пойти в контразведку, но каждый раз, когда он собирался это сделать, находился аргумент против. Например, то, что Гоцмана уже один раз арестовывали и в этот раз он вряд ли отделался бы так легко. Виталий не хотел брать на себя такой груз, пока не был уверен, что Гоцман и есть Академик. Разговор вышел, мягко говоря, странным. В разгар рабочего дня, на пике расследования они сидели в ресторане и каждый держал под столом пистолет. Виталий решил не юлить. В конце концов, с точки зрения Гоцмана он выглядел не лучше. Пришлось рассказать про подполье, как бы трудно это не далось. И лишь когда Гоцман немного успокоился, Виталий выдал свой козырь. — Есть и другой подозреваемый, — сказал он, пристально глядя в глаза Гоцману. — Ты. Виталий пытался понять, что видит в его взгляде, и не мог различить ничего: ни злости, ни страха, ни праведного гнева. Даже вопрос «выходит, я сам Фиму убил?» прозвучал как-то меланхолично. Конечно, был еще один вариант, о котором Виталий внезапно подумал только сейчас: кто-то третий, настолько умный и изворотливый, что смог натравить двух лидеров расследования друг на друга. И ведь почти удалось. Они чуть не застрелили друг друга прямо посреди толпы людей. Пропавший, а вернее сбежавший, Арсенин на роль Академика ложился идеально. Виталий был искренне рад, что ошибся насчет Гоцмана, однако что-то все равно грызло изнутри. Как будто он давно знал ответ, но боялся произнести вслух. Наверное, поэтому Виталий не удивился, когда контразведка пришла за Гоцманом. Он мог бы вмешаться, но не стал, открыл рот, чтобы крикнуть «вы не правы», и тут же снова его закрыл. Гоцмана увели, а Виталий тупо вытаращился на зажатый в руках пистолет. Он и сам не заметил, как достал его. Стоило бы радоваться: Жуков пришел в доброе расположение духа и теперь наверняка разрешит его перевод в Москву. Академик пойман. Тоня рядом, и скоро они вместе уедут отсюда. Вот только на душе было неспокойно. Виталий очень устал, хоть работы убавилось. Неудивительно, что он стал таким неловким. Случайно задев бумаги, он рассыпал их по полу. Тоня бросилась ему помогать, но замерла с фотографией в руке. — Кто это? — удивленно спросила она, разглядывая Чекана. — На артиста похож. — Скажешь тоже, — усмехнулся Виталий. — Это опасный уголовник: бандит и убийца. Тоня подняла на него ошарашенный взгляд и отпрянула. Виталий думал, что испугалась мужчины на фотографии, но она смотрела с ужасом на него. — Ты был с ним, — прошептала она. — Сказал, вы три года вместе. — О чем ты? Виталий попытался подойти к ней, но она отшатнулась. Должно быть, она что-то путала, но ситуацию, в которой можно было спутать кого-то с Чеканом, Виталий просто не представлял. — Ты, наверное, ошиблась. — Я видела вас вчера ночью. — Где? То есть как ты… Черт, да я же ночью был дома. Виталий вспомнил, как вчера говорил Тоне, что все будет хорошо, когда она плакала, а потом лег рядом с ней. Или нет? Она смотрела на него огромными от ужаса глазами. — Виталик, ты же предатель… Он попытался подойти к ней, но мир словно прыгнул навстречу. Только что они стояли в одной комнате, а теперь — уже в другой. Тоня буквально повисла на нем, а из уголков губ текла кровь. Виталий с удивлением обнаружил в собственных руках острые ножницы, пронзавшие ее тело. Тоня медленно оседала на пол. Виталий подхватил ее и положил на диван. — Сейчас, — прошептал он. — Сейчас. Он ринулся к телефону, намереваясь вызвать врача, но едва поднял трубку, как она тут же оказалась на месте. — Ей не помочь, — услышал он голос. Собственный голос. На негнущихся ногах Виталий подошел к зеркалу. Оттуда на него смотрело криво ухмыляющееся лицо — его лицо, лицо Академика. — Как? — только и смог прошептать Виталий. — Помнишь катакомбы? — спросил Академик. — Помнишь, хоть и пытаешься забыть. Тебе было так страшно, так больно, так… безысходно. Ты был слаб — и появился я: хитрый, умный, расчетливый и с лицом в доску своего Виталика. Виталий попытался открыть рот, чтобы ответить, но понял, что не может. Его губами говорил Академик. — Попрощайся с ней, прежде чем я займу твое место. Виталий хотел спросить, что он задумал, но не стал, осознав, что времени слишком мало. Он опустился рядом с мертвой Тоней и сжал ее руку в последний раз. Это было словно моргнуть. Он закрыл глаза в своей квартире, а открыл под открытым небом, лежа на жесткой земле, кашляя кровью. Прошла какая-то доля секунды, но изменилось все. В голове смешались мысли и обрывки воспоминаний. Виталия подхватили под руки и подняли. Он мельком увидел Гоцмана — живого и свободного. Вокруг шумели, кричали, что-то горело, от дыма слезились глаза. Пару минут Виталий радовался, что Академик проиграл и теперь вряд ли вернется. А потом осознал, что за его преступления отвечать придется ему. Виталий вспомнил Тоню и решил, что готов к этому.