Ma merveilleuse Элен

Я так хотела тебе написать — Бумага, чернила — но все не то. Мутными каплями на тетрадь Тихо текло.       Pauvre, pauvre, magnifique ангел Элен!       Ей уже не страшно, не чувствует гнева malheureux ange, только отчего-то дрожит на протяжном сухом выдохе, и надрываются её ребра, и пальцы её пробирает лихорадочная хаотичная тряска. Не тревожно маленькой смелой Элен, только с хрипом бьётся слабым стуком пульс на её бледной шее, только скалит она белоснежные зубы, стискивая их изо всех сил, чтоб не вырвался звериный рык изнутри. Элен не боится.       Brave jeune fille. Мои глаза разрисует февраль. Лопнет остывшее стекло. Трещины медленно двинутся вдаль — Погаснет тепло.       Сжимает свои посеревшие пальцы в кулак малышка Элен — крепко-крепко; жемчужная прозрачная кожа её силится разорваться, и юная принцесса впивается ногтями в холодную ладонь — иссохшие пальцы белеют, и фаянсовые ломаные косточки выступают на маленьких ручках обессилевшей княжны.       Сладкая вязь во рту; горький вкус миндаля и жгучего мёда.       Когда-то сильная Элен — холодная, с искрящимся взглядом и раскалённой сталью в улыбке, — стойкая, отважная Элен теперь спешно водит языком по солёным шершавым бархатным губам — роковым, сводящим с ума, кружащим голову и разум, — и кусает их, кусает со всей яростью, со всею злостью, что только может тесниться в её железном сердце — в сердце reine de glace, не подпускающей к себе такое зло, как любовь, reine de glace не допускающей в своей душе такого яда, как чувства; но, как и всякая личность, даже reine de glace иногда сдаётся.       Элен оступилась.       Расплавленное железо на языке, на зубах.       Faute impardonnable. Я знаю, все это было со мной. Сомнений пустых угасает след. В моих отражениях за спиной Тот, кого нет.       «Так нельзя, нельзя… нет, нет…»       Жутко ангелу Элен! Une princesse courageuse не сдерживает больше крика, рвёт себе глотку в немом стоне; слёзы — холодные и мутные — застывают на её красных горячих щеках.       Не верится нежной Элен в собственную слабость — оттого и ещё досаднее ей становится, оттого и пылают её скулы, пылает её шея и горят пальцы от смертельной злобы, больной ярости и тлеющей, ноющей любви.       «Любить — это… неправильно!»       «Всё это — неправильно!»       И раздирает свои запястья в кровь, разрывает алебастровый шёлк дорогого платья дрожащими пальцами.       А потом смеётся — горько смеётся; и не поймёшь: смех это звенит или рёв-плач рвётся из груди королевы Элен. Самой настоящей королевы — и никак по-другому.       Ко-ро-ле-ва.       Jeune reine fière. Белым паром, Белым покрывалом… Ты становишься мертвым, Становишься старым. Конверты стопкой лежат аккуратно — Десять дней туда, десять дней обратно.       «Я — люблю!.. Господи! За что же это — любить?»       Элен, с воспалёнными глазами и бледно-розовыми ранками на губах, осторожно гнёт уголок жухлого серого листа, держится за него, как за последнюю надежду на последнее счастье. Опечаленная, она закрывает лицо ладонями и зажмуривается.       Неуютно, непривычно, неприятно.       «Mon bien-aimé! Спаси меня из этой бездны; я лгала: я нисколько не сильная, нисколько не храбрая; я не справлюсь, oh mon dieu…» Что-то такое говорят Тому, кто все дела завершил. Тихо в раздумьях мой карандаш Остыл. Слова вспоминаю все подряд, Замечаю, как кончается день. А на листке, как медленный яд, Нежная тень.       Тельце Элен сотрясается, содрогается, надрывается; плачет маленькая отважная Элен, рыдает и кричит, рыдает и бьёт кулаками о стены, чтобы стало больно — чтобы не чувствовать больше боли; плачет от досады и смуты внутри. Горько и плохо прекрасной Элен. Сладко и приятно. Останется мало от этих дней, Погаснет огней напрасный труд. А звонкие кольца от прочных цепей В песок упадут.       Смеётся, ликует лучик солнца Элен. Разливается смех её по улицам, по рекам и морям. Разлетается в кроны деревьев; разлетается в самые облака; разлетается по вершинам гор, в ущелья, в обрывы. Весело, весело чудесной Элен!       Она проводит кончиками пальцев по нежным ализариновым губам с крохотными капельками ржавой крови — и улыбается, горько-горько улыбается, обнажая зубы.       «Я — и любить! Какая же дура! Никогда…»       «Никогда», — хрипло шепчет Элен и заливается жарким, золотым смехом.       «Никогда», — твердит Элен, как заворожённая, как заколдованная; твердит — и ещё смешнее становится ей, ещё радостнее.       «Никогда», — кричит Элен. — «Никогда!»       Jamais.       «Jamais» — est le serment d'Hélène.