С любовью, Джейн

На следующий день я вышла на палубу, когда Сент-Джон еще спал, хотя он обычно вставал очень рано. Но я не стала тревожить его и потихоньку вышла из каюты, взяв с собой книгу. Восход был чудесен, я любовалась солнцем, свет которого делал волны океана золотыми, когда ко мне снова подошла леди Марволо. После нашего последнего разговора я избегала ее, мне не хотелось слушать ее рассуждений о Сент-Джоне, но вежливость не позволила мне сразу же уйти. Мы поздоровались, она села рядом со мной и тоже стала смотреть на море. Но моим надеждам, что в этот раз леди Марволо не станет говорить о Сент-Джоне, не суждено было сбыться. — Ваш муж будет прекрасным миссионером, — сказала она внезапно, — но было бы лучше, если бы он избрал для себя стезю политика. О, поверьте мне, не забота о ближнем движет им. Он хочет быть первым, возглавлять и править. Хотя, Индия даст ему такие возможности. На что мой сын был в Англии незаметен, но в Индии… Я еду к нему второй раз и, думаю, останусь доживать свои дни там. — Но разве климат Индии… — я воспряла духом, надеясь, что теперь леди будет говорить о своем сыне. — Что вы! — перебила меня леди Марволо. — После климата Британии, чем меня можно напугать? Индия — это солнце, жара, которая нравится моим коленям значительно больше, чем вечная сырость Девоншира, — она презрительно фыркнула. — Да, конечно, разные прелести цивилизации еще не добрались до Индии, но если у вас есть слуги, это не так уж и важно. Я промолчала, раздумывая о том, что занятая своими переживаниями, почти ничего не узнала о том, как идет жизнь в Индии. Да, мы с Сент-Джоном говорили об этом на уроках индустани, но этого было явно недостаточно. — Расскажите мне об Индии, — попросила я свою собеседницу. — Расскажу обязательно, — было видно, что моя просьба ее порадовала, но леди не спешила начать рассказ. Она задумчиво смотрела на море, а потом изрекла: — Мой муж не был так красив, как мистер Риверс, но был так же честолюбив. Жизнь с ним была сущим адом: я была молода и наивна, как и вы сейчас, я думала, что смогу его переделать, смогу занять в его сердце достойное место, но его интересовала только карьера военного. И только прожив долгую жизнь, я поняла, насколько тщетны были мои попытки. — Вы не знаете ни меня, ни Сент-Джона, — не выдержала я, — чтобы делать такие умозаключения. — Не знаю? — спросила она высокомерно. — Полноте! Вы, судя по всему, воспитывались в каком-то женском пансионе, никогда не имели много денег, потом были вынуждены работать и вышли замуж за первого, кто предложил вам брак. — Да, вы правы в том, — сказала я сдержано, в глубине души поражаясь некоторой прозорливости старой дамы, — я воспитывалась в пансионе и потом работала, но я не хваталась, как утопающий хватается за протянутую руку, за мистера Риверса. — О, значит вы влюбились в хозяина поместья, где работали! Так? Такие истории о богатом хозяине и бедной гувернантке только в книгах заканчиваются хорошо, а в жизни девушки вынуждены выходить замуж за того, кого уважают, но не любят. Правда, намного страшнее, когда муж ничего не испытывает к жене. Я чувствовала, что слезы подступают к моим глазам: мне хотелось доказать леди Марволо, что она жестоко ошибается, что наши отношения с Сент-Джоном хоть и далеки от романтики, зато наполнены дружбой и теплотой, заботой. — Вы не совсем правы, — только и смогла промолвить я. — Сент-Джон — достойнейший из людей и я уверена, что он добьется многого в своей жизни, а я буду счастлива тем, что смогу быть ему опорой, помощницей, близким другом. — Наивное дитя, — покачала головой леди, — но оставим это. Вы хотели услышать об Индии? Она начала рассказ, и время словно остановилось! Леди Марволо умела рассказывать так, что невозможно было заскучать или отвлечься. Возможно, она добавляла красок, преувеличивала какие-то детали, а другие, напротив, не упоминала, но в ее рассказах Индия представала страной загадок и сказок. Мне не терпелось рассказать об этом Сент-Джону, но, когда я пришла на завтрак, выяснилось, что он еще не встал! Я, наскоро попив чаю и велев отнести завтрак мистеру Риверсу в каюту, сама поспешила туда. Сент-Джон до сих пор лежал в каюте и вид у него был ужасный: красные пятна на щеках резко выделялись на бледном лице, высокий лоб покрыла испарина. Сент-Джон тяжело дышал и стонал во сне. Еще не касаясь его, я поняла, что моего спутника лихорадит. — Сент-Джон! — воскликнула я в тревоге, — Сент-Джон! — Не кричите, Джейн, — проговорил он еле слышно. — Дайте мне пять минут, я встану, я… — он сделал глубокий вдох; было видно какого труда ему стоит выговорить даже короткую фразу. — Тише, я сбегаю за доктором, — сказала я тоном, не терпящим возражений. И тотчас выбежала из каюты. Мистер Домер, веселый и чрезвычайно общительный человек средних лет, с готовностью поспешил за мной. Он осмотрел Сент-Джона, не переставая подбадривать нас, и все же ему не удалось скрыть от меня тревогу. — Все решится в следующие сутки, — сказал он, стоило нам выйти из каюты. — Или организм победит или болезнь. — Но Сент-Джон всегда отличался отличным здоровьем! — воскликнула я. — Так бывает, — ответил мистер Домер, — возможно, он подточил свое здоровье, потому что не берег себя. Скоро мы будем в Александрии, — добавил он, — я настоятельно рекомендую вам задержаться там, даже если вашему мужу станет много легче. Не стоит странствовать до Суэца после болезни. * * * Следующие несколько дней были полны заботами о Сент-Джоне. Его переместили на койку, которую до этого занимала я — так было проще ухаживать за ним. Днем и ночью я была рядом. В неярком зареве свечей я смотрела на Сент-Джона и удивлялась, как болезнь зачастую высвечивает все тайное, что мы пытаемся скрыть от посторонних. Сейчас, с разметавшимися по подушке волосами, в расстегнутой рубашке, Сент-Джон был похож не на суровое античное божество, а на простого человека; теперь он выглядел моложе своих лет. Тревожная складке, прорезавшая его высокий лоб, разгладилась, губы обветрились и стали яркими. Он то и дело стонал, сжимая мою руку. Сейчас он нуждался в моей помощи и почти полностью зависел от меня, а я не могла не думать, как это отразится на наших непростых отношениях. Такие гордые люди как Сент-Джон тяжело переживают, если кто-то видел их в минуту слабости. Я была утомлена — каюта корабля не самое подходящее место для присмотра за больными, но мои старания были вознаграждены: прошло пару дней и мистер Домер с удовольствием уверил меня, что кризис миновал и Сент-Джону к утру станет лучше. Я почти не спала ночью и теперь, стоило врачу уйти, задремала, положив голову на подушку Сент-Джона. Но вскоре я поняла, что все мое тело молит о пощаде — сидеть в такой позе было крайне неудобно. Я раздумывала несколько минут, прежде чем осторожно лечь рядом с Сент-Джоном, поверх одеяла, скинув только туфли. Я задержала дыхание: места на койке едва хватило на нас двоих, но Сент-Джон повернулся на бок и притянул меня к себе. Он вздохнул, обняв меня за талию и опять уснул: я слышала как размеренно он дышит. Мне казалось, что было бы лучше встать, но мне не хватило сил, тем более был риск потревожить и без того беспокойный сон Сент-Джона. Мне казалось, что я не усну, но стоило мне лишь прикрыть глаза, как я тотчас уснула. — Вы отдавили мне руку, миссис, — произнес кто-то рядом со мной, и от ужаса я попыталась проворно вскочить, но неловко повалилась с койки. Я тут же встала, кляня себя за неуклюжесть. Сент-Джон внимательно смотрел на меня. — Вам лучше? — спросила я, отряхивая свое платье, которое было безнадежно измято. — Намного. — Сент-Джон попытался сесть. Я видела, как он побледнел, но не спешила помочь, сейчас это было неуместно. — Спасибо, Джейн, ты доказала, что на тебя можно опереться в трудную минуту, впрочем, я и не ожидал иного. — Однажды вы спасли меня от смерти, помочь вам в выздоровлении — недостаточная плата за тот поступок. — Ерунда! — отмахнулся он, — помогать тем, кто в этом нуждается — нормально. — Значит, вы не будет возражать, если я попрошу принести вам еду и помогу вам позавтракать? Если вы умеете помогать, то должны уметь и принимать помощь, так? — Я вполне… — он попытался встать, но попытка не увенчалась успехом. — Смирите гордыню, сэр. Покажите своим примером, как надо принимать дружескую помощь. Ну же! Не стоит совершать ненужных подвигов! Поберегите себя для чего-то более значимого; вам предстоит много сделать, глупо будет разболеться еще до прибытия в Индию. — Хорошо, Джейн, — сказал Сент-Джон с явным неудовольствием,— пусть принесут завтрак. И все же, я хотел бы выйти на палубу, не думаю, что душная каюта… — Хорошо, сэр, — легко согласилась я. — После завтрака я помогу вам, если вы будете вести себя хорошо! — и поспешила уйти. Не знаю, что стало причиной моего хорошего настроение: то, что Сент-Джон пошел на поправку или то, что я выспалась. Возможно, причина была в солнце, так радостно озарявшем наше судно и море вокруг. Я сделала все нужные распоряжения и вернулась в каюту; Сент-Джон ждал меня уже облачившись в свой привычный костюм, и придав своему лицу приличествующее выражение. Таким он мне нравился значительно меньше, но теперь я знала, что он может быть другим. Скажу вам больше, мой читатель, я вспомнила слова уважаемой леди Марволо о том, что Сент-Джон похож на океан с его темными глубинами. Как удивительно порой получается — только чужие слова обращают наш взор в нужном направлении, поясняют суть вещей и помогают в конце концов обрести что-то очень ценное. * * * Наше путешествие в Александрию подходило к концу: осталось не более двух дней, и я была полна предвкушением. Хотя капитан уверял, что такого спокойного моря и такого легко путешествия у него на памяти не было, меня, признаться, утомила жизнь на воде. Мне хотелось ощутить под ногами твердую почву, мне хотелось увидеть деревья, пусть даже самые экзотические. Я уже скучала по Англии, дождливой, сырой, но была полна решимости увидеть хорошее в любом месте, в которые нас приведет Творец. С Сент-Джоном мы тоже говорили об этом. Я была уверена, что ледяная корка, покрывающая его сердце, дала трещину, и надеялась растопить ее окончательно. Нет, я не помышляла о том, что Сент-Джон воспылает ко мне страстью, но мне хотелось, чтобы он смог увидеть мир моими глазами, увидеть и полюбить, научиться радоваться. Я была уверена, что это важно для того, кто стремится помогать людям. — Бог создал мир таким прекрасным! Почему же вы считаете греховным наслаждаться его красотой? — спросила я его как-то. Мы стояли на палубе, всматриваясь вдаль. Мы знали, что землю мы увидим в лучшем случае завтра, но оба не могли оторвать взгляд от горизонта. — Потому что это наслаждение, Джейн, отвлекает от насущных забот. Когда все дела будут закончены… — Вы же знаете, что они никогда не будут закончены. А еще, думаю, тот, кто не позволяет себе видеть красоту, не позволяет себе отдыха, кто слишком строг к себе, тот и к другим не может быть снисходительным. Сент-Джон позволил себе улыбнуться. — Я не тиран, Джейн, но я не собираюсь потакать слабостям, которые у тебя есть. Мера знакома не всем и очень легко переступить черту, начать подменять отдых праздностью, умение видеть красоту любовью к ненужным безделушкам. — Вы считаете, сэр, что я могу превратиться лентяйку или транжиру? — я встала перед ним и заглянула в его глаза. Он нахмурился, глядя на меня немного снисходительно. — Вот уж нет! — продолжала я порывисто. — Я умею работать, но я хочу радоваться жизни, хочу наслаждаться ею, когда все хорошо, наслаждаться теплым ветром и хорошей компанией. Почему я должна ходить букой, если мне хорошо? — Джейн, никто не требует от тебя… — Не требует? — перебила я его без стеснения. — Вы смотрите на меня с укоризной, если я позволяю себе радоваться, и, дай вам волю, истребили бы всю радость на земле! Но вспомните — уныние это грех! Я не буду радоваться в минуту скорби, но не хочу скорбеть в минуты радости! — Джейн, умерь свой пыл! — он обнял за плечи, тем самым лишив всех доводов разом. Он не обнимал меня с того самого утра, когда мы проснулись рядом, и даже когда мы желали друг другу спокойной ночи, целовал меня быстро и будто с неохотой. — Я не могу умерить свой пыл! Нам предстоит… предстоит многое и я… — Ты оживаешь, Джейн, — сказал Сент-Джон, и в его словах была горечь. — Я не могу не радоваться, видя это. Скорбь мешает, когда сам должен стать опорой для других. Но твоя жажда жизни во всех ее проявлениях внушает мне тревогу — ты можешь попасть под власть иллюзий, но я буду рядом, Джейн, я помогу тебе. — Поможете? — Красота прекрасна, но она отвлекает. Как и чувства, точнее эмоции. Что проку в страсти, если она толкает на грех? Что хорошего в красоте, когда кроме нее ты ни о чем думать не можешь? — спросил он скорее себя самого, чем меня и его лицо на мгновение исказилось от боли. — Красота мира напоминает нам о замысле Божьем, о том, каким мир — прекрасным и гармоничным — может быть, — тихо проговорила я. Сент-Джон все еще обнимал меня. Мы стояли рядом, всматриваясь в море, словно силясь различить свое будущее и найти ответы на тревожащие нас вопросы. Сент-Джон был прав — горе не забылось. Но оно стало частью меня, и теперь я могла жить с ним. Если до отъезда мне казалось, что я больше не смогу улыбаться, что ничего не сможет меня обрадовать, то теперь я ясно видела — это не так. Я улыбалась, просыпаясь и вознося молитвы за новый день. Я снова начинала видеть в будущем не только возможность прожить свои дни на этом свете с пользой, мне чудились возможности счастья и для меня лично. Пусть не такого огромного, какое мне мог дать союз с мистером Рочестером, но вполне достаточного для Джейн Эйр. Наверное, права была Диана, права была Мери, отговаривая меня от поездки и призывая подождать, но что толку было жалеть теперь? Я напомнила себе, что передо мной открывается невероятная возможность увидеть новые страны, узнать новую культуру и познать жизнь в совершенно новых для меня проявлениях. Разве это было не прекрасно. — Я знаю, почему вы равнодушны к красоте, — сказала я, прерывая молчание, — ваше отражение в зеркале вас неизменно радовало, вы росли с прелестными сестрами, чьи лица не менее прекрасны, чем нрав. Да и дома у вас, несмотря на аскетичность, красиво, — я сказала это с совершенно серьезным видом, но Сент-Джон почувствовал в моих словах шутливый укол. — Не хочешь ли ты сказать, что твоя любовь к внешней красоте, красоте мира, — он сделал шутливый поклон, — вызвана тем, что ты считаешь себя невзрачной? — Это вы считаете меня некрасивой, — сказала я, вспоминая его высказывания о моей внешности. — Отнюдь! Почему ты так решила, Джейн? — вполне искренне удивился Сент-Джон. — Вы сами сказали, погодите, дайте-ка вспомнить… Да, вы сказали, что мои черты лишены изящества и гармонии. — Возможно, черты твоего лица нельзя назвать идеальными, но в тебе есть огонь, который… который привлекает к тебе. Его ответ смутил меня, я не ожидала подобного признания и постаралась как можно скорее перевести разговор на другую тему. Но потом я снова и снова возвращалась к его словам, которые так перекликались с тем, что говорил мне когда-то мистер Рочестер. Перед прибытием в Александрию, я лежала на своей узкой и жесткой постели и никак не могла уснуть. «Все ли я сделала правильно?» — беспокоилась я и тут же напоминала себе, что Бог дал мне четкий ориентир, но мои сомнения не утихали. Мне было стыдно признаться себе, что Сент-Джон оказался не настолько деспотичным, как рисовалось мне совсем недавно. Его общество было мне приятно, и я с горечью отмечала, что теперь мои мысли устремляются к мистеру Рочестеру все реже и реже. Должна ли я была винить себя за это? Обвинил бы меня в этом сам Эдвард Фэйрфакс Рочестер, если бы смог? С одной стороны я была должна стать Сент-Джону самой лучшей женой, которую он, несомненно, заслуживал, но с другой, хотел ли этого сам Сент-Джон, и не было ли это предательством памяти моего дорогого хозяина? Я измучилась, уснув только под утро.