***
Она помнила, как он постоянно ей помогал, как он решил пойти вместе с ней, когда девушке предоставили наконец шанс встретиться с Высшим разумом. В тот день он сразу понял, насколько она волнуется, поэтому убедил ее, что все будет хорошо. С первого дня на Хале он шел рядом, пока правила ему позволяли. Так близко, как только мог. Она помнила их первую совместную поездку в город. Тогда Верс подшучивала над ним, потому что он редко посещал бары и практически ничего о них не знал. Она была не уверена, что получится заставить его повеселиться хотя бы раз в жизни, но Йон-Рогг не противился. Более того, он не сопротивлялся даже тогда, когда она вовлекла его в сумасшедший танец, движения которого известны были лишь ей. Она помнила, как иногда нарочно задевала его, будто это было частью игры, открыто шутила на собраниях, а он всегда смеялся в ответ, пока остальные размышляли, почему какой-то девчонке разрешалось говорить так с коммандером. Ей нравилось думать, что он никогда бы не позволил никому другому обращаться с ним подобным образом, и в этом Верс была права, пусть Йон-Рогг и не озвучивал правду вслух. Ей нравилось думать, что для него она была особенной.***
«Мы справимся с этим. Вместе». Почему он не мог соврать ей однажды? Почему после переливания крови он не мог направить ее в другую команду, к другому наставнику? Почему он должен был врать ей каждый день, притворяться, что она ему нравится, что он о ней заботится? Целых шесть лет. «Я хочу, чтобы ты была лучшей. Я хочу, чтобы ты стала героиней этой войны». Почему он проводил с ней все свободное время? Почему он выслушивал ее бессмысленные обрывки из сновидений? Почему позволял добродушно подшучивать над собой? Зачем он открывал ей дверь каждую ночь? Зачем он постоянно протягивал свою руку после того, как она оказывалась на матах во время тренировок?***
Окружающий мир перед глазами Верс расплывался мутными бликами, распадался на крошечные частицы, выложенные разноцветным стеклярусом; все ее тело пронзила острая боль, которую она никогда не чувствовала во время сражений. Ей просто хотелось его уничтожить. Уничтожить себя да и всю чертову Вселенную. Она не знала, пройдет ли со временем это ощущение, а если и пройдет, то сколько десятилетий на это потребуется? Все ее тело вмиг вспыхнуло энергией, струившейся искорками вокруг пальцев, готовившейся вырваться в любую секунду. «Контролируй свои эмоции». Она ненавидела, когда он так говорил. Она ненавидела, когда он повторял это во время тренировок и миссий, но больше всего она ненавидела, что шептала это сама себе без устали каждый день. В этот раз она отказалась подчиниться. В этот раз она использовала все свои эмоции. Невероятную благодарность, когда ей сообщили, что он спас ее жизнь; восхищение, когда она осознала, каким безупречным бойцом он был; потребность постоянно видеть его, чувствовать его, обладать им; страх за его жизнь во время опасных миссий на других планетах; желание узнать, в чьем обличье ему являлся Высший разум; опустошающее разочарование, когда она увидела не его, а таинственную женщину; сомнение, когда она предположила, что он врет; боль от предательства, когда воспоминания к ней вернулись; ненависть, в этот момент циркулирующую в ее венах. Тех самых венах, которые были наполнены его кровью. Все, что она когда-либо чувствовала к Йон-Роггу, девушка вложила в свой удар. «Я так горжусь тобой. Так горжусь тобой». На этот раз он говорил правду, но это уже не имело значения. Гнев постепенно отступал, и в сухом остатке у нее была только боль. Боль от того, что когда-то она ценила превыше всего, — их неразрывную связь, представлявшуюся Верс фундаментальной константой в бесконечном круговороте войны. Может он обманывал и врал ей на на протяжении шести лет, но крохотная часть ее души по-прежнему хотела верить, что их отношения были настоящими. Именно поэтому перед тем, как отправить Йона обратно на Халу, она мягко коснулась губами его виска — милосерднее было бы убить — и ушла, оставив после себя лишь потрескивание энергии. Ветер подхватил ее исчезавший шепот, будто тот был продолжением тишины: — Я. Тебя. Не. Люблю. Слов было слишком много. «Не» здесь казалось очевидно лишним.