Лунница

      — А-а-а-а-а-а! — я закричала настолько душераздирающе, словно целью всей жизни моей было разодрать душу разодранной жизнью Жозефины, что от моих криков к потолку подлетела, после чего вполне неудачно приземлилась на свою анатомическую часть, эм, тела, которую можно было бы назвать задницей. Сейчас у неё от злости тентакли на голове дыбом повставали, чисто тебе Зевсовые жезлы, а сама она смотрела на меня таким взглядом, словно поверила в свою принадлежность к людям икс.       — Ты чё творишь, Кутузов несчастный? — вполне резонно осведомилась она, потирая ушибленную задницу.       — Я бы на тебя посмотрела, приснись тебе Наполеон, который дерёт тебя не в твоём же теле, хотя о чём это я, судя по всему, с тобой это каждый день происходит, — было заболталась я, как вдруг до меня дошло, — стоп, какой ещё к чёрту Кутузов?       — Глаз свой давно видела, Джонни Одноглазый? Или мне называть тебя капитан Джонни Одноглазый? — и откуда в этом существе столько яда, словно она там внутри не поролоном и любовью Наполеона набита, а солями мышьяка.       Я не успела как следует найтись с ответом (будто бы в этой жизни я способна хоть с чем-то найтись), как стрела памяти нещадно врезалась в мой не без того атакованный божественным долбоебизмом мозг. Перед глазами бешеным калейдоскопом пронеслись картины с присевшим за деревом Аидом, кровью на руках и огромным зелёным глазом на левой части моего лица. Словно молниями Зевса побитая, я не поднялась — подорвалась со своей кровати и побежала в злосчастную ванную, которая за моё краткое пребывания здесь уже многого навидалась: наступление красной армии, алкогольный делириум, дерьмо в волосах и яростные блевания в умывальник. Такое впечатление, что у меня вся жизнь одна сплошная вечеринка в питерском падике. К огромному сожалению моему, ничего на моём не без того уродливом лице не изменилось. С левой стороны к ужасу моему и бесконечному отчаянию всё так же горел совершенно не вписывающийся в симметрию огромный зелёный глаз. Не знаю, насколько надо быть слепым, дабы случайно не заметить, что левый глаз и по форме, и по векам и, блять, по каким-угодно признакам очень сильно отличается от правого. Кажется, мои нервы вместе с кукухой улетели на Ямайку, ну а я же лишь с тяжёлым вздохом усталости прошагала обратно в комнату, тщетно пытаясь понять, как это исправить.       Депрессивные мысли так и рвали мою голову, чисто тебе изголодавшийся Наполеон Жозефину, ведь как бы я не пыталась ничего не делать и не будить спящую внутри меня богиню, она рвалась наружу с завидным упорством, начиная разрушать моё тело. Полуразрушенная лунница на моей шее выглядела не как драгоценный подарок матери, а как последняя радость самой бедной бомжихи. Ещё пару трещин и она разрушится, ломая замок на клетке Лады. Я жалела, что была недостаточно тупой для того, чтобы просто не понимать это. Так было бы легче, так я не страдала бы настолько отчаянно.       Я посмотрела на всё ещё злящуюся Жозефину, тщетно надеясь получить от неё какой-то ценный совет или помощь, как вдруг я с ужасом осознала, что вижу внутри неё пламя. Оно было чёрным, а внутри него овеянный цветами чёрного морозника стоял загадочный парень с длинными чёрными волосами. Сначала мне показалось, что это Аид, но потом я всмотрелась внимательней и осознала, что это не он, просто очень похожий.       — Изменяешь Наполеону, да? — всё ещё пыталась отшучиваться я, но Жозефина сразу поняла, что я вижу её душу и вижу по кому всё это время тлело её маленькое сердечко.       — Что-то вроде того, — горько улыбнулась она и отвернулась, всем своим видом показывая, что говорить об этом ей больно, если её, эм, тело в принципе способно испытывать какую-то боль.       — Кто этот несчастный?       — Я была твоим верным духом, он же верный дух совсем другого божества.       — Какого?       — Чернобога, — кратко ответила она, ещё ниже опуская голову и сжавшись всем своим телом. Я даже искренне удивилась тому, что эта верная проститка, оказывается, с теми ещё наклонностями. Ромео и Джульетта нервно в углу курят от всей этой романтической истории. Какие там Монтекки и Капулетти, когда тут песнь о проституках светлых и тёмных богов поётся.       — И что у вас не завязалось, если можно спросить? Твоё, эм, тело недостаточно хорошо для него? — от странности всего этого разговора у меня обе брови к волосам подлетели.       — У нас, славянских духов, такие же правила как и у богов, это всё проклятый закон равновесия. На тёмной стороне такое же количество духов как и на светлой и этот баланс не может быть нарушен. Я не могу пойти к нему во тьму, как и он не может пойти ко мне в свет, потому что тогда баланс нарушится и весь наш духовный мир разрушится. По сегодня, я не нашла ни одного светлого духа, который пошёл бы во тьму вместо него, как и он не нашёл ни одного тёмного духа, который пошёл бы в свет вместо меня.       — Я…, — со вздохом начала я, сама удивляясь ходу своих мыслей и срывающимся с уст словам, — обязательно попытаюсь помочь.       Ответа от Жозефины не последовало и я отчётливо поняла, что она не верит мне. Ничего странного в этом нет, ведь я сама едва ли верю в свои слова. Лада разрушает не только моё тело, но и мой дух, запуская в него свои правила. Если на теле моём сиял её глаз, который, к тому же, был способен видеть души людей, то в душе возрождалась её божественная доброта. Ведь та я, которой я себя знаю и которой я прожила всю свою жизнь никогда бы не позаботилась даже о близком человеке, не так о каком-то куске поролона с жезлами Зевса на голове.       Я взяла в руки чёрный целлофановый пакет, который запрещённой вне Хогвартса магией оказался в моей комнате и натянула на голову так, будто бы всё в порядке вещей и это просто модный головной убор. В таком виде я и покинула свои царские покои и отправилась в магазин при здешней шараге, дабы бесплатно купить окклюдер.       У вас бывали такие дни, когда у вас на лице профессиональный макияж, волосы уложены едва ли не лучшим стилистом города, на теле платье с Милана а на ногах роскошные шпильки и вы не встречаете никого, а потом вы смываете макияж, заплетаете жирные волосы в отвратный хвост, надеваете самое отталкивающее шмотьё, которое только вывалилось из шкафа и встречаете всех: от кумира всей жизни, до воспитателя в детском садике? Так вот, у меня сейчас что-то по типу этого было, ибо сколько раз я бегала в местный склеп за алкоголем, сигаретами и прочими запросами тела моего и ни разу не встречала никого на пути своём, но стоило мне покинуть комнату с чёрным целлофановым пакетом на голове, как я встретила всех. Первый на моём пути был египетский повелитель вазонов и даже на дерьмо в моих волосах вместо заколки он среагировал легче, чем на пакет на моей голове вместо затемнённых очков, которых у меня попросту не было.       — Ты что последние крупицы разума пропила, дикая славянка? — вторым был Локи-Хуйоки, на его высказывание я никак не среагировала хотя бы потому, что с целлофановым пакетом на голове было трудновато дышать, не так говорить. Просто прошла мимо, сделав вид, что языка недотраханных я не понимаю.       — О, молодец, давно пора было это сделать с твоим-то лицом, — не поскупился на комментарии и Морской Синяк, который бесил меня сильнее Локи, но и на его речи я никак не среагировала, попросту не хотелось. Резко в голову забралось осознание, что вся эта жалкая шайка недо- и перебогов даже реакции моей на все свои выходки не достойна. Я уверенно шла к магазину как жид к канцелярии, и тут на глаза мои в тысячу первый раз попали злополучные змеиные сапоги. Я закрыла левый глаз и подняла голову. Судя по боли в сердце после нынешнего сна, я точно не выдержала бы наяву увидеть Ладу или другую богиню в его душе.       — Избавить общество от твоего отвратительного лица было одним из самых правильных решений, которые ты когда-либо могла принять в своей ничтожной жизни, — абсолютно жестоко проговорил он, упиваясь каждым своим словом и я чувствовала, как всё внутри меня в который раз рушится.       — И как же так случилось, о великий египетский бог, что дикая славянка смогла понять, что лицо своё пакетом прикрывать нужно, а до пресловутого божества мудрости так и не дошло, что он в божественной Академии, а не на гей-каранавале находится и он продолжает расхаживать разодетый как циркач цыганский, — я не успела гордо вскинуть голову, дабы продемонстрировать, насколько мне плевать на его слова (если бы только так было на самом деле), как меня тут же впечатали в ближайшую стену фирменным приёмом удара рукой, а ледяные синие глаза в который раз обожгли холодом. В этот миг я была счастлива, что целлофановый пакет надёжно защищает меня от его обжигающего дыхания, совсем как шлём рыцаря от ударов.       — Думай Кому и Что ты говоришь, дикая славянка, думаешь, я намерен прощать тебе каждую твою выходку?! — не прошипел — прорычал Тот и его рука стремительно дёрнулась, дабы сорвать с моей головы пакет, но я быстро перехватила его запястье. Обжигаясь о температуру его тела, давясь собственной тахикардией от ощущения его сильного пульса бьющегося прямо в подушечки моих пальцев, я наливалась злобой от безысходной боли.       — Только посмей тронуть пакет и я не задумываясь перережу себе глотку, дабы ты больше никогда не смог увидеть свою драгоценную Ладу.       В этой жизни всё случилось так, что злилась я чаще чем дышала. Я выходила из себя при каждой пустяковой мелочи и давала волю своей злобе полностью, щедро выливая яд не только на виновника торжества, но и на всех просто под руку попавших. Но никогда я не слышала в своём голосе столько злобы, столько отчаяния загнанного и уже готового на всё дикого зверя. Пожалуй, кликуха «дикая славянка» мне подходит абсолютно, потому что сейчас я чувствовала себя именно так: загнанной, отчаянной, дикой. От одного лишь воображения ликующего Тота при виде моего глаза боль сжимала моё сердце так, словно меня разом два инфаркта взяло и инсульт в придачу. Мама любила говорить, что боги дают нам только ту боль, которую мы способны выдержать. Тот же давал мне боль, которую не способны были выдержать и сотни моих тел. В тот миг, когда я увидела бы как он радуется разрушению Ладой меня и моего тела совсем как Зевс, я бы рассыпалась на миллиарды мелких крупиц, что звенящей болью разлетелись бы по этому миру, дабы больше никогда не собраться воедино. Это было тем, пережить что я точно не способна, ни в одной из всевозможных реальностей. Тот смотрел на меня явно оцепеневшим взглядом, его рука так и зависла в воздухе, не вернувшись в исходное положение, а в синих глазах плескались страх, удивление и откровенный шок. Великий бог мудрости думал, что знает меня как египетский алфавит, что ничего нового я не могу предоставить ему в принципе, но вдруг случилось чудо: бог мудрости просчитался, а я выкинула что-то такое, чего от меня не ожидал не только он, но и я сама в принципе. Лада сильно разрушила меня, я теряю себя с каждой минутой всё больше и с каждой своей выходкой я всё сильнее чувствовала: песок в часах моей жизни вот-вот закончится. Интересно, Лада тоже чувствовала себя так, когда человеческие тела убивали её? Если да, то совсем не странно, что сейчас она с таким пылом мстит мне, с такой радостью разрушает моё казалось бы ни в чём не виновное тело, которое просто родилось не в то время и не в том месте.       Поглощённая мрачными мыслями, я доковыляла до магазина бесплатных товаров и получила злополучный окклюдер. К счастью, хоть вечно улыбающийся мальчик-продавец-консультант не стал комментировать мой пакет на голове, молча упав в каплю при виде меня. Без лишних происшествий (если роющего землю в очередном вазоне Аннубиса и размахивающего жезлом опять резко помолодевшего Зевса можно назвать не лишними происшествиями) я добралась до туалета, где вполне успешно нацепила повязку на левый глаз. Выглядела я так, словно в массовку на съёмки Пиратов Карибского моря собралась, только абордажной сабли да тесака наперевес не хватало. Решив воспользоваться своей геолокацией, я справила нужду в одной из кабинок, как вдруг услышала какое-то шуршание, а затем голоса.       — Зачем ты бегаешь с ним, феечка? — голос Аганы Балерины узнать сейчас было тяжело, но дураковатое прозвище для Юи выдавало его с потрохами, поэтому я поспешила остаться сидеть на толчке и молча подслушивать разворачивающуюся драму. Мне хотелось бы сказать этому Оттело, что ситуация под контролем до тех пор, пока она бегает с ним, а не за ним, но мне было слишком интересно, что на эти представления ревности ответит сама феечка.       — Что ты имеешь ввиду, Аполлон? — вполне в своём духе умственно-отсталых ответила «феечка».       — Не прикидывайся, будто не понимаешь о чём я, — на грани отчаяния, злобно процедил Аполлон, тяжело вздохнул, — мне же больно видеть, как ты проводишь время с ним, совсем не замечая как хотелось бы этого мне. Ведь он даже не ценит всё, что ты делаешь для него. Зачем ты тратишь свои усилия, своё здоровье для того, кому это вовсе не нужно и даже не замечаешь того, кто жизнь бы за это всё отдал? — Боже мой, сразу видно, что этот отчаянный — божество, а не обычный человеческий членоносец, те-то, прожив с женщинами бок-о-бок столько лет, уже понимают, что этот пол всегда так делает и даже не удивляются больше.       Юи напряжённо молчала и я была готова спорить на тысячу баксов, что если бы я сейчас приподняла повязку с глаза и вышла с этой кабины, то увидела бы в душе мистера Включателя Юи, а в душе самой Юи звенящую пустоту, потому что тупые даже не умеют любить. Заколебавшись от этой драмы, я максимально резко и громко вышла из кабины, одарила недобожество злющим взглядом одного глаза и очень громко заметила:       — Это вообще-то женский туалет, или ты у нас с подвохом между ног? — я даже не знаю, чему больше удивился ревнивый бог, моим словам или моему виду в целом, но удивление сразу же сменилось стыдом, всё его лицо залилось пунцовой краской. Он что-то невнятно прошептал и поспешил удалиться, напоследок бросив многозначительный взгляд на гиперхромосомную.       Я же даже взгляда на неё пожалела и поспешила отправиться по своим делам, уроки должны были начинаться с минуты на минуту и мне хотелось их посетить. Просто потому, что я хотела увидеть Тота.       — Что с твоим глазом?! — я моментально пожалела о своём желании видеть его, когда он во второй раз за сегодня припечатал меня к стене перед входом в аудиторию и сейчас буравил изучающим взглядом.       — На сквозняке продуло, — едко ответила я, тщетно пытаясь отмахнуться от его персоны, — тебе какое дело? Или ты очень сильно волнуешься, что я пыталась исполнить данное утром обещание и, промазав по шее, пырнула лезвием прямо в глаз?       — Что. С Тобой. Происходит? — то как он чеканил слова бесило сильнее, чем осознание, что не обо мне и не о моей заднице он так рьяно заботится, поэтому я хотела задеть его как можно сильнее, если бы я только знала слабости его божественной души.       — Эру Милостивый, что происходит в этой божественной шараге? Мало того, что бог мудрости до сих пор не осознаёт, что он не на цыганской свадьбе, так ещё и с ответами не находится. Может, пора навестить Зевса да по полочкам ему разложить, что с выбором преподавателя он ошибся и пора подобрать бога мудрости другой национальности, может, хоть он окажется мудрей?       — Или может богине Ладе надо помочь разрушить это чёртово тело, дабы этот поганый рот навеки закрылся? — а он-то мои слабости точно знал и умел ими пользоваться лучше, чем кто-либо другой. Ему бы богом пыток быть, а не мудрости. Он последний раз мазнул по мне полным злобы и искренней ненависти взглядом и отдалился, зашёл в аудиторию, оставляя меня разрушаться, совсем как высохший песочный замок на сильном ветру.       Я скатилась по стене и плакала, совсем как маленький беззащитный ребёнок. Полностью позабыв о гордости, о своём характере, о окружающих меня обстоятельствах я давала волю своим чувствам, даже не замечая горячих потоков слёз, что стремительно катились по моим щекам. Я считала себя сильной личностью, способной пережить всё, благодаря абсолютному эгоизму и наплевательскому отношению ко всему вокруг. Но как бы я этого не хотела, плевать на то, что все вокруг радуются моей приближающейся смерти и даже ждут этого, я не могла. Я пыталась собрать душевные силы в кулак, пыталась прожить отсчитанное мне достойно и только мне начинало казаться, что я слепила модель поведения, как появлялся Тот, нагло хватал её с моих рук и безжалостно разбивал о стену своей бессердечности, своей до сих пор неясной мне ненависти ко мне.       Я поднялась, пыталась не замечать трясущихся коленей, дрожащих рук и сбитого дыхания. Вытерла слёзы так, словно это не меня изнутри разрывает истерика и зашла в аудиторию с такой гордостью, будто бы это не моё лицо распухло и раскраснелось так, словно я три дня не просыхала и не на моём глазу красовался проклятый окклюдер.       — Учитель, вы не предупреждали, что отныне мы будем учиться с Циклопом, — поспешил с комментариями Морской Синяк, в то время как остальные огромными глазами анализировали происходящее на моём лице в целом.       — Меня тоже не ставили в известность, что учиться мне придётся с отсталым изгоем, которому даже в клубе лысого по утрам гонящих никто не рад, — сухо ответила я и поспешила к своему месту позади бога модных причёсок.       — В самом деле, что произошло с твоим глазом? — тут же повернулся ко мне Тирсос, единственный, кому, пожалуй, не было абсолютно наплевать.       — На сквозняке продуло, теперь больно реагирую на свет, — безвкусно ответила я, а затем демонстративно открыла тетрадь, всем своим видом показывая, что диалог на этом закончен.       Всю оставшуюся часть занятий я провела в полном отсутствии здесь и абсолютном присутствии в бездонной глубине бесконечных мыслей моих. Я думала о словах Жозефины, о возможных путях помощи ей и осознании, как мало я, типа славянская богиня красоты и любви, знаю о мире славянских божеств. Из галлюцинаций своих некоторые важные моменты я поняла, но этого было так мало. Я не понимала, кем является та чёрная галлюцинация, которая приходит всегда дико вовремя и что-то затирает мне в попытках удариться в романтику. Я не понимала, почему так случается, что светлые духи пропитываются чувствами к тёмным и наоборот и, что главное, могут ли они изменить своё направление. Из слов Сварога в моём сне и Тота в моей реальности было ясно, что мы наполняемся своей силой из каких-то непонятных ручьёв, из которых обязаны выпить, дабы окончательно уйти в свет или тьму, но что если вдруг я передумаю, как уверенно передумала Жозефина? Кем она станет тогда? Или духи вовсе не пьют из ручьёв и у них это всё как-то по-другому работает. Всё было неясно, в голове было тысячи вопросов, а где искать ответы? Впервые за всё время моего пребывания здесь, я заинтересовалась отцом богини сидящей внутри меня. Жив ли ещё Сварог? Где он? Наблюдал ли он за своей дочерью, безвольно кочевавшей из тела в тело, было ли ему больно? Больше всего я не понимала, почему вдруг всё это начало заботить меня. Или это уже не я? А заботы мои — заботы захватывающей мои душу и сознание Лады? Во всяком случае я понимала, что перед своей смертью хоть что-то хочу сделать правильно, хоть что-то хочу сделать для других, а не для себя. Возможно, мне просто было очень страшно перед смертью и хорошими поступками я пыталась загладить вину двадцати трёх лет и купить себе билет в какую-то хорошую вечность. Я не могла больше шутить, не могла больше проводить тут клоунаду, хватит, последние песчинки вот-вот упадут и у меня не остаётся время на что-то другое, кроме как на достойные поступки.       Остаток дня я провела в библиотеке и то ли Тот чувствовал моё присутствие там и намеренно избегал меня, то ли у него опять какие-то очень важные дела с помолодевшим Зевсом, но там он так и не являлся, что радовало меня. Перебирая книги одну за другой, я внимательно читала о каких-то духах болот, лесов, о мавках с открытыми спинами, сквозь которые видно хребты и внутренности, но так и не находила ничего из того, что действительно интересует меня и это утомляло. Вечер я провела с чашкой кофе и сигаретой. Закутавшись в плед, я сидела на подоконнике своей комнаты, медленно курила и наблюдала за небом, облака на котором сгущались. Я думала, что сегодня ночью будет сильная гроза и это радовало: я обожала засыпать под звуки дождя.       Ночью, ожидаемо, разразилась гроза, а утром дождь интенсивно стучал по стёклам окна, отчего полусонная я, лениво натянула одеяло повыше в попытках уснуть обратно, но размеренное звучание грома и усиливающийся стрекот дождя так и не дали мне досмотреть сладкие грёзы. Нервно откинув от себя одеяло, я подошла к окну, дабы задвинуть занавески, как вдруг увидела Юи, куда-то бежавшую в лёгком спортивном костюме. Зная из прошлого опыта, что случается с Юи, когда она решает прогуляться под дождём, я сама не понимая, что делаю, тут же влезла в штаны, в курточку и, накинув на голову капюшон, побеждала вслед за ней. Не понимая, куда она могла направиться, я приподняла повязку с левого глаза и, хорошенько напрягаясь, увидела слабое свечение её души глубокого в лесу. Направилась туда быстро, даже не обдумывая своё решение, словно идти за ней было единственным правильным выходом. Я прибежала на место как раз в тот миг, когда она стояла на краю обрыва, а с другой стороны стоял Морской Синяк. Я хлопнула себя по лбу, от осознания того, сколько же лишних хромосом в этой ебанной Юи, которая минуты не проживёт без исполнения какой-то невиданной херни. Я уже было кинулась к ней, дабы оттянуть назад, но по закону подлости, именно в этот миг земля под ней провалилась и она с шумом полетела вниз. Я больше никак не могла ей помочь, поэтому с ужасом впилась обоими глазами в Морского Синяка и видела его воспоминания, видела, как он теряет дорогую себе Богиню и удивилась, что даже в душе этого идиота живёт своя боль, с которой он побитым воином тащится по этой жизни. Боль, которая влилась вторым руслом в его кровеносные сосуды разрушила оковы, сдерживающие его божественную силу и после волшебного превращения в девочку-волшебницу Сейлор Мун, он стал истинным богом и, используя все свои силы, ринулся в пропасть прямо за ней.       Я стояла до нитки промокшая, мои отросшие волосы неприятно приклеились к лицу, доставляя неудобства, а левый глаз горел, анализируя души этих двоих. Я видела, как в душе Морского Синяка фиолетовыми гиацинтами расцветала Юи, а в душе Юи, ожидаемо, было пусто. Я смотрела, как крепко он держит её, а его душа переполнялась счастьем от прикосновений к ней и осознания, что в этот раз он успел. Его возлюбленная живая, невредимая, хрупко дышит в его крепких руках благодаря ему. Я смотрела на его счастье и утопала от собственного горя.       Тот никогда бы не бросился так за мной.       Но, без раздумий, он бросился бы за проклятой Ладой, чьи огромные зелёные глаза не давали покоя его египетской душе. Я посмотрела вниз обрыва, может, мне прямо сейчас сигануть туда? Раз он никогда не будет моим, так пусть не достанется и проклятой Ладе! Я проглотила комок страха и безумия подскочивший к горлу и медленно поплелась обратно к общежитиям. Ирония за пределами всех возможных произведений литературы: обладающая силами божества любви я не могла помочь собственным любовным страданиям. Я не могла понять, когда я успела так сойти с ума. Когда реакция Тота на меня перекочевала из папки «Происходящая здесь неведомая хрень» в папку «Самое важное в жизни моей». Или, может, так оно было с самой первой минуты, с тех секунд, когда я увидела его странную физиономию недоумевающую моим неудачным воссоединением со стеной? Так было во время всех наших словесных перепалок и философских разговоров? Так было каждый раз, когда он заботился о моём исполняющем херь теле, боясь потерять Ладу и сейчас, так близка к смерти, я просто прозрела? Наверное, это самое логичное объяснение всему со мной происходящему. И я больше не была в силах выдерживать всё это. Я боялась смерти, я не хотела умирать, я хотела и дальше впаривать пакеты ненавистным мне покупателям, курить Винстон в перерывах и негодовать при виде всё больших цифр на весах. Возможно, моя жизнь была жалкой, в ней не было ничего радостного и стоящего, но это была жизнь и пока моё сердце билось, разум не терял надежду, что в один день изменится хоть что-то, хоть один яркий луч пробьётся сквозь бесконечно серые облака моей жизни. Однажды в моей жизни изменилось всё: от места пребывания, до моего окружения, но не изменилась я. Находясь на Олимпе, в окружении всевозможных божеств я неустанно оставалась никому не нужной, бесталанной кассиршей, в жизни которой нет ничего кроме уродства, сигарет и алкоголя. От желания напиться прямо сейчас глотку прожгло безжалостно, но не успела я подумать о компании Тирсоса и бутылочке хорошего вина из магазина бесплатных товаров, как запрещённой вне Хогвартса магией я оказалась в зале Зевса.       Какого хрена он одарял всеми возможными проклятиями и ругательствами Юи и начудившего Синяка, я понимала вполне, не понимала только, коим хуем это всё меня касается.       — Зевс, в который раз спрошу тебя, коим боком это всё представление меня касается, я вообще просто мимо проходила. Если это твой Альцгеймер разбушевался и ты уже вообще не отдаёшь себе отчёта в том, кого и за что выругивать, то попрошу обратиться к специалисту, а меня во всё это дерьмо не ввязывать, — в конце моей пламенной речи меня вполне ожидаемо грохнуло мощными молниями. От боли я завалилась на колени и тяжело дышала, не в силах больше произнести ни звука.       — Это касается всех здесь присутствующих и тебя, дикая славянка, в первую очередь! — прогромыхал Зевс, а затем заявил о том, что Морской Синяк исключён и больше не будет допущен к занятиям.       Казалось бы, какая прелестная новость, я от самого попадания сюда только и ждала, когда этот морской алкаш бесящий куда-то испарится, но сейчас в моём сердце вовсе не было радости. Меня бесило, что этот молниеносный дебил, считающий что имеет право решать за чужие судьбы судил всех так, будто бы сам был самой святостью. Стоявший возле него Тот не собирался это комментировать и вполне поддерживал решение греческого долбоеба, что меня прямо-таки из себя выводило.       — Слышь, старик окончательно разумом накренившийся, ты вообще соображать разучился или вовсе никогда не умел? — снова подала голос я, отдышавшись вволю, — Ты сам собрал здесь божественную пиздобратию с одной целью — научить их понимать людей и когда один из них, наконец, научился этому самостоятельно ты исключаешь его из занятий. У тебя что какие-то комплексы неполноценного учителя, который с ума сходит от осознания, что ученик без него справляется лучше, чем с ним? Вместо того, чтобы молниями жарить задницу каждого, кто хоть в чём-то лучше тебя, лучше бы глаза разул и посмотрел на вещи здраво. Ни один из этой божественной шайки мудаков по сегодня не вёл себя правильно, ни один и даже мудрейший Тот, — в этот миг я с особенным наслаждением максимально злобно взглянула в с ума сводящие синие глаза, что сейчас сверкнули с вызовом и неприкрытым удивлением, — по-настоящему не понимали человеческую душу. Пока мудрейший Тот часами возле доски преподавал человеческую анатомию, на которую всем плевать, этот изгой в виде Морского Синяка сам понял важнейшее, что может быть как в мире человеческом, так и в мире божественном — человеческую душу, — я вышла из себя окончательно, до такой степени, что напоследок речи мне захотелось просто подойти и плюнуть Зевсу в лицо и дабы не наделать лишних глупостей стремительно развернулась и поспешила на выход из залы, отчётливо чувствуя провожающий меня взгляд столь любимых глаз.