Предзнаменование Брэдфорда Либермана

10/10/дневник Б. Либермана Ещё в задумке переезд в родовое поместье предков моей матери воспринимался мною как идея сумасбродная, хотя и не лишенная некого утраченного нашей семьёй блеска аристократии. Всё моё детство мы прожили в кондоминиуме на окраинах Бостона, где я вырос и выучился на журналиста, а потому переезд казался идеей не то, чтобы лишённой логики, но абсолютно неудачной. Мне не понятно было, чем мы будем заниматься в небольшом городке Новой Англии, затерянном на любой крупной карте, через который не проходило ни одного шоссе, словом, жизнь там была несколько размеренной и уединённой, что добровольно отправиться туда на постоянной основе было сумасшествием. Жизнь в замке на скалах, вблизи небольшого городка с воистину пуританскими жителями, ещё не сменивших устои прошлого века на взгляды современные, есть в этом свой особый дух, дух изгнанников и отверженных. Хотя как в замке: это было довольно массивное построение конца девятнадцатого века, двухэтажный особняк, выполненный в колониальном стиле с элементами модерна — дому больше подходило слово поместье. Единственным, из-за чего мы прозвали поместье замком, был тот факт, что весь дом состоял из грубого кирпича, больше похожего на куски лишенного всякого отблеска и изящества серого камня. Основным аргументом в нашем семейном споре — продать замок или оставить, являлся Рей, мой младший брат, один из главных козырей моей эксцентричной матери — художницы. Рей родился болезненным и слабым, до семи лет передвигался в коляске, однако сейчас перешёл на костыли, постоянно страдал от аллергии, вызванной бесконечным количеством вещей, и рос тихим, задумчивым юношей, который постоянно находил объекты для своего увлечения — фотосъёмки. За месяц до основного переезда я арендовал машину и мы с Реем поехали в сторону родового поместья, где нам отныне предстояло жить. А точнее, мы доехали до городка, расположенного под скалами, с дивным и поистине запоминающимся названием Предзнаменование. Вид поместья, стоявшего на скалах, прямо по соседству с заброшенным маяком — порт Предзнаменования был уже пятьдесят лет никому не нужен, навевал одновременно и романтичные думы о былых временах, эпохе сухого закона, и весьма мрачные суицидальные мысли, потому что лично я первым делом представил, как лечу вниз, под практически отвесную скалу с края того плато, на котором раскинулся наш будущий дом и маяк в придачу. К замку вела небольшая грунтовая дорога, но её размыли октябрьские дожди, поэтому мы с Реем не стали взбираться на скалы, а решили погулять по городу. Тогда-то я впервые и услышал тихую городскую молву и неприятные слухи о своём предке, в честь которого меня назвали Бредом. Вообще-то вся наша семья вызывала у местных жителей неприязнь: начиная от моей матери — активистки, защитницы женских прав — в городе уже пошли сплетни, что она была разведена и — о ужас — вернула себе и трём сыновьям свою девичью фамилию Либерман, заканчивая и без того страдающим Реем, который всю жизнь ловил на себе косые взгляды, а наиболее злые острословы винили в болезненности моего брата свободную любовь и сигареты с травкой, столь любимые мамой в шестидесятых. Но особый гнев почему-то вызвало моё появление в местном кафетерии, заполненном в этот пасмурный день сплошь стариками — они играли в карты за столиками, уплетали бифштексы, торопили официантку лет сорока пяти, с усталым лицом протиравшую столы; стоило мне войти и осмотреться, некоторые пожилые мужчины злобно встрепетнулись, другие готовы были в тот момент выгнать меня из города — тогда я ещё не знал, с чем связана такая ненависть к моей персоне, и почему одно упоминание моего имени заставило владельца судорожно перекреститься. Владелец — деловитый мужчина лет шестидесяти, с аккуратно зачесанными назад седыми волосами и в несколько простой, но весьма со вкусом выбранной одежде, ясно дал мне понять: нам здесь не рады. Конечно, мне стало интересно, чем же мой предок, мой дядя — хотя конечно, дядей он являлся моей матери, просто я не знал, как иначе обозначить эту степень родства, заслужил столь нелестную славу о себе, однако в кафетерии я так ничего и не услышал, но владелец заведения по имени Уилл предложил мне встретиться у памятника основателю города в пять часов. Дескать, тогда он мне всё и расскажет. А до тех пор мы с Реем гуляли по городу, осматривая Предзнаменование. В поместье, издалека действительно напоминающем замок, стоящем на такой крутой скале можно было увидеть всё, на что хватило бы вашего суеверия и страхов. Мне он казался просто ветхим пережитком прошлого, да ещё и с неудобной дорогой, а вот жителям городка он внушал воистину суеверный трепет, кстати, на улицах жители все так же таращились на меня, как в кафетерии. Преобладали среди местного населения одни старики, от пятидесяти и до такого поразительного маразма, что я вовсе не удивился истории, рассказанной мне Уиллом. Рей вдоволь нафотографировал и город, и замок, и побережье холодного бушующего тёмно — серого моря, выбрасывающего на берег раковины и пустые бутылки. Он сфотографировал и памятник основателю города, из основательно позеленевшей от влажного морского воздуха бронзы, имя на табличке было невозможно прочесть, однако этот памятник был единственной достопримечательностью этого рыбацкого города с закрытыми портами. К концу нашей прогулки у Рея все карманы были набиты ракушками. Мы вернулись к машине, я усадил его, укрыл пледом и попросил оставаться в машине — Рей тут же начал читать один из своих журналов с рассказами ужасов, а я же побрёл в центр городка, на встречу с Уиллом. К тому моменту Уилл успел переодеться — встретил меня он в широком плаще и тёмной шляпе, закрывающей полями его лицо. В городе пошёл дождь и я начал жалеть, что не прихватил с собой зонт — стоя под памятником я весь промок до нитки, очки запотели и я ничего не видел. Уилл подхватил меня под локоть и через несколько минут мы оказались в помещении над его кафе, небольшой квартире, оставленной хотя и старомодно, но стильно. Уилл предложил мне кофе и бренди, а я с горечью подумал о брате. Наверное, нам следовало прихватить с собой ленч, но хотя бы Рей не промок под дождём.  — Что вы знаете о своей семье? — сразу же приступил к разговору Уилл. Его тощее лицо истинного англичанина в этот момент не выражало никаких эмоций.  — Практически ничего, — в открытую заявил я, — только слышал от матери, что Либерманы старинный род, что у нашей семьи богатая история и что дядя мой в последние годы был не в себе, однако — на данный момент, мы единственные носители той самой фамилии Либерман и поэтому унаследовали поместье. Мой собеседник слегка покачал головой — информации немного, не так ли? Также Уилл спросил, единственные ли мы с братом мужчины в семье.  — Ещё есть Стен, мой старший брат, он сейчас учится в Бостоне. А так да, больше ни одного мужчины в нашей семье. Есть две двоюродные тётки, у одной из них вовсе нет детей, у другой — дочь, примерно моего возраста, замужем за каким-то денежным мешком из издательства. И тут Уилл спросил, видел ли я когда-нибудь фотографии своего предка, дядюшки моей матери, о котором и пойдёт дальнейший рассказ. Я не видел фотографий, однако мать захотела назвать меня в его честь, так как только дядя и поддержал её затею не брать фамилию первого мужа. Мне показалось, что Уилл был удовлетворён моим ответом; словно заранее подготовившись, он положил на стол какую-то групповую фотографию, изображением вниз и начал свой рассказ. Когда Брэдфорд Клод Либерман приехал в эти края, он не показался местным жителям странным или каким-то отчужденным. Наоборот, у Бреда Либермана была работа для всех них — замок пустовал последнее поколение, по причине Первой мировой войны и последующей за ней Депрессии, поэтому приехав в Предзнаменование, он тут же стал искать плотников и рабочих с крепкими руками, которые готовы были помочь ему с реставрацией замка. Дело затянулось на долгие три года, а Брэдфорд настолько влился в городскую жизнь, что женился на девушке из простой семьи, Изабель Джонсон. Именно со слов его жены местные жители узнали о странных наклонностях Бреда. Никто не знал, чем он зарабатывает на жизнь, однако деньги у Бреда всегда были в изобилии, но вскоре местных жителей начало волновать нечто совсем иное — по приезду в город Брэдфорд выглядел молодым мужчиной, которому ещё не было и тридцати, но после его свадьбы, в поместье приехал из пансиона сын Бреда — Джеймс, пятнадцатилетний юноша и Изабель постоянно пыталась узнать, почему её сорокалетний супруг так молодо выглядит. С сыном она поладила и семья могла бы жить без проблем, однако Иза всегда наблюдала у мужа странное увлечение некоторыми вещами, которые он называл «тёмными материями». Её пугали увлечения Бреда. Он запирался от сына и молодой жены в многочисленных пустых комнатах замка, проводил там всё свободное время, а выходил из своей обители измученный и уставший и уже больше похожий на сорокалетнего, чем в обычный день — словно что-то из его странных занятий тянуло из Брэдфорда силы. Он постоянно вел переписку с некоторыми жителями Новой Англии, читал книги на латыни, санскрите и арабском, бегло читал по-французски — наши предки были французами, как говорила моя мама, но ни жене, ни сыну не говорил, о чём таком он еженедельно пишет огромные письма и чего он добивается в своей лаборатории. Можно было бы предположить, что Бред увлекался наукой, однако нет — это был оккультизм, его интерес к тёмной материи всё рос. Изабель была встревожена этим интересом, если не сказать напугана. Её муж буквально то старел, то молодел на её глазах. У него появились странные предпочтения — например, Бред недолюбливал солнечный свет, спал в основном, ранним утром и днём, а помимо основного — завел себе огромного кота и разговаривал с ним больше, чем с женой. Бред перестал показываться в городе, за всеми своими нуждами посылая помощников, а вскоре и вовсе превратился в затворника. Тут я оборвал Уилла. Верил ли он сам в эти городские байки, откуда он мог знать о том, что происходило в замке, о Изабель? И тут он улыбнулся мне — ласково и добродушно, как иногда улыбаются глядя на детей. Изабель Джонсон — его сестра. Он присутствовал на их свадьбе, так что я мог ему верить. Однако дальше, с продолжением рассказа, меня начали терзать смутные сомнения, в своём ли уме Уилл, потому что в тот момент он в открытую заявил мне, что мой предок был чернокнижником, продал душу Сатане или созданию похуже за какие-то тайные знания о вечной жизни, начал служить Иным Богам — от этих слов меня бросило в дрожь, мне хотелось рассмеяться ему в лицо, однако Уилл заявил, что книги и вещи моего дяди всё ещё в замке, поскольку замок у местных жителей считался проклятым местом и его семья тоже попала в немилость у этих пугливых обывателей. Вдруг Бред перед своей загадочной смертью как-то передал свои знания кому-либо из семьи Уилла? К тому моменту от него ушла жена, а Джеймс — ох, молодой человек попал на Вторую мировую войну. Брэдфорду даже не смогли привести его тело. Может быть, и не был он никаким чернокнижником, а просто сошёл с ума от горя, но однажды его нашли мертвым под той самой скалой, которая вызывала у меня ассоциации с теми выступами, столь привлекательными для самоубийц. Никто не претендовал ни на замок, ни на вещи покойного — Изабель даже не сочла нужным явиться в Предзнаменование на похороны, проводимые Уиллом, своячником Либермана, а могилу дяди посещал только его чёрный кот, но и тот быстро издох от старости. Вся эта история не произвела на меня должного впечатления, ибо слишком много всего в ней казалось надуманным. И чёрный кот, и переписки, и таинственные книги, и то, что дядя якобы выглядел то старше, то младше — где-то я это все уже слышал или читал, в одном из журналов Рея публиковались рассказы про старинные замки, и там обязательно были вампиры. Я уже хотел было идти, но тут Уилл повернул лицевой стороной ко мне свой главный козырь — фотографию. Это был групповой снимок, но с тремя людьми на первом плане. В молодом человеке слева я узнал самого Уилла, на десятки лет младше, чем сейчас; женщина, которая держала его под локоть — невеста, в белом наряде с голыми плечами, была самой прекрасной женщиной, когда-либо увиденной мною: её точеные черты лица, широко распахнутые сияющие глаза, длинные тёмные волосы в пышной причёске, искренне влюблённая улыбка приковывали взгляд. С трудом я отвёл глаза от красавицы Изабель, чтобы увидеть на черно — белом снимке высокого и очень худого молодого человека. У него были кудрявые волосы, которые он зачёсывал назад, но несколько прядей всё равно падали ему на лицо, придавая ему вид простоватого мальчишки, он носил очки в круглой металлической оправе, его лицо — тонкий вздернутый нос, чёткое очертание скул и подбородка, большие (и я готов поклясться, голубые) глаза смотрели в камеру чуть встревоженно, а небольшой рот был приоткрыт так, словно он или говорил что-то, или усмехался, показывая мелкие ровные зубы. Мужчина носил густую короткую бороду и был одет по моде тридцатых годов, однако я определённо мог подтвердить наше с ним родство. Ещё бы! С фотографии на меня удивлённо смотрело отражение. Смени бороду на трехдневную щетину, костюм по моде тридцатых годов на джинсы, лёгкую рубашку и пиджак — и нас с ним нельзя было отличить. И именно это произвело на меня наиболее тягостное впечатление, если история казалась странной сказкой, то с фотографией я ничего поделать не мог. Уилл сам предложил мне взять её и я тут же спрятал её в карман, практически ощущая, как она жжёт меня своей тайной. Мы с Уиллом распрощались как хорошие знакомые, однако, ни он, ни я больше не планировали сидеть вместе за чашечкой кофе, а я побежал к машине, растревоженный смутными мыслями. Я не мог игнорировать факт нашей крайней схожести с предком. Не мог. Из всей семьи я был единственным, у кого были кудри и голубые глаза — отличительная черта Либерманов, которой так гордилась мать, хотя её волосы были совершенно прямыми, а глаза — зелёными и оба брата унаследовали ту же внешность. Рей, не взирая на непогоду, спал в машине. Когда я подошёл, он лишь простонал сквозь сон:  — Ты чего так долго? — Я поправил на нём покрывало, пообещал Рею, что мы заедем по пути домой в кафе — это должно было его подбодрить, а затем уехал из Предзнаменования с тяжёлым сердцем и странными подозрениями. 20/11/дневник Б. Либермана. Мы наконец-то переехали в этот треклятый замок, однако ни мать, ни Рей не рады этому. В городе нас не жалуют, а уж обстановка в замке — хуже некуда, постоянный шорох и шумы из-за ветра на верхнем этаже, на нижнем ужасно холодно, так что целый день приходится топить. Однако, если меня и мать в городе настойчиво бойкотируют, то к Рею эти пуритане прониклись симпатией, глядя как он на костылях бойко исследует окрестности замка. У нас с ним только один уговор — он не должен подходить к плато, нависающему над городом, поскольку с него легко сорваться. Я забросил свои вещи и книги с момента переезда, а по вечерам и ночам пытаюсь найти кабинет или спальню Брэдфорда. Однако, ничего похожего пока не обнаружил, хотя некоторые помещения в этом замке пугают меня. Например, комната с голыми кирпичными стенами, совершенно пустая, если не считать матрас в углу. На кирпичах нацарапаны имена — Иза, Джеймс, Реймонд, Джина по множеству раз, имена повторяются — имена сына и жены моего дяди, моего брата и матери, но нет ни одного Бреда. Это какое — то сумасшествие. Матери и уж тем более брату я о странной комнате не сказал. Слишком много совпадений, но не хватает фактов. Тем более, Рею захочется посмотреть, а за комнатой с именами находится ещё более странное помещение. Представьте себе пустой бассейн длиной около трехсот метров, а вокруг него — от пола до потолка невероятной красоты витражные окна, за которыми открывается вид на море и небольшой кусок скалы с маяком. Не знаю, почему, но загадочная комната с именами и матрасом показалась мне менее пугающей, чем этот пустой бассейн и витражи — я никак не мог понять, что на них изображено, картинка словно ускользала от меня, я видел мозайку, переливы и игру света, но не видел самого изображения. Я много раз мерил шагами и сам бассейн, выложенный белым кафелем, глубиной в два моих роста, он так и оставался загадкой — я не понимал, как он наполняется и для чего моему дяде нужен был бассейн в зале с витражами. Но изучение замка было не единственным моим занятием в этой глуши. Каждый вечер я пытался найти не только предметы Брэдфорда Либермана, но и его упоминания и фотографии. Мне пришлось съездить в областной архив, чтобы забрать весь материал с его именем — от заметки про невероятного молодого учёного — физика — так я узнал, чём дядя занимался, до крошечного некролога без снимка. Среди газетных статей я нашёл четыре фотографии, одна из них была со свадьбы, другая сопровождала статью о молодом учёном — опять же, меня поражало наше сходство с дядей, даже волосы у нас лежали одинаково, не говоря уже о таких вещах, как очки и привычка чем-либо занимать руки — на всех фото дядя что-то держал в руках. Первый снимок я мог воспроизвести прямо сейчас, свадебное фото уже не показалось таким удивительным, а вот следующие два были датированы одним годом, но на них словно изображались разные люди. На третьем снимке в этих чертах лица, слегка искаженных тонкой сетью морщин, в этих больших вечно изумленных голубых глазах я мог узнать наше сходство, однако рот дядя презрительно скривил, словно не желая быть на фотографии, а в глазах мелькал огонёк безумия. И последнее фото мне хотелось отрицать, опровергнуть и сжечь. Это не мог быть Брэдфорд Клод Либерман, не мог! На предыдущих фото на меня смотрел молодой интеллигент, аристократ из древнего рода, ученый к тому же, а на последнем фото это был безумец, убитый скорбью, с седыми патлами, спадающими на лицо, со злобной ухмылкой человека, который ненавидел всех и вся в этом городе. Его глаза — это была единственная цветная фотография, казались бездонными синими впадинами, но глядя на то, что с ним стало, хотелось отвести взгляд. Пока я изучал фото и короткие газетные заметки к ним, ко мне в комнату зашёл Рей. Когда он ходит по дому от него не слышно ни звука — именно поэтому, когда он склонился через моё плечо, узнать, чем я занимаюсь, я накричал на него и велел уйти. Примерно через полчаса я спустился к нему и долго просил прощения за свою вспыльчивость, он всего лишь хотел узнать, чем я занимаюсь. Я рассказал ему вкратце о дяде, не став упоминать странные ритуалы и обряды, то есть по идее, изложил факты так, как мне угодно и долго успокаивал Реймонда. В тот вечер мы вместе уснули в холле, на софе. Проснувшись примерно в два часа ночи, я отнёс Рея в его спальню, а сам вернулся к изучению второго этажа замка, где и были мною обнаружены те странные комнаты. У меня есть скверное предчувствие по поводу этого места. 22/12/дневник Б. Либермана. Я очень плохо сплю — каждую ночь, не зависимо от того, в какой комнате я лёг, мне снятся кошмары. Началось все со стареющего отражения в зеркале, причём каждый раз чем сильнее я старюсь, тем больше во мне от дяди. И если эти тревоги ещё можно списать на наше удивительное сходство, то сны о том, что на нашем скалистом плато проходят ведьминские шабаши и древние старухи в бархатных балахонах, и юные нагие девушки с блестящей от пота кожей танцуют вокруг костра, распевая что-то на непонятном языке, словно состоящем из одних согласных, не дают мне покоя. Я потерял в весе и теперь точно соответствую фотографиям дяди. Скоро Рождество и Стен обещал нас навестить. Единственная, кому здесь хорошо — это мама, она постоянно пишет свои картины, это пейзажи с маяками, брошенные лодочки на причале, наш замок в романтическом ореоле. Картины моей матери многими воспринимаются как безвкусная мазня, однако хорошо продаются. Рей ухитрился простыть, пока бегал по окрестностям с фотоаппаратом — его ноги становятся крепче день ото дня, я не могу не радоваться за него. После того, как в пять лет ему диагностировали мышечную дистрофию, никто и подумать не мог, что когда-нибудь он сможет ходить. На Рождество я приготовил для него новую камеру с улучшенной оптикой. Сейчас не до поисков артефактов по всему дому, сижу с ним. Недавно я прочитал ему вслух очень неплохую книгу — приключения некого варвара из холодной страны, отправившегося завоевывать южные земли, а до этого мы занимались украшением нашего нового дома к праздникам. Поместье стало более пригодным для жизни, с тех пор как мы с матерью залатали крышу — паралелльно я исследовал чердак, но ничего интересного из вещей предка так и не обнаружил — одна старая крепкая дубовая мебель и несколько потрепанных кресел. После этого мы нашли трещину в стене южного крыла, через неё из дома выходило тепло. У меня есть мысль обследовать полуподвал и маяк — как никак, он тоже считается нашей территорией. Однако, для этого мне понадобится некоторое снаряжение, вроде фонарей и лома, поскольку дверь в подвал крепко — накрепко заперта. 5/01/дневник Б. Либермана Стен приехал в сочельник, как и обещал. Однако, его появление немного подпортило всем настроение — он считает, что значительные улучшения у Рея — временные и после этого ему может стать совсем плохо. Своим скепсисом он довел маму до слёз, а Рей практически убежал из поместья, впервые заявив, что не хочет никого видеть. Тогда я предложил ему обследовать замок со мной, имея в виду безопасный верхний этаж, изученный мною вдоль и поперёк. Глаза пятнадцатилетнего мальчишки загорелись — ещё бы, это настоящее приключение, первая интересная затея с момента нашего пребывания в замке. Теперь я могу сказать, что изначально нужно было взять в помощники Рея, он легко заметил узор на витраже, а уж его находка! Но об этом попозже. Помимо всего прочего, Стен ехидно спросил, как продвигается моя работа над книгой — все это время, что мы пребывали в замке, я лелеял мечту о собственном романе. Я не стал показывать Стэнфорду наработки, вместо этого решив посвятить его в дела семейные. Наверное, Стен — единственный человек, которого не впечатлило моё полное сходство с дядей. Он даже обещал подарить мне такие же очки, а затем поинтересовался, какой ретушью снимков я воспользовался, чтобы всё выглядело так убедительно. Естественно, Стэнфорд хладнокровно бы отнёсся и к предположению того, что наш дядя занимался чёрной магией, а стоило бы мне поделиться с ним тематикой моих сновидений, Стен решил бы, что я переутомился. Так вот, как только Стен покинул родовое поместье, мы с Реем пошли наверх. И вот на Рея комната с именами произвела огромное впечатление — мой младший брат принялся снимать каждый кирпич, каждое повторение имён. Затем он сфотографировал меня в тех же позах, что Брэдфорд Клод Либерман принял на своих фото, а на последнем снимке он приложил снимок дяди таким особым образом, чтобы нас можно было сравнить. После того, как мы начали предполагать, что же скрывает в себе комната с посланиями и кто их написал — Рей сразу понял, что я не стану шутить с ним, я понемногу начал рассказывать Рею о том, чем на самом деле мог заниматься наш дядя. Я и сам не понимал, откуда в моей голове вдруг начали возникать образы Б. К. Либермана, занимающегося оккультными науками — мне показалось, что я впал в транс, слова сами находили выход из моего рта, я говорил до тех пор, пока не упал на тот самый пыльный матрас в полном бессилии. Я потерял сознание, а когда очнулся, Рей в смятении пролепетал, что я шептал слова вроде чернокнижник, практическая алхимия, секрет бессмертия, перемежая их со странными звуками, звучащими так: п’н'луи фнаг’н — Йогг- Сотот, Шуб- Ниггурат, твердил что-то, больше похожее на не передаваемое, тяжёлое для восприятия гортанное пение, от которого у Рея закладывало уши. Оставшийся день я чувствовал себя усталым и изученным и еле шёл за Реем. Раньше мой брат двигался медленно и каждый шаг ему давался с трудом, теперь же он передвигался резко и чересчур быстро, иногда даже пытался бегать. Когда мы вошли в зал с витражами Рей сразу же взялся за камеру, а затем спустился в бассейн, воспользовавшись моей слабостью и рассеянностью. Спуск Рея был вознагражден — он нашёл бронзовый ключ прямо у себя под ногами. Я готов был поклясться, что раньше его там не было, сколько бы я не спускался в бассейн и не пытался понять, где в него вливается вода. Быть может, там, в комнате с надписями, на меня снизошло что-то, о чём я сам ещё не подозревал? И это что-то помогло нам найти этот ключ? Я в смятении. Т ем же вечером, пока я отлеживался в постели с недомоганием, мой младший брат принялся за проявление фото. Стоило ему принести мне фото витража и переставить левую створку на место правой, а правую на место центральной, мы увидели изображение, подобное невероятному калейдоскопу, некому янтарно — алому вихрю с небольшими синими вкраплениями, похожими на глаза. Витраж изображал восхитительное, завораживающее, никем доселе неизведанное существо со множеством ярких отростков, не передаваемой формы. Я был готов восхищаться им вечно, однако через какое-то время Рей встревоженно произнёс:  — У тебя кровь, Бред, — я приложил ладонь к лицу и почувствовал омерзение. Носовые кровотечения. Я страдаю ими из-за перепадов давления, однако в этот раз почему-то кровь вызвала у меня неприязнь и отторжение, а когда я ещё раз посмотрел на снимки в правильном порядке меня замутило: вместо того прекрасного существа на меня смотрела бездна, кроваво — красная глотка, разинутая в ожидании моей плоти, которая к тому же могла следить за мной изнутри своими внимательными глазами, хаотично разбросанными по телу этого чудовища. 8/01/дневник Б. Либермана. Я нашёл их! Наконец-то нашёл!!! После того случая с витражами Рей стал моим неотъемлемым компаньоном. Мы спустились в подвал, освещая дорогу фонарями, а когда я хотел уже воспользоваться ломом, тот самый ключ, найденный Реем, идеально подошёл к подвальной двери. Подвал оказался просторным помещением с высокими потолками, с несколькими комнатами без дверей — в первой лежали отсыревшие дрова, во второй была составлена ещё более устаревшая мебель, чем на чердаке, вероятно, принадлежавшая нашим совсем дальним родственникам, а третья комната находилась дальше всех по широкому, вымощенному всё тем же серым безликим камнем, коридору. Комната была душной, маленькой и пыльной. Я не ожидал увидеть там столько всего в такой короткий промежуток времени. Тайны этого дома до этого открывались мне постепенно, а в третьей комнате загадочных предметов было более чем достаточно и для изучения, и для убеждения меня в том, что мой предок являлся колдуном. Там покоились столы длиной в человеческий рост, заставленные непонятными приборами, похожими на те, что современные физики — теоретики используют в своих опытах для измерения тока, давления и силы, только гораздо более громоздкие и покрытые толстым слоем слегка поблескивающей пыли. Когда я провёл пальцем по металлической поверхности одного из них, меня слегка ударило остаточным статическим электричеством. Эти приборы могли использоваться для чего-либо предосудительного, однако я всё же опознал в них научные приборы. Но другие находки! В деревянных грубых ящиках лежали драгоценные серебряные кубки с родовыми гербами из переплетённых змей, тритонов и морских гадов — гербов было несколько и я задумался, а не был ли мой предок всего лишь участником какого-нибудь тайного общества, проводившего в этом подвале свои собрания. В ящиках покоились клинки, инкрустированные рубинами и эмалью, женские драгоценности причудливых форм и образов, далёких от идеалов арт — нуво или другой стилистики того времени, выполненные из золота, серебра и платины, с опалами, рубинами и сапфирами, непонятные головные уборы, похожие на диадемы, но слишком широкие для обычных голов, также выполненные из драгоценных металлов, несколько непонятных склянок с чёрной мутной жидкостью, бархатные накидки с капюшоном. В другом ящике меня ожидали книги и целые связки писем и фото. Я не мог поверить своим глазам, а Рей в полном восторге перебирал драгоценности, полагая, что мы нашли клад. Слухи были правдивы и наш дядя и в правду занимался чем-то подозрительно похожим на изучение оккультных наук, а то и воспроизведением древних языческих обрядов. Особенно мне не понравились ножи, кубки и накидки. Словно в этом подвале могло собираться целое тайное общество и проводить тут свою чёрную мессу. А что, это вполне в духе Новой Англии тех лет, могу я вам сказать. Наличие украшений и прочих элементов роскоши тоже казалось мне подозрительным, откуда у учёного — физика, пускай и необычайно талантливого, были деньги на такие вещи? Откуда в этом подвале настоящие залежи золота и серебра? Я долго думал, что нам делать с внезапно свалившимся на нас богатством и умолял Рея пока не трогать его, не упоминать в разговорах и не показывать матери. Кто знает, откуда эти вещи? Могли ли они быть украдены или существовать в замке ещё до приезда Брэдфорда Либермана? К тому же, опять же, у меня было неприятное ощущение, когда я видел все эти предметы — они были чужеродны не только мне, но и всему человескому роду, человек не мог носить ни одну из этих отвратительных штуковин — и чем больше я смотрел на диадемы, браслеты и ожерелья, за прошедшие лет тридцать — сорок ничуть не потемневшие в душном воздухе подвала, тем больше в этом убеждался. А вот книги, письма и фотографии привели меня в восторг. Многие из книг в этом подвале представляли собой научные труды на разные темы — от объяснения природных явлений до увесистых фолиантов на тему тайн человеческого мозга, половина книг отсырела и стала непригодна для чтения, некоторые из них были написаны на сложных, нынче не изучаемых языках и прочесть их я бы не смог, как не пытался, однако больше десятка книг, написанные на крайне архаичном английском, привлекли моё внимание. Это были и книги по науке, и оккультные труды, и книги, тематику которых я не смог сходу определить. Я перенёс эти находки к себе в спальню, а вот с сокровищами — буду называть эти непонятные драгоценности так, мы не знали что делать. Покажи их матери и она тут же захочет их продать, но что если они древнее этого места, этого дома или служат для каких-нибудь ритуальных целей? Этот вопрос требовал необычайного хладнокровия и твердости ума, поэтому на тот момент мы решили оставить всё, как есть, на своих местах, кроме книг и писем. Мы договорились с Реем и заперли подвал, а ключ он отдал мне, посчитав, что так будет правильнее. Я предпочёл пропустить ужин, сразу взявшись за чтение загадочных дядиных книг. Отложил на потом научные трактаты — хотя следовало бы начать с них, чтобы проследить, как учёный — физик стал увлекаться оккультизмом и тёмной магией, не было ли в книгах о воздействии природных сил и явлений друг на друга, твёрдые тела и тайн организма человека какой-нибудь подсказки, и взялся за книги, вид которых подсказал мне, что это труды чернокнижников, еретиков, язычников и ведьм. Эти жуткие мистические изыскания, записанные на хрупких пергаментных страницах, были облачены в почерневшую от времени кожу, напечатаны тайно и передавались из рук в руки, как особо почитаемое сокровище, за ними охотились археологи, теологи и почитаемые богословы. А нашлись эти многовековые знания о Иных богах и их культах в подвале дома Либермана. Я ничего не понимал в этом, поэтому перелистывал страницы одной из книг и натыкался на всё более кричаще — уродливые иллюстрации: люди с содранной кожей, умирающие в агонии; люди, вскрывающие себе руки и пишущие на полу и других поверхностях знаки, не похожие ни на один известный алфавит, ни на привычные алхимические знаки в моём понимании; наполовину разложившийся труп — в буквальном смысле, одна половина тела гнила заживо, будоража мое воображение такой противоестественностью даже в виде иллюстрации, а другая половина тела оставалась нетронутым нагим юношей; неведомые создания, похожие на гибрид человека и лягушки с вытаращенными глазами и перепонками между пальцев; сиамский близнец с двумя головами и тремя ногами, после предыдущих иллюстраций казавшийся небольшим отклонением от понятия нормальности; отвратительный извращенный половой акт молодой девушки с чёрным козлом, изображенный словно бы со смакованием богомерзких подробностей; вакханалия из тел мужчин и женщин, все возможные богохульства; а на последних страницах я узрел неожиданно искусную иллюстрацию весьма обычного полового акта — между мужчиной и юной полногрудой девушкой. У него не было содрано кожи, его пенис не был проткнут каким-нибудь штырем или деформирован как-либо иначе, а девушка была изображена откровенно прелестной и почему-то мне показалось, что на лице мужчины было написано невероятное страдание, агония, а не любовный экстаз. Я отвернулся. Чёрт возьми, что со мной творится?! Третий месяц мы живём в этом проклятом здании, в этом забытом всеми городе, третий месяц я, словно одержимый, искал доказательства того, что дядя увлекался каббалой и мистикой, а сейчас я испытываю невесть почему связанный с наименее омерзительной иллюстрацией ужас и благоговейный трепет, потому что хочу узнать, что же за ритуалы могут скрываться на страницах этих книг! Что за отвратительные природе людской деяния творились в этом доме? Я ощущал ужас, вытягивающий из меня все соки, и готов был замертво упасть на кровать и спать больше десяти часов. Я с отвращением захлопнул книгу, пообещав себе не возвращаться к ней — о, каким же я был наивным! Я долго не мог заснуть, все ворочался, задавался вопросами — а ведь это была только одна книга. Откуда я знал слова, почему я не мог найти ключ, когда был один в зале с бассейном, что тут происходило во времена жизни моего дяди? Была ли гибель его сына случайной, почему он бросился с обрыва? Где находится его могила? Его бы не стали хоронить на общем городском кладбище, если среди местных жителей пошла молва, что мой предок — колдун, скорее его могила находится где-то вблизи поместья. В ту ночь мне вновь приснилось полуночное собрание в лунном свете, на плато. Однако в отличии от прошлых снов, когда мне снился шабаш ведьм, навеянный типичным представлением о колдовстве, в этот раз мне привиделось собрание мрачных фигур в тёмных балахонах, взывающим к неописуемым вечным созданиям на их неразборчивом языке, столь тяжёлом для восприятия обычным человеком — кричаще — шепчущем и гортанном, словно состоящем из одних согласных звуков и при этом на удивление мелодичном и похожем на звучание органа в католическом храме. Они взывали к Йогг — Сототу и Шуб — Ниггурату, некоторые фигуры в экстазе падали вниз со скалы, принося себя в жертву, а потом их гортанное жуткое пение сменилось на всего одну фразу «Будь с нами!» и она повторялась по кругу до тех пор, пока я не проснулся в холодном поту. 10/01/ дневник Б. Либермана За пару дней я ничуть не продвинулся в изучении книг моего предка. Вместо этого я рассматривал фотографии семьи Либермана, его жены и сына, а ещё довольно быстро отыскал место захоронения останков Брэдфорда Либермана. С другой стороны нашего плато, за маяком стояла одинокая могила с потрескавшимся надгробным камнем. Не смотря на холод, пробирающий до костей, я просидел на могиле моего предка около часа, словно такое поведение могло принести мне некоторые ответы. Почтив память дяди — даже если он занимался какой-то непонятной чертовщиной, он был моим предком, да ещё теперь казался мне наиболее родным, чем моя мать из-за нашего безусловного сходства, я пошёл в замок отогреваться. Я сидел у камина и пил бренди, по прежнему перебирая старые фотокарточки, пока не привлек внимание матери. Она положила свою руку мне на плечо и склонилась над моим ухом:  — Ты хочешь отсюда уехать, не так ли? — Её голос был обеспокоенным и дребезжащим, так сильно отличавшийся от привычного хладнокровного тона моей матери. Скорее, я не хотел сюда приезжать, без этого мне бы жилось куда спокойнее. Тем более, мать в отличии от меня, выпила далеко не один стакан бренди. Я отвел её в спальню — они с Реем предпочитали первый этаж, в то время как я располагал всем вторым этажом, с привезённой сюда мебелью и остатками роскошных интерьеров дяди. Хотя мама часто витала в облаках, а все три её брака закончились разводом, я любил её и хотел оберегать от всего, что могло бы таиться в этом проклятом поместье. Её картины по прежнему были полны умиротворения, некого холодного очарования и лёгкой изысканности в них не было ни намека на мою тревожность, что мою мать могут донимать неведомые силы извне. Рей окончательно окреп и за это время вырос на десять сантиметров, теперь я был всего на голову выше него, а я был самым высоким в семье. Хотя бы ему пребывание в этом месте пошло на пользу. Он ездил в столицу этого небольшого округа, чтобы сдавать экзамены и сейчас был занят тем, что готовился к важному тесту по химии. А я в этот момент бродил по замку в гордом одиночестве, рассуждая о комнате в подвале. Пожалуй, мне нужен был ещё один разговор с кем-нибудь из старожилов, которые помнили моего дядю, а теперь могли бы поведать мне, что же за собрания или шабаши проводились здесь с тридцатых по пятидесятые годы. Моя мать, кстати, не смотря на всё мои расспросы, отозвалась о дяде лишь однажды — дескать, они и не виделись даже при его жизни, только письма, когда родился Стен и когда на свет появился я. Письмо, отправленное за несколько дней до моего рождения, по дате было написано перед самоубийством дяди. Я умолял мать найти его — не оставил ли там дядя упоминания, как назвать меня или других ценных советов, не написал ли он ещё тогда, что оставляет нам своё имение. Однако письма я так и не увидел из-за рассеянности моей матери — она не смогла его найти. Я уже обжился в своих апартаментах наверху, расставил там мебель по своему усмотрению и некоторые из привезённых с собой вещей. Например: моих книги, печатную машинку и несколько безделушек, которые я разложил по столу, словно защитные обереги. Перед сном я читал в кровати, ел печенье с кремом и пытался забыть секреты, таящиеся в старинных книгах. Я убрал их с глаз долой, в ящик моего стола, а вот фотографии и письма лежали на столе, разобранные по тематике: сентиментальные письма к семье и будущей жене, деловая переписка учёного — физика и переписка на тему оккультных интересов дяди. Последних писем было гораздо больше остальных, и если начиналось всё со скептических язвительных высказываний, то с каждым новым письмом мой дядя все больше и больше оказывался втянут в интригующие недоступные обывателям знания. Он и его собеседник постоянно упоминали несколько книг: «Жизнь червя», «Серый пантеон» и «Некрономикон», одни названия которых внушили мне непонятную дрожь. Последняя книга была в коллекции дяди, однако я не стал открывать ящик, чтобы в этом убедиться. Мне уже было не до того, что я невероятно исхудал, побледнел и все чаще страдал от ночных кошмаров, скорее меня беспокоило то, что никому из обитателей замка он больше не казался местом странным и пугающим, только мне. А значило это то, что я мог понемногу сходить с ума. Я опять провалился в сон, с трудом отличимый от реальности. Вероятно, мой сон был навеян тем, что я навестил могилу дяди, но он показался мне скорее, провидением, нежели обычным сном. Он стоял по правую руку от окна, опираясь на комод, в котором я хранил свою одежду, самый настоящий призрак из прошлого: босой, одетый почему-то в белую футболку и мои джинсы, словно это я сам стоял у окна, в бледном рассеянном лунном свете, заполняющем половину комнаты. Предок выглядел в полумраке комнаты моим ровесником, русые кудри слегка спадали ему на высокий лоб, а голубые глаза сверкали лихорадочной одержимостью — думаю, в последние месяцы я выглядел точно так же. Он бесшумно подошёл к моей кровати и сел возле меня, как мать иногда в ночи приходит проверить своего ребёнка, так и мой предок смотрел на меня с изумлением и долей гордости во взгляде, однако губы его оставались плотно сжаты. Я понимаю, что сны — это всего лишь переосмысление дневных мыслей и терзаний, но дальше в моём сне произошло нечто странное. Не пугающе — странное, но то, что показалось мне необычным и важным. Мой предок сквозь время и пространство коснулся моих губ одним своим тонким холодным пальцем — у меня у самого постоянно мерзли руки, словно велел мне молчать, а затем наклонился и поцеловал меня в лоб, как обычно целуют детей на ночь. Такого даже от своего разтревоженного подсознания я не ожидал. Он не произнёс в моём видении ни звука, хотя какой в этом толк, однако для меня появление Брэдфорда Либермана в моём сновидении было сродни знаку благословения. Может быть, весь этот сон и был благословением моего дяди? Был ли этот сон ответным визитом духа моего дяди после того, как я посетил его могилу? Я проснулся ранним утром и долго думал над этим вопросом, пока снова не уснул без сновидений. 13/02/дневник Б. Либермана Спускался на днях в Предзнаменование, не смотря на холод и пересуды. Местные жители волнуют меня в последнюю очередь, если они ничего не знают о культе, существовавшем или в замке или в окрестностях самого Предзнаменования. Прижал к стенке Улла Джонсона и заставил его рассказать мне всю правду. Тот велел мне подождать его у чёрного хода. Он закрыл своё заведение посреди белого дня ради меня и пошёл со мной в свою квартиру. Уилл накормил меня обедом — слишком плотным для меня, однако старик с порога заявил, что от меня остались кожа и кости. Решил не спорить с ним. А затем сразу же начал расспрашивать его о культе. Упоминания о культе Древних и его собраниях дядя подробно расписывал в письмах своему другу, некому Фробишеру. Однако, не Фробишер меня интерсовал — судя по его ответам всё мистические и религиозные собрания подвергали его в смятение, а то, что Уилл был на всех собраниях культа, а с ним ещё несколько жителей этого богом забытого места. И как бы они это не отрицали, у меня на руках было доказательство. В Предзнаменовании творились мрачные вещи, хранились старинные родовые тайны, а вся молодёжь предпочла уехать из этого места — иначе как объяснить, что на улицах города вы никогда не увидите людей моложе сорока лет? В ответ Уилл расплакался, тихо, беззвучно, слёзы сами покатились по его щекам — я не ожидал от него такой эмоциональной реакции, но он начал бормотать что-то о расплате за их грехи. Я показался сам себе мерзким обвинителем, однако, только Уилл из всех жителей Предзнаменования общался со мной и знал моего предка достаточно близко. Я перевёл тему на некоторое время и позволил Уиллу задать мне несколько вопросов. Первым делом он поинтересовался, нашёл ли я вещи своего дяди, хотя ответ был очевиден. Я подробно расписал ему найденные мною книги, фотографии и письма, после чего Уилл тревожным голосом задал мне ещё несколько очевидных вопросов.  — Ты читал что-нибудь из этих книг вслух? Читал ли ты их вообще? Не видел ли ты что-то странное в замке?  — Читал, но не вслух, однако книги до сих пор остаются для меня загадкой, — я не заметил как понизил голос и перешёл на драматический шёпот, а затем я выложил Уиллу всё о своих снах. И о том, что загадка замка на скале больше никого не терзает, более того, мой младший брат находится в лучшей физической форме, чем когда-либо. Мне нужно было выговориться и я говорил и говорил, о том, как нашёл могилу дяди, о комнате с неправильно установленными витражами, в правильном порядке изображение с которых сначало казалось прекрасным, а потом становилось все более гнетущим. Уилл покачал головой и прервал меня. Дальнейшие его слова повергли меня в шок. Дело в том, что поначалу жители Предзнаменования, в тот период между тридцатыми и пятидесятыми годами, не особо были обеспокоены оккультными увлечениями моего дяди, более того, большинство старожилов входило в тайный культ Древних. На испуг Изабель никто не реагировал, ни Уилл — тогда ещё молодой парень, ни их родители, потому что в городе, среди мужчин существовало секретное общество. И мой предок, судя по всему, оказался полезным тайному обществу Предзнаменования, они посвятили его в свои самые страшные тайны и показали ему в полнолуние некоторые удивительные обряды, о которых Уилл мало чего помнил — обычно, перед этими обрядами, молодые люди предпочитали вусмерть напиться — наутро они ничего не помнили и пребывали в блаженном неведении о деяниях своих более старших родственников. Брэдфорд Либерман, может и не стал приверженцем их дикого культа в душе, но стал первым, кто досконально изучил истоки этого культа, его почитателей по всему миру, ибо пантеон Древних оказался воистину неисчислимым, он научился их отличать и начал классифицировать. Он узнал о богах, которым поклонялись древние африканские племена и те египтяне, которые отрицали существование Ра и Анубиса, о мелких созданиях, населяющих наш мир по ту сторону завесы: то, что мы не видели и не слышали, но иногда могли ощущать — конечно, для учёного — физика поначалу читать книги четырнадцатого века о подобных вещах и явлениях казалось бессмыслицей. Об этих бесплотных созданиях ранее было известно только коренным жителям Америки, считалось, что их дикие шаманы могли вступать в контакт с миром незримого, с миром нематериальных существ и получать оттуда тайные знания. Брэдфорд стал хранителем знаний о служителях Древних Богов — и он имел в виду не культистов, проводивших на горном плато свои чёрные мессы, а сложную иерархию пантеона Древних, то, что среди этих созданий были свои высшие боги, а также более слабые, приспешники и откровенно говоря, мелкие демоны, готовые показаться каждому сумасшедшему, потому что они могли так же, как и шаманы, прорваться сквозь завесу. Он прочитал полсотни книг о Древних Богах, населявших нашу планету в первобытные времена, но ныне практически преданных забвению. Он изучал мёртвые языки, для того чтобы ещё более углубленно изучать книги о Древних, как археолог изучает древнеегипетские захоронения. Его пытливый ум учёного требовал этого. Местные жители — простые люди, всю жизнь зарабатывали на пропитание тяжёлым трудом, хотели самых обыкновенных благ: богатства, чтобы ни в чём не нуждаться, и долголетия, чтобы успеть насладиться этим богатством. И культ Древних обещал им это всё, однако культ существовал задолго до появления моего отчасти наивного предка, культ Древних — богов седой старины, богов доселе неведомых и жутких, богов, требующих многочисленных кровавых жертв, был куда более распространен, чем он полагал. Им начали увлекаться даже аристократы и высшие слои общества, те, кто пару лет назад изучал таро и ходил на спиритические сеансы ради интереса погружались в эти жуткие знания, среди которых встречалась информация о воскрешении мёртвых и даже более противоестественные вещи, назвать которые язык не поворачивается. Культ был здесь ещё до появления в этих краях моих первых предков, построивших этот замок, а мой дядя стал тем, кто наиболее точно описал этот культ как богомерзкие, невыразимо отталкивающие собрания, языческие пляски вокруг костра по сравнению с которыми были утренней службой католиков, оргии на костях своих ещё нерожденных детей. Он видел то, чего не замечали другие и это знание тяготило его. Он знал, что через пару поколений жителям Предзнаменования грозит вымирание, рождение мёртвых младенцев — ибо ничто в этом мире не проходит бесследно, а его род вообще в скором времени зачахнет. Однако, местные жители предпочли окрестить его колдуном и чернокнижником, проклявшим жителей этого города, когда Брэдфорд Либерман попытался донести правду до этой деревенщины, кого они призывают лунными ночами каждый месяц, воспевая и призывая этих неведомых тварей, что вовсе не были богами, а были чудовищами, монстрами, не подвластными нашим законам физики и пространства, необъяснимые для наших умов и восприятия. Его рассудок оказался более хрупким, чем сам Брэдфорд мог предположить и вместо того, чтобы уничтожить все книги, вместо того, чтобы уехать из Предзнаменования и забыть его странный культ как дурной сон, мой предок поклялся вызвать одно из тех тёмных созданий, что следили за нами извне и ждали, пока кто-то, владеющий достаточным количеством знаний, не призовёт их. Чтобы местные жители узрели, кого они призвали и воспевали и ужаснулись. С тех пор Брэдфорд Либерман и стал затворником, для его magnum opus требовались всё его усилия, весь его ум — и он готов был им пожертвовать, считая, что только так сможет просветить недалёких алчных жителей Предзнаменования. Уилл замолчал и провёл в молчании несколько минут, словно не желая рассказывать мне всю правду, а затем и вовсе вышел из комнаты. Я находился в состоянии взволнованного негодования, самого настоящего исступления — мне хотелось узнать всю правду, какой бы чудовищной и невероятной она не казалась бы на слух. После обнаружения тех книг и тех предметов служителей Культа, я мог поверить всему, что угодно, однако было в моих смешанных чувствах место и ликованию. Мой предок удивил мои ожидания, он мог быть оправдан перед лицом города, пока Уилл не вернулся с бутылкой вермута и не продолжил, сбиваясь по времени и важности событий, описывать мне то, что творилось в этом богом забытом месте. Христианский бог, в которого я не верил, как и вся моя семья, точно никогда не был обласкан славой в этом покинутом всем святым месте. Уилл не мог не пить — ему требовалась выпивка, так как на свежую голову он просто не мог рассказать мне то, что их город получил в дар от Древних. После нашей встречи мне и самому захотелось напиться, меня терзали невыносимые, ни с чем не сравнимые тревоги, я чувствовал каждый ненавидящий взгляд за спиной, слышал каждый шепот о том, что я ворошу прошлое — слухи в маленьком городке растекаются с удивительной быстротой, особенно когда в городе больше нет никаких вестей. Я проваливался всё глубже в сюрреалистические тайны этого места и мне хотелось забыть это и больше никогда не знать — пока у меня ещё остался рассудок и здравомыслие; но с другой стороны я хотел, невероятно жаждал узнать, что же из всех этих росказней было правдой, а что Уилл придумал или позабыл. Примерно в сороковом году от моего дяди ушла жена, больше не в силах жить в этой экспериментальной лаборатории — так она заявила брату, когда просила у него крова. К тому моменту они осиротели — их родители скончались быстро и безболезненно, и собственно говоря, визит Изы был бы не важен, если бы не тот факт, что она носила под сердцем ребёнка моего дяди, которому так и не суждено было родиться. Иза не знала, что причиной научного помешательства стал местный Культ, поскольку после удачного замужества ей открылся путь в высший свет и чаще, чем в Предзнаменовании, Иза проводила своё время в кругу дам из высшего общества штата Массачусетс. Поэтому каждый раз, когда она возвращалась в поместье к супругу, она заставала Б. К. Либермана всё более опускающимся в пучины безумия. Он твердил ей о каких-то душераздирающих созданиях, которых он видел повсюду, кричал по ночам, не мог нормально есть и спать и постоянно работал над своим прибором, способным призвать великое Нечто, таящееся извне. И тут Уилл вновь разразился рыданиями, нечленораздельным бормотанием. Он впился в мою руку и, окатив меня запахом вермута, горячо прошипел в лицо:  — Она умерла! Умерла по моей вине! Я не мог вынести этого и придумал для всех байку, что она уехала! Врач не смог приехать в Предзнаменование, когда начались схватки, а Иза!.. Иза истекала кровью, пока мёртвый ребёнок не вышел из её чрева… Будь ты проклят, Бред Либерман!!! Я так и не понял, кому предназначено было проклятие — мне или моему дяде, к которому в ночи и побежал Уилл. Он застал его за работой, мой предок мастерил генератор и другие части машины по призыву Нечто, совершенно не ожидал гостей. Он не менял одежду несколько дней, истощал, хотя Либерман никогда не отличался особой крепостью тела, а ещё в ту ночь Уилл впервые заметил в его густых волосах нити седины — он вовсе не был молод и время влияло на него так же, как на всех, заставляя думать о смерти. Брэдфорд не предложил ничего нового, решив похоронить Изу тайно, рядом с родителями Уилла и Изы, однако когда он увидел два тела, лежащих рядом, на окровавленных простынях, тело горячо любимой — а Уилл не сомневался в этом не на минуту, глядя на страдания Б. К. жены и недоношенного сына, чьё появление на свет совпало с первым включением генератора, Брэдфорд впал в отчаяние, начал метаться по скромной обители Уилла как сумасшедший — это происходило здесь и я вновь почувствовал сильное родство и ментальную связь с предком, начал говорить на том ужасном языке, который использовал Культ. Его разум не мог смириться с потерей. Уже тогда его нужно было остановить, остановить его замыслы по призванию одного из Древних — теперь он хотел использовать всеразрушительное Нечто, как карательный инструмент, считая, что проклятые знания вкупе с наукой позволят ему подчинить себе первозданный Хаос. После той ночи Брэдфорд Клод Либерман уже никогда не стал бы прежним учёным, однако это был не единственный удар, который он испытал. Если тогда его состояние можно было назвать временным помешательством, то после вести о гибели Джеймса Либермана, он стал сумасшедшим. Твердил о повторе истории, шептал какие-то незнакомые имена, о последовательности времени, своё имя, отослал всех помощников, с трудом помнил день и месяц и начал вести дневник, который не систематически вёл до самой смерти После его смерти дневник забрал себе Уилл, понимая, что в нём сокрыты тайны, которые лучше похоронить вместе с моим дядей. Я схватил Уилла за плечи его пиджака и принялся трясти его, умоляя отдать мне столь важный предмет, а иначе… Я не хотел причинять зло кому-либо, даже такому никчемному трусу и лжецу как Уиллу, однако я не мог себя контролировать. Мне хотелось ударить этого старого труса, смотрящего на меня с примесью жалости и ненависти. Уилл вновь ушёл из комнаты, а вернувшись, швырнул в меня дневник, а затем обессиленный, упал в кресло. Я поднял дневник моего дяди — толстый чёрный ежедневник, похожий на тот, что веду я, стерпев это унижение ради правды. — И что же было дальше с Предзнаменованием?  — Ты сам заметил, — Уилл тянется из кресла к бутылке, и я подаю ему вермут, предварительно хлебнув из бутылки этого напитка для храбрости, — что в городе нет никого, моложе сорока. Но наши дети не уезжали из города. Наши дети рождались мёртвыми… Вот чем одарили нас Древние, вот чем они отблагодарили каждого, кто возносил им свои молитвы и умолял подарить ему богатства и долгую жизнь!!! — я не мог сдержать его пьяных рыданий, как не мог продолжать злиться на старика, который сам не ведал, что творил в ту пору, и подошёл к Уиллу, затем, чтобы успокоить его.  — Однако, насчёт долголетия эта мерзость сдержала свои обещания, Айзек Поуп, вот, прожил девяносто семь лет и он помнил тот день, когда в Предзнаменование впервые заговорили о Древних в открытую. Уилл сбился и начал рассказывать мне о событиях слишком стародавних, однако влияющих на действительность и прошлое, связанные с моим предком и даже более, с теми вещами, что больше половины века — как оказалось, пролежали в подвале нашего семейного поместья, единственного места, где предметы Культа никто не должен был обнаружить. В далёком 1871 году отец Айзека Поупа, бывший моряком — Уоллес Поуп, крепкий сорокалетний капитан рыбацкой шхуны заметил, что в их бухте больше не осталось рыбы и выплыл из бухты, чтобы найти место, подходящее для рыбной ловли. Уоллес Поуп, с которым мой информатор был лично не знаком и даже сына его застал спившимся, выглядевшем на двести лет, вечно бурчащим маразматиком, считался опытным капитаном и знал, что всегда самый большой улов был у рыбаков из Иннсмута, ещё одного прибрежного городка. Сам город казался зачахшим, а их рыбаки все как один выглядели больными с отдутловатой липкой кожей и нездоровым цветом лица, однако, рыба словно сама шла к ним в сети. И Уоллес не придумал ничего лучше, как договориться с ними — он менял самогон и часть снастей на информацию о местах, где можно было поймать побольше рыбы — ему нужно было кормить семью, платить за аренду и торговать рыбой. Без даров моря его семья осталась бы без ужина, а дело застопорилось. Через некоторое время рыбаки Иннсмута стали ему доверять и — чёрт бы побрал, если я поверю хоть одному слову пьяного Уилла — взяли его с собой в плавание в ночь. То, что я услышал в дальнейшем, казалось бредом напившегося старика с богатым воображением, одним из тех пугающих рассказов из дешёвых журналов моего брата — то есть, страшилкой, не имеющей связи с реальностью! Я было рассмеялся ему в лицо, если бы не чудовищное прозрение — ведь вещи, о которых он рассказывал, то, что стало причиной того, что Предзнаменование стало ещё одним вымирающим городом, лежали в подвале поместья, вместе с ритуальным облачением — и кто знает, сколько ещё демонических драгоценностей лежало по подвалам этих хлипких домов? Уоллес Поуп привёз с собой несколько сундуков с сокровищами Древних, дарованных жителям Иннсмута Дагоном — однако, простодушному и при этом жадному Уоллесу показалось, что есть в пантеоне Древних боги куда более сильные, которые не то, что даруют им пищу и богатство, но посветят жителей Предзнаменовани в тайну долголетия, а то и вечной жизни. Сначала он собрал в пабе с десяток своих ближайших товарищей, рыбаков и мореходов, бездельников и игроков в бридж, прозябающих без дела, чтобы показать им сокровища Древних. Уоллес проповедовал, что у Древних богов всё их царство, все предметы быта состоят из золота и если кому-нибудь понадобиться ещё денег им просто нужно будет поклониться Древним. Реакция была неоднозначной — половина рыбаков объявили, что Уоллес начал промышлять грабежом, а самые отчаянные пройдохи прислушались. Эти рыбаки в тайне от своих пуританок — жён и положили основание Культу. Уоллес стал у них предводителем, однако, он не изучал книги про Древних, не был посвящён в тайны служения Дагону, а просто стал ночами собираться на скалистом плато и взывать ко всем, чьи имена он запомнил. Неизвестно, кто и когда предложил поклоняться Йогг-Сототу и Шуб-Ниггурату, но именно этих богов в Предзнаменовании и начали считать своими покровителями. Первые несколько лет собрания были тайными, но затем все мужчины города прознали об этом, а следом и их жёны. Некоторые воспротивились жуткому культу, но большинство примкнули к чёрной мессе во славу Древних. Было решено не рассказывать о Культе до 21 года — так, например, Иза так и не узнала, что не её муж привёз в город Культ, а город посвятил учёного в свои сокровенные тайны. Я перебил Уилла. Мне не хотелось слушать это далее — более семидесяти лет в городе проводились богохульные вакханалии, а в итоге в колдовстве обвинили моего предка? Да этот город вместе с его лживыми двуличными жителями нужно были сжечь дотла! Или показать, что за мерзость они почитают как святыню. Я уехал от Уилла через несколько минут, нагруженный такой информацией, о заговорах, о машинах моего предка, о Культе, что всё, что окружало меня раньше, в Бостоне, казалось иллюзией, картонной декорацией. Словно впервые я ощущал себя настоящим, я жил этим расследованием и сейчас у меня появилось самое главное доказательство честного имени моего несчастного предка — его дневник, записи, в которых он обличал Культ.