Не теряй веры, и однажды она услышит твои мольбы

      Холодно, темно и жутко сыро — так в нескольких словах можно было описать обстановку, окружившую юную Венди Дарлинг. Мрак сковывал не только зрение, возможность свободного перемещения, но и вселял в душу едкое чувство. Покинутости. Ненужности. Бесполезности.       С потолка капало. Девочка приоткрыла глаза, остекленевшим взглядом исследуя низкий свод подвального помещения. Впрочем, положа руку на сердце, это место больше походило на канализацию. Наверное, из-за преобладающего в больших объемах специфического тошнотворного запаха и стайки упитанных крыс с маленькими грязно-розовыми лапками, чьи тени, гораздо превышающие размеры своих владельцев, пугающе скакали по кривым отвесам кирпичных стен в свете мизерного огарка свечи, стоящего рядом с засаленным, изуродованным временем и влажностью матрасом, на котором лежала мисс Дарлинг.       Подтянувшись на руках, она вытерла тыльной стороной ладони грязь с щеки, параллельно задевая еще не до конца свернувшуюся кровяную корку. От неожиданности и резкой боли девочка сдавленно пискнула. Ранку адски жгло.       Венди не помнила, как оказалась здесь, в прибежище всех бездомных, грязной лондонской подземке, что с мертвецкой тишиной прельщала гостей, похожих на нее саму.       Зато она помнила кое-что другое…       Когда-то у маленькой леди по имени Венди Дарлинг, живущей на небольшой тихой улочке с десятком почти одинаковых, как бусина к бусинке, прелестнейших голубых домиков, было все, о чем любая девочка ее возраста могла только мечтать: место, носящее звание Дома, любящие родители, заботливые младшие братья, с которыми можно было веселиться днями напролет, и милая, простодушная, как будто рожденная для объятий, собака-няня Нэна… А еще у малышки Венди были истории: большие и поменьше, громкие и тихие, про индейцев и про пиратов, про русалок и фей — но одно в них было неизменным — вечно радостное, гордое, задорно задиристое чудо с веснушками по имени Питер Пен. Именно он являлся главным героем всех ее рассказов.       Ей даже самой однажды удалось побывать в Неверленде, стране своих бесконечных фантазий, где сны с безумной легкостью претворялись в реальность. И хоть желание остаться не раз брало верх, она понимала, что еще не время, к тому же с ней были и Джон с Майклом, которых она просто не могла лишить материнской и отцовской любви, обязав быть новыми потеряшками на волшебном острове детства. И все же… Сердце не хотело расставаться с мальчиком, не раз спасавшим ее. Ей не хотелось взрослеть, не хотелось переезжать в отдельную от младших комнату и уж тем более не хотелось забывать. Тоска пряталась за домашней рутиной, которой девочка самозабвенно заваливала себя сама, но это было единственным выходом, пока у нее не имелось и крошки волшебной пыльцы фей.       Венди всем сердцем верила и ждала.       Жизнь тем временем текла своим чередом, прошло уже полтора года с головокружительного путешествия. На дворе стояла чарующая красавица-весна, и юная мисс Дарлинг, по обыкновению, чуть вприпрыжку возвращалась из школы. Конечно, скажите вы, истинные леди подобного себе не позволяют, но и Венди после всех пережитых приключений немного изменилась и стала относиться к таким вещам попроще, желая наслаждаться своим чудесным, беззаботным детством как можно дольше.       Она уже воображала, как прибежит домой, обнимет маму, встречающую ее на пороге в нежно-голубом домашнем платьем с идеально выглаженным фартуком, а потом подбежит к папе, с самым серьезным видом читающему газету, и поцелует в подставленную полноватую щеку; на столе ее будет дожидаться дымящийся, разносящий на всю столовую ароматный запах пирог, а затем, крича и улюлюкая, с лестницы, ведущей в детскую, выбегут мальчики, старательно изображающие индейцев — только тогда, когда все поприветствуют друг друга, семья усядется за стол и будет ужинать.       Однако, прибежав домой, она не увидела ничего из того, о чем мечтала минутами ранее. Вместо целой семьи ее ждали заплаканные с опухшими носами и глазами братья, что тотчас же с криками и новыми порциями слез кинулись ей на шею, заливая влагой отутюженный и аккуратно накрахмаленный воротничок, вместо домашнего ужина — письмо, такие приходили только взрослым, крупные, с кучей серьезных печатей. В дополнение к письму прилагались два вороватых на вид напыщенных господина в строгих иссиня-черных костюмах, они-то и сообщили, что их — ее, Майкла и Джона — родителей больше нет…       Последующий за тем этап жизни Венди вспоминала с еще большим содроганием. Этой отправной точкой, доведшей ее до сегодняшней жизни, стал детский дом. Именно в него их и отвели те противные господа, после того как уладили все формальности. К слову, с документами они долго не заморачивались. Близких родственников у четы Дарлинг не нашлось, а искать каких-то десятиюродных дядь-теть, бабушек-дедушек и прочую седьмую воду на киселе — никому не было нужно. Детей очень быстро спихнули в один из близлежащих приютов и были таковы. Причем взяли Венди, Джона и Майкла с большой неохотой. Не стоило говорить, что время тогда было не самым спокойным и уж тем более не для сирот: детдомы были переполнены, спонсоров, которые бы могли обеспечить стабильные вклады, не набиралось, а если ко всему этому пристегнуть нехватку персонала, предметов личной гигиены, продуктов питания, одежды и прочего — исход был очевиден. Тем толстосумам в щегольских атласных костюмах даже, к своему величайшему неудовольствию, пришлось заплатить сверху, чтобы хоть немного смягчить хищный крокодилий оскал директрисы, благо денег с продажи дома хватило всем вдоволь. Естественно, кроме самих наследников Джорджа и Мэри.       Никому не требуется рассказывать, что из себя представляет детский дом, наполненный непониманием и страдающим шепотом по ночам. Все свои внутренние страхи и обиды его маленьким обитателям удавалось крепко запечатать в себе, преобразовывая в злобу и ненависть к слабым и недостойным, по их мнению. К Венди, воспитанной в родительской любви и заботе это относилось в первую очередь: порванное платье, украденная лента для волос — подарок мамы, кусок хлеба, отнятый прямо в столовой на глазах воспитателей, и несметное количество пролитых ночами слез возле единственного окошка, украдкой, чтобы не потревожить братьев. Неудивительно, что она пыталась сбежать, и однажды ей это удалось.       Ее никто не искал, наоборот, все даже обрадовались пропаже, ведь теперь рядом не было «одного лишнего рта», «этой маленькой слабачки», «выдумщицы», «взбалмошной девчонки» и «маменькиной дочки».       Найдя место, где можно было спрятаться на первое время, Венди собиралась забрать и мальчиков, но все вышло совсем не так, как должно было. Когда Венди вернулась, то Майкла там уже не было.       Позже она узнала от изменившегося в одночасье со смерти родителей, замкнувшегося в себе Джона, что того забрали на следующий день после побега сестры. Просто взяли и забрали.       Все ее уговоры, просьбы и мольбы оказались не услышанными, средний брат идти с ней отказался. Несчастной девочке оставалось лишь довольствоваться видом калитки, сквозь которую она могла видеть, как за руку уводят и Джона. Это были те же самые люди, приходившие ранее за Майклом. Смаргивая соленые слезы, Венди знала, что мальчиков забирали не просто из приюта, перевалочного пункта, а из ее жизни.       За время скитаний по сырым улицам серого Лондона ей удалось разузнать адрес.       Девочка тихонько сглатывала слюну от увиденного обилия еды на столе, под аккомпанемент кричащего от недоедания живота, через большие окна ярко освещенной праздничной столовой с тоской наблюдая, как ее мальчики, ее любимые младшие братья, ужинают с новой семьей. На их лицах так же, как и на лицах новых родителей опекунов, поблескивали робкие улыбки. Она была рада. Искренне, прямодушно — со временем ее сердце ни на йоту не очернилось. Постояв так еще немного и оставив у крыльца забытого мишку, мама потеряшек скрылась в тумане. Она окончательно отпустила прошлое.       Наступало Рождество, в этом году обещавшее быть белым. Венди шла, слегка дрожа от тесных оков зимней стужи. Потертые туфли и тонкое платье, больше непригодное для починки, были не лучшей одеждой на такую погоду; одна добрая пожилая женщина, пожалев сиротку, отдала еще шаль, но съеденная молью вещь плохо спасала от беспощадно лютого холода.       Одиноко стучали сбитые каблучки, а девочка все шла, шла, роняя горькие слезы на серый камень брусчатки.       Пусть она всем сердцем, познавшим боль в раннем возрасте, любила своих братьев и, желая для них лучшей доли, радовалась доставшемуся (в отличии от нее) шансу на достойное будущее, но, как же теперь помочь себе, не представляла.       Она не была особенной. Ей тоже хотелось тепла, простой человеческой любви, доброго слова и мира, однако все сказки про «долго и счастливо» казались теперь девочке, славившейся знанием всех-всех, без исключений, историй про Питера Пена, ложью и несбыточными мечтами, истлевшими в тот самый час, когда навеки закрыли глаза ее родители.       Да, сердца мальчиков тоже болели и глубоко тосковали, но когда-нибудь Джон вырастет сильным, серьезным джентльменом и должен будет, вопреки трудностям, идти вперед, жениться, устроиться на работу и завести собственную семью. Майкл, наверняка плачущий по ночам в своего мишку, забудет все, как однажды забыл образ мамы в Неверленде, как забудет сам Неверленд… И Венди. Но это, опять же, будет для них правильно.       «Как же, порой, хорошо быть маленьким», — размышляла юная мисс про себя.       Щеки ее впали, коленки заострились еще больше, и из белокурой, румяной девочки с ухоженными кудрявыми локонами она превратилась в маленькую нищенку, что воровала хлеб с прилавков. Иногда ей не слабо доставалось, люди били ее, ругали, некоторые даже пытались отвести в полицию, но ангел-хранитель, единственный, кто еще оставался на ее стороне, он каждый раз приходил на помощь, предоставляя возможность для побега. Временами казалось, что тем самым благодетелем, мыслями о котором Дарлинг успокаивалась, мог быть сам Питер, правда она списывала все это на галлюцинации, вызванные голодом и низкой температурой.       А время продолжало гнать вперед, все больше отдаляясь от некогда счастливого существования.       Метаморфозы, на удивление, со временем происходить не перестали, пусть и казалось, что хуже некуда. Кожа на веках Венди выглядела совсем прозрачной, лицо посерело, румянец окончательно пропал — она сильно осунулась и последние дни вовсе не вставала, предпочитая отходить от ночлега не дальше нескольких метров. Ей не хотелось ни есть, ни пить — ничего.       С каждым днем сон все чаще захватывал ее сознание и было безумно трудно за туманными сновидениями разглядеть хоть толику реальности.       Птица-Венди страдала, но точно знала, что в приют больше не вернется. Пару недель назад она начала кашлять кровью. Не трудно было догадаться, к чему это все ведет.       «Туберкулез — странное слово», — иногда, чуть шевеля сухими губами, выговаривала Венди.       Такое чуднОе слово называл доктор, высокий, с крупными роговыми очками, маленькой козлиной бородкой и уложенными седыми висками, которые, очевидно, в молодости сильно кудрявились.       Эта болезнь унесла ее тетушку Жизель, жившую некогда на юге Франции. В былые времена ее детства они с семьей часто приезжали туда. Ах, как там, должно быть, сейчас красиво!       Венди закрывает глаза, рисуя в воображении маленькие, аккуратные улочки, большие площади с фонтанами из серого камня, шумных туристов, дам в пестрых нарядах с изящными шляпками и их галантных кавалеров, разодетых по последнему писку моды, особняком стоит воспоминание тонкого запаха французских хрустящих багетов…       А потом сказка обрывается: она резко закашливается, от чего голова идет кругом и все вертится с необъяснимой скоростью перед глазами. В какой-то момент ей чудится заливистый лай Нэны, исчезнувшей сразу после аварии, в результате которой и погибли супруги Дарлинг.       Лай, наскоро приближаясь, зычно отдается от блестящих в полумраке кирпичей, и Венди в беспамятстве скатывается по стене.