Часть 1
16 марта 2019 г. в 10:20
— В очередь, кошки вас… — Олаф даже не договорил, отвернувшись обратно к операционному столу. Санитары, пытавшиеся переступить через пациентов, еще ожидавших своей очереди, вняли и опустили носилки на свободное место. Оно было довольно далеко от операционного, но, как шутил его учитель, если в таком случае пациент доживет до момента операции — дальше выживет наверняка.
Правда, тогда Олафу напомнили, что право так шутить он получит только после десяти лет практики. Он начал шутить через три с половиной: на этой работе год шел за три. Именно столько тянулась война между Дриксен и Талигом: начавшаяся из мелкого застарелого конфликта, бессмысленная, и, как иногда ему казалось, бесконечная. И среди врачей, и среди военных уже давно угас патриотический запал первых дней и недель — те, кому удалось выжить, просто делали свою работу, умирая или убивая. Или спасая — каплю в море, в наивной вере, что это чему-то поможет.
— Зажим, — попросил он Йозева, и тут же получил требуемое. — Щипцы. Тампон. Молодец. Наложи повязку и скажи, что пора класть следующего.
Он вытер лоб, вспотевший под врачебной шапочкой, и отбросил ампутированную руку в кучу таких же конечностей: не иначе, этот парень сунулся под что-то вроде знаменитого талигойского танка, потому что кости его руки превратились в крошево.
— И что у нас здесь?.. — тихо прошептал он себе под нос, распарывая потемневший от крови китель. Его вопрос услышал Йозев.
— Проникающее ранение в верхнюю часть брюшины, у самого конца proceccus xiphoideus. Неопасное: легкое не задето, как и сама брюшная полость. Стоит ожидать только ранения диафрагмы… — живо тараторил он, достав заранее заряженный шприц с вытяжкой из сакотты и делая пациенту инъекцию.
На губах раненого вздулись ярко-красные кровавые пузырьки.
— Внимательнее, — потребовал Олаф. — Ты был неправ, легкое задето. Спирт. Скальпель. Расширитель. Держи под рукой нож-распатор.
Ошибка Йозева была простительна: этому раненому повезло попасть к ним на стол вскоре после того, как кто-то проткнул ему грудь штыком. Легкие не успели наполниться кровью достаточно, чтобы он захлебнулся прямо на операционном столе.
— Нож-распатор, — потребовал Олаф, и Йозев тут же вложив в его руку нужный инструмент. Хрящи неохотно отделялись от ребер, и он внимательно всматривался в месиво из белесых, еле движущихся легких и розоватой диафрагмы, пытаясь найти рану. В пальцах отдавался едва слышный, замедленный стук сердца пациента, когда он все-таки нащупал рассечение — не больше десятой бье в длину.
— Иглы. Не эти, на восьмую! Иглодержатель. Ножницы! — дыхание становилось все более замедленным, и Олаф начинал нервничать, но — успел. — Первый разрез зашьешь сам. И…следующего, ты уже знаешь.
Сам Олаф освободившиеся пару минут потратил на то, чтобы сменить перчатки: все его пять пар были уже серыми от бесконечных стирок, но новых поставок не предвиделось, в лучшем случае, в течение двух недель.
— А… — какое-то сдавленное восклицание Йозева заставило его обернуться.
— Мило, — оценил он желтоватый обломок большой берцовой кости, в буквальном смысле торчащий из раны. — У нас еще осталась сакотта?
— Да, — Йозев механическим движением потянулся за шприцом, не отрывая взгляд от раненого, который, к собственному несчастью, начал пробуждаться от болевого шока.
— Поставь укол и отправь его к безнадежным, — твердо велел Олаф.
Проще говоря — в морг. Его начальство считало расход сакотты на будущие трупы излишним, но Олаф мог позволить себе прислушиваться к ним весьма… дозировано. Он и так был в ситуации, которую его покойный спустя два года войны друг, лейтенант Блаухаузен, дружелюбно описал как «Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». Вместо взвода у него был один Йозев, из глупых юношеских фанаберий записавшийся в армию с четвертого курса университета, но сути это не меняло.
— Заснули? Следующий! — окликнул он санитаров, мявшихся снаружи.
Когда внесли следующего пациента, он привычным движением отвел обрывки мундира — кажется, на этот раз им принесли офицера — в сторону и приказал:
— Сакотта. Круглые щипцы.
Йозев вложил требуемое ему в руку, и сразу же перебил:
— Доктор Кальдмеер!
— Что? — удивленно отозвался Олаф: раньше тот, если не случалось чего-то из ряда выходящее, не мешал ему лишними репликами.
— Вы… Вы будете его оперировать? Он же талигоец! — Йозев указал на рукав мундира, где над испачканным, но явно отличным от дриксенского лебедя Победителем Дракона красовались, кажется, полковничьи знаки различия.
— Остроконечный скальпель. Расширитель. Зажим, — Олаф предпочел заменить слова делом.
— Но… он враг, — к счастью, удивление Йозева никак не сказывалось на его скорости. — Вы действительно станете?..
Задержавшись перед тем, как сделать разрез, Олаф посмотрел на лицо того, о ком они спорили. Обычное лицо: южное, с довольно симпатичными чертами зрелого тридцатилетнего мужчины и несколькими мелкими ссадинами на лбу и щеке.
— Кровь у него такая же красная, — отрезал он, взяв у Йозева расширитель и закрепляя его в разрезе. Лицом неизвестный талигоец был гораздо симпатичнее, чем внутренне: кажется, ему повредили желудок. Оставалось надеяться, что он воевал голодным, иначе вопросы Йозева приобретали двойственную окраску: был ли смысл оперировать того, кто и так не выживет из-за воспаления, которое непременно вызовет в брюшине недопереваренная еда? Хотя надежда была: из разреза не несло дерьмом, так что, скорее всего, кишечник остался цел. Вопрос был только в желудке.
Отведя в сторону склизкую трубку тонкого кишечника, Олаф подцепил щипцами и отодвинул странно сморщенную и темную, точно фига, поджелудочную железу и убедился, что талигойцу повезло: в желудке не было ничего, напоминающего остатки пищи. Удивительная удача.
— Нитку толще, — обратился он к Йозеву. — И смотри внимательнее: здесь важно зашивать так, чтобы шов ложился ровно, даже несмотря на то, что тебе мешает слизистая.
Но им повезло снова: в желудке не было даже непременных выделений волосковых клеток, будто пациент, как и положено перед операцией, постился несколько дней. Но тем было лучше. Выжившие — всегда выжившие, какой бы цвет они ни носили.
— Если проколешь кишечник сейчас — операция провалена, — напомнил он еще раз. — Тампон. Иглу на четвертую, последний шов.
Когда санитары унесли талигойца к прочим пациентам, в госпиталь, в такие моменты казавшийся Олафу не более достижимым, чем Бирюзовые земли, Йозев задал последний вопрос:
— Вы уверены, что в госпитале за ним… станут смотреть?
— Нет. Вовсе нет, — Олаф отвернулся к столу, протирая спиртом лезвие скальпеля.
— Тогда?..
Он, не оборачиваясь, мог сказать, что в глазах Йозева стынет наивный вопрос. А у него — был ответ. Не лучший, но другого он не нашел.
— Делай, что должно, и будь, что будет. Вернись к столу, — велел он негромко и крикнул санитарам: — Следующий!