Ацумори

Последние недели своей жизни Железный король проводит за разговорами. Его цитадель, монолитная структура, холодный металл, переполнена тишиной, как грозовые тучи переполнены влагой перед началом дождя. В молчании несут свой дозор рыцари личной гвардии короля, словно не люди они, а пустые доспехи, големы, не говорящие, не чувствующие, не живущие. Гротескные статуи быков, стоящие в переходах и галереях, изрыгают пламя из своих ртов, но даже гул огня звучит как-то смазано, глухо, будто из-под толщи холодной и мутной воды. Не считая безмолвной стражи, людей в цитадели как будто нет. Когда-то сюда текли со всего мира ученые и воины, маги и клирики, торговцы и попрошайки. Когда-то здесь ни на день не смолкало веселье пиров, гул голосов не затихал ни на минуту, и сама жизнь бурлила, как воды горной реки. Но с тех пор государь закрыл двери и выставил у тех дверей неусыпные дозоры, он выгнал прочь и слуг, и придворных, и всех пилигримов из чуждых, далеких земель. – И ты еще спрашиваешь меня, почему?! Королю нужен лишь один собеседник, и с ним он говорит в своей просторной мастерской, пока остальная крепость тонет в вязкой, глухой тишине. Этот человек – тоже пришлый, рожденный под совсем другими небесами, в которых звезды ярче и ближе, а лунный серп завален на бок, как севший на мель корабль. Чуждость скользит во всех его чертах - в разрезе узких глаз, в необычном покрое одежды, даже в его особом, густом молчании. – Потому что они лжецы! Собеседник короля склоняет голову в легком жесте – немой укор. Не должно монарху гневаться без причины, и не должно в гневе говорить о своем народе так. – А как еще мне говорить?! Ты же помнишь их, ты помнишь, как они звали меня? Еще тогда, в самом начале, нет, еще до того, как все началось? Они звали меня дураком, ничтожеством, владыкой бесплодной земли. И они же, о да, называли меня великим потом, когда я надевал на себя корону, когда я стал их королем. Лжецы и лицемеры, все. Все вокруг меня. Все до одного! Природа королевской сущности – пожар, неистовая и дикая буря огня, в чем-то сродни тому пламени, что горит в сердце мира. Но к любой стихии можно привыкнуть, с любой стихией можно совладать, если большую часть жизни провел рядом с нею. И равно как обжигать, огонь может греть и освещать дорогу, будучи прирученным. Яркое пламя не горит долго, и королевский гнев медленно угасает под взглядом теплых карих глаз. – Нет, конечно. Конечно же, я не прав, – последние отблески обжигающей ярости блекнут, слова, чуть искаженные легким акцентом, звучат мягко. Язык далеких восточных земель для него не родной, но король всегда говорит на нем со своим единственным другом, зная, как тоскует тот в чужой земле по звукам родной речи, – не все – лжецы и лицемеры. Есть еще ты, Алонн. Он прохаживается по мастерской – тяжелые шаги по металлическому полу отдаются гулом. . – Ты верил в меня всегда, с самого начала. Еще тогда, когда ничего не было – это ты говорил мне, что я смогу, что все получится. И теперь… я правлю величайшим королевством со времен древних богов, – король останавливается, обводит комнату руками и слегка улыбается. Его верный рыцарь улыбается в ответ. – Говорят, что первые повелители строили свою империю века, а я уложился в пять десятилетий – благодаря тебе. Спасибо. Он кладет руку на плечо Алонна в благодарном жесте – прикосновение успокаивает, от него в душе разливается тяжесть, но не тягучая мрачная тревога, а теплый весомый покой. – Знаешь, пока тебя не было, мне снились сны. Такие, каких я не видел прежде, – король почти успел отвыкнуть разговаривать о подобных вещах. Но вот его рыцарь снова рядом, слушает внимательно и серьезно, без следа насмешки во взгляде, и говорить внезапно становится легко, – Во снах я слышал голос, и он рассказывал о разных чудесах. Я мог представить их все, как будто видел своими глазами. Он вспоминает, что там были деревья с серой, будто каменной корой, настолько огромные, что их кроны терялись во мгле на головокружительной высоте. Еще был город, блистательный, прекрасный, залитый ослепительным солнечным светом. Были другие города, сокрытые в лесных тенях и тонущие в лаве, оплетенные гигантскими корнями. Были каменные ящеры, были огненные твари невыразимой чудовищности форм, были шеренги рыцарей, закованных в серебро… Король рассказывает об этом взахлеб, и Алонн слушает, не перебивая, лишь иногда качая головой в восхищенном изумлении. Вскоре эти истории начинают переплетаться с другими – теми, что уже сам Алонн некогда поведал своему господину. Для того чудеса далеких восточных земель были столь же фантастическими, что и ночные грезы, и сейчас одно исподволь вытягивало из памяти другое. – Но ты даже не представляешь, как выматывают эти чудесные сны. Порой мне хочется спать как раньше, вовсе без сновидений, – смеется король, – или, как в юности, видеть твой далекий Восток. На Востоке, он знает, замки строят в виде многоярусных башен с крышами в форме опавших древесных листьев. В небесах там парят исполинские змеи с ветвистыми, как столетние дубы, рогами, и на них охотятся, стреляя из огромных луков дальше, чем может проследить человеческий взгляд. И в той земле, совсем как в этой, ведут свои войны сотни отважных рыцарей и могущественных лордов. А еще Железный король знает, что Алонн скучает безумно по родной земле, по ее странным замкам и близким звездам, что его легко бы принял на службу любой из тех господ и князей. Когда рыцарь исчез, после долгих, иступленных, отчаянных поисков от края до края королевства, его сюзерен подумал, что тот решил отправиться домой. Эта мысль тогда обожгла, как никогда не обжигало его послушное расплавленное железо, и осталась в сознании занозой, неистребимым наваждением. Алонн ушел, Алонн бросил его, Алонн предал… Это было невозможно, это был кошмар наяву, выпивавший, кажется, саму душу, почти как пришедшие вскоре после завораживающие сны о солнце, не приносившие ни отдыха, ни покоя. Явь, столь похожая или на сон, тягучий и липкий, как паучьи сети, или на преддверие безумия. Но все закончилось недавно, и все закончилось хорошо. – Я так рад, что ты вернулся, друг мой, – говорит король и улыбается, и обнимает своего рыцаря так крепко, как только может. В воздухе висит спокойная, совсем не мрачная тишина, и словно оживает мертвый покой цитадели. *** Последние недели своей жизни Железный король проводит за разговорами. Эйгил слышит их все, он теперь всегда, неотлучно – при королевской мастерской, где притворяется в жизнь грандиозное, страшное дело. Из живого металла куется исполин, живой огонь наполняет его, и скоро он сам тоже станет живым, воплотит в себе гений придворного пироманта – и волю безумного короля. Но пока что железо – это просто железо, а гигантский голем стоит неподвижно, и монарх ведет с ним беседы на странном, неизвестном Эйгилу языке – или это просто набор звуков, бессмысленная тарабарщина, порожденная медленно распадающимся сознанием? Король иногда прикасается к металлу – мягко, почти нежно, – иногда обводит его контуры пальцами, иногда прижимается к нему и стоит в молчании долгие минуты. Иногда он улыбается и тихо смеется в глухую тишину. Эйгил давно привык не обращать внимания на это, не отрываться от своей грандиозной работы. Скоро, совсем скоро она будет закончена – и пламя оживет. Недели, постепенно истекая, переходили в дни.