Если он позволит

Нет. Этого не может быть Она замерла. Время как будто остановилось, когда она услышала слова гомункула. «Видимо придется убить сразу двух кандидатов в ценные жертвы за ночь.» Ее мир треснул. Просто развалился на мириады осколков, оставив на месте себя лишь глухую пустоту, в которой не было ничего. Лишь удары сердца, которые с каждым разом становились все реже и слабее. Мертв. Он мертв. Человек, чьи идеалы она приняла как свои много лет назад, человек, которого она пообещала защитить даже ценой своей жизни, человек, за которым она была бы готова отправиться даже в ад… мертв?.. Руки затряслись… А затем ее пронзила яркая вспышка, в которой смешались боль, гнев, отчаяние и ещё уйма эмоций, описать которые в данный момент было невозможно. Она выстрелила. Слезы застилали глаза, а она продолжала стрелять… Обойма, вторая, третья… Гомункулу от этого было ни холодно ни жарко, а вот силы женщины улетучились с последним выстрелом. Она не смогла защитить человека, доверившего ей спину. Ее не было рядом, когда он в ней нуждался. Теперь его нет. Теперь в ее жизни нет смысла — Альфонс, уходи! — Нет! А потом были его слова… «Не могу смотреть, как вокруг меня умирают люди…» Но она уже не слушала. Этот мальчик. Они с братом так много всего пережили, и пусть эти двое ещё совсем дети, их стойкости можно только позавидовать… А она сломалась. В один миг. И тут произошло то, чего никто никак не ожидал: — Золотые слова, Альфонс Элрик! Этот голос! Да она отдала бы все, чтобы ещё раз его услышать! Глаза расширились от удивления — Он жив! Потом было очень жарко. Она потеряла счёт времени, будто оно по крупинке замедлялось и исчезало, вместе со сгорающим в пламени огненного алхимика кислородом. Прошло несколько минут, или часов, а может лишь десятки секунд — и все закончилось. Гомункул пал. Дальше все было как в тумане… Она плакала, склонившись над ним, прижимая дрожащие руки к окровавленному боку, на котором отчётливо виднелись свежие следы ожогов. И в тот момент ей было абсолютно все равно, что он или кто-нибудь ещё могли подумать. Он жив, а это главное. Когда его увозили в больницу, она сидела рядом, крепко вцепившись в такую родную, но непривычно холодную руку… Вскоре после того, как подоспели врачи, он отключился, что впрочем и не удивительно — он потерял очень много крови. А ещё Жан… Полковник прижег раны лейтенанта, благодаря чему тот не умер от кровопотери. Его спину теперь тоже «украшали» метки огненного алхимика, словно клеймо, которое накрепко связывало с хозяином, оставившим его. А потом была ночь. Бесконечно долгая и одинокая. Полковника и Хавока передали в надёжные руки медиков. И вроде бы она должна была успокоиться, но нет. Она беспокойно мерила шагами больничный коридор, пока Бреда и подоспевший Фарман буквально не отправили ее проветриться. Она сопротивлялась, не желая отходить от заветных дверей. Конечно они бы не смогли приказать ей, но ведь это был отнюдь и не приказ — одного взгляда на мечущуюся, словно загнанный зверь, у дверей женщину хватило, чтобы наверняка понять - если она не успокоится, ей самой понадобится помощь медиков. Далеко она не смогла уйти — завернула за угол невероятно длинного, по ее меркам коридора, и осела, голова безвольно опустилась на скрещенные на коленях руки. Силы вновь покинули ее. Она снова почувствовала себя самым слабым человеком на свете, каким она себя чувствовала в подвале исследовательской лаборатории, каким впервые ощутила себя в Ишваре. Но в этот раз не было слез. Просто усталость. И ее поглотила темнота. Не было никаких мыслей — просто непроглядная темнота. Из этой темноты ее вырвал голос Бреды — он присел рядом, и немного встряхнув за плечо сообщил, что с ранами из товарищей закончили, и теперь те отдыхают, и что не мешало бы и ей самой отдохнуть. Но Лиза отмахнулась — враг слишком много знает и наверняка начнет охоту и за полковником и Хавоком, так что за ними надо приглядывать, а кто справится с этим лучше, чем "глаз ястеба"? Вот только она оплошала и вряд ли Он теперь позволит и снова прикрывать его спину. Она зашла в палату. Комнату заливал лунный свет, у окна на койке мирно посапывал Хавок, а всего в нескольких метрах от него безвольно лежал полковник. Бледный по своему обыкновению, в свете луны он казался чуть ли не синеватым, что заставило сердце Лизы пропустить удар, и она вновь замерла, парализованная страхом — страхом снова потерять его. Но буквально через мгновение грудь полковника, обтянутая голубой больничной рубашкой медленно поползла вверх, а затем плавно опустилась, что вызвало вздох невероятного облегчения у той, кому он вверил свою спину. Сил Лизы хватило лишь на то, чтобы дойти до постели Мустанга, возле которой она рухнула на колени, и, не в силах сдерживать эмоции, беззвучно зарыдала. Все пережитые за сегодняшний день эмоции вырывались наружу, обжигая щеки. — Не плачь, все закончилось, — где-то над головой раздался сиплый, но такой родной голос, и тяжёлая, уже гораздо более теплая рука опустилась на ее макушку. От этого прикосновения тепло разлилось по всему телу, и слезы просто исчезли. Кусочки ее мира снова собрались в единое целое. Щеки горели, и она не решалась поднять голову. Но потом рука, мирно лежащая на голове, соскользнула, задев заколку, и волосы золотым водопадом рассыпались по ещё недавно дрожавшим плечам. Он заснул. Крепким, спокойным сном. И в этот момент Лиза Хоукай поняла, что этой ночью не сомкнет глаз, лишь бы ничто и никто не потревожил сон человека, лежавшего сейчас на койке перед ней, человека, которого она будет защищать даже ценой свое жизни. Если только он позволит.