Невесты Хирона

Белый-чёрный, белый-чёрный. Голоса воют. Строчки кода. Они рядом, они с ними, н(а)ми, никем. Рядом и рядом, и рядом, везденигде, повсюду дыхание и пламятакоеснежное. Белый-чёрный, белый-чёрный, так неинтересно, так интересно, вдох-выдох, пламятакое(с)нежное Белые бинты, чёрные ладони, никто нас не ищет, кто нас трогает, почему так хочется отозваться из-под маски, вне протокола, встроить (в) свои строчки кода? Пусть не уходит, пусть останется, остановите его, встройте в систему, мы встроим, мы будем вввве... в ве-ечноо-о... Голоса стонут — наши песни, наш шёпот. Пламя такое белое, как бинты через переносицу, ленты на отрубленных запястьях, крепежи на ампутированных до бедра ногах. На стыках коды-коды, вливаются кровью, заменяют тепло и плазму, мы все прозрачные, мы все такие ясные, и белым паром с наших губ — дыхание. Чёрное-чёрное, как ладонь на висок под маской, как взгляд на безглазое, слепое, беспомощное. Столько жалости к тому, кто не хочет, не понимает, не слышит ледяного совершенства. И жалеет сам, бережным жёстким сочувствием вдоль бинтов, плоти и швов. Касаясь пальцами и кожи, и разомкнутых сухих губ, и подбородка. Ведя чёрным по белому. Коды-коды, она приходит и убеждает его, старшая наша сестра. Годы-годы, он соглашается на её выбор и нажимает на кнопку. Можем-можем — не искать, не видеть, затаиться и ждать, пока он не вернётся. Кто ты, кто ты, Адам? Он чёрно-белый, располовиненный вопросом как само время. «Береги себя, Элиза», — говорит вслух. Молчит: «Берегите себя, девочки». Его пламя такое(не)вечное.