Смерть — начало другого существования

Цифры, бегущие по экрану равнодушными паучками-жучками-кузнечиками, короче любыми представителями низшей фауны, вызывали у Ханамии лишь ленивое желание зевнуть. Ничего, ведь, нового. Все до чертиков обыденно, привычно, серо. Мониторы освещают темную комнату, он так и не полюбил ярких цветов, создавая иллюзорное видение жилого помещения, хотя это — очередная обманка. Сейчас, во время, когда достаточно только пожелать и тебе сделают любой дизайн, подберут любой стиль, сейчас, когда вокруг одна сплошная «легкость» предопределенности, Макото предпочитал не пользоваться этими «благами». Ску~чно. Отправив требуемые файлы в отдел, Ханамия потянулся в кресле, несколько секунд посозерцав голый потолок над собой и потянулся в карман пиджака, к сигаретам. Крепкие, черт бы их побрал, дорогие. На самом деле — дорогие до неприличия, но парень давно не парился на этот счет. Когда это началось? Кажется — в колледже, может быть на 4 курсе, может на третьем…уже не важно. Важно, что с того момента, как система Сивилла вошла в обиход, в правительстве Японии начались массовые перестановки, перетасовки должностей… Это могло бы волновать его мало, если бы везде не стали появляться камеры, которое замеряли «цвет» и показания психопаспорта. Парень не поленился узнать о всех нововведениях, хотя в большей степени от скуки, нежели от чего — то иного, и апатию как рукой сняло. Да что там сняло –приложило по затылку — его отметки были критическими. Почти год борьбы с самим собой, почти год смешивания разных препаратов, разработки экранирующих устройств и…ничего. На 24 году своей жизни Ханамия Макото признан — латентным преступником. Долго пробултыхался, ничего не скажешь. Арест и принудительное лечение только усугубили его и без того не «шоколадное» положение — если самостоятельно он еще пытался как –то влиять на себя, то сейчас, после того, как все сменилось в худшую сторону, Ханамия не видел никакого смысла в этом. Профессия, которой он хотел овладеть недоступна, в связи с изменениями введёнными в стране, а заниматься чем — то еще… Да не хотел он этой ерунды! Поэтому стремительно увеличившийся коэффициент преступности не пугал, только заставлял усмехаться, внутренне соглашаясь — знать, природа у него такая, склонная к преступлениям, кто-бы знал, конечно. От таких мыслей все больше хотелось смеяться, а от скуки придумать какую — нибудь каверзу, сделать больно, унизить, хоть как-то отыграть на тех людях, которые заставили его оказаться в таких обстоятельствах. А ведь мог стать талантливым химиком, хотя бы в качестве хобби, потому как, уже в момент введения Сивиллы и перетасовки в чинах, не глупый парень понимал, что маловероятно, что мечта о юриспруденции, хоть и подкрепленная образованием, станет реальностью. Коэффициент преступности остановился на отметке 201.03. Макото смеялся до боли в ребрах. Предложение от Бюро Общественной Безопасности он принял легко и непринужденно. Какая теперь разница? Все лучше, чем сидеть в изоляторе и не знать, чем занять бунтующий, от отсутствия работы, мозг. Каратель. Замечательное название «профессии». Куча других, неофициальных, названий таких как «ищейка», «зверье», «животное» совсем не трогало. Сильнее, пожалуй, задело то, что, оказавшись на работе, пришлось пересечься с теми, кого надеялся забыть, никогда не видеть и вообще: Аомине Дайки. У Ханамии не было с ним конфликтов, но не было и приязни. Был, почти забытый, как из другой жизни, баскетбол и оранжевое солнце, пахнущее резиной. Ас поколения чудес, был таким же, как Ханамия — карателем. Его коэффициент был критично близок к «невозвратным» трем сотням, отступая от него всего на двадцать жалких пунктов. Впрочем, чего он хотел, выбирая, изначально, профессию следователя? Не радужных же ромашек, с единорогами? Хотя кто бы знал, кто бы знал, каких чертей кормил с рук этот, с первого взгляда, спокойный и ленивый парень. Проработав рядом с ним некоторое время, Ханамия понял, почему его так запятнала система: Аомине Дайки, сколько бы его не называли «ищейкой, бегущей по следу из свежей крови», никогда не имел отношения к собачьему племени — как был котом, так и остался им. А значит «охота» за жертвой, случайно пробежавшей в поле его зрения, становилась изощренной пыткой для преступника и подлинным наслаждением и игрой для Дайки. Великий, мать его, свет, оказался первозданной, черной дырой, рядом с которым не то что «тень», даже «тьма» была просто пустым местом. Он играл с ней, заставляя, каждый раз, чувствовать свою беспомощность, проигрывая ему в выносливости, силе и скорости — бывший баскетболист, наслаждался моментом, когда «жертва» снова упиралась взглядом в доминатор и застывала, как олень в свете фар, под прицелом холодных и восторженных синих глаз. Ханамии нравился его подход. Гнать вместе с ним кого-то, вновь и вновь замыкая ходы, было подлинным наслаждением, которое Паук испытывал в ничуть не меньшем обьеме. Правда слаженной работа с ним получалась только « в поле». В кабинетах они не обращали друг на друга никакого внимания, не пили горький кофе в кафетерии, не тренировались, не общались. У Паука и Пантеры нет ничего общего, кроме пристрастия играть с жертвой. Это не постыдная тайна, это бытовуха. Кисе Рета, пожалуй, был тем, кого менее всего он ожидал увидеть в Бюро, но…он был тут. Поразмыслив, Ханамия пришел к выводу, что это было ожидаемо, ведь Кисе «приклеился» к Дайки и не мог не сопроводить его, к месту пожизненно-посмертного пребывания: Рета был следователем. Все время боролся с собой, и Макото, с удивлением, услышал в себе отголосок сочувствия. Он тоже, когда — то, точно так же пытался справится с неумолимо темнеющем психопаспортом… Правда, у него, в отличие от Кисе, и правда была такая натура. А этот, во всех отношениях светлый парень, просто темнел вслед за другом, вслед за окружением, вслед за своим тщеславием. Жаль. Трагикомедия, однако. Он ведь, почти единственный, кто хорошо к ним относился, к Карателям, смысле. Болтал, улыбался, дружески хлопал по плечу, притаскивал пончики или пиццу, приглашал в кафетерий. Ханамия пожимал плечами и снова утыкался в монитор, а вот Дайки, порой, все же отвечал на предложения. Единственное, о чем знали они оба — Рета, каждый день мучительно борется с собой за каждый пункт, принимает таблетки, старается всегда быть на позитиве и…так же сходит с ума, во время охоты за преступниками. «Свалился в кроличью нору, так будь хоть безумной Алисой, не пытаясь стать нормальной». — думал, иногда Ханамия. Третий, кого он встретил в Бюро — Куроко. Стоило этому парню переступить порог и проработать следователем всего неделю, как показатели Макото скакнули выше на 15 пунктов. Урод. Бесящий, холодный придурок, почти не имеющий чутья, но обладающий ИДЕАЛЬНЫМ цветом и показаниями… У Макото тряслись от бешенства руки, когда он останавливался рядом с его компьютером, смотря, чем он занимается. Но вот странность — стоило Куроко появится, как у Кисе стал очищаться цвет. Ему стало легче балансировать в привычном показателе — 78.05. Да и черт бы с ним! Знакомое лицо появилось в другом отделе и, почему — то, уже совсем не удивило Ханамию. Казунари Такао. Шебутной парень, все — таки оказался латентным, пусть и совершенно не таким темным, как он или Аомине — всего 121 пункт. Впрочем Ястреб, что бы там про него не думали, (, а думали про него много, потому что уж очень манерой своей он напоминал Рету), был таким же хищником, как и все латентные. Он не впадал в раж, просто ликовал внутренне, и удары его сердца сливались с сердцем жертвы, вплоть до последней конвульсии — стрелял Казунари великолепно. Отношения с ним у Макото, внезапно, сложились более чем положительные, он понимал, как оказалось, черный юмор, неприкрыто ржал над едким сарказмом или шуткой в присутствии трупа. Его сложно было чем — то смутить. Именно он колол Ханамии за ухом, переходящим в шею, рисунок паука, держащего в паутине цветок Токкобаны. Именно он таскал горький шоколад, если замечал, что Ханамия опять за полночь в работе. Наверное, это можно было назвать приятельством. Появление Киеши Теппея в следователях, спустя полтора года вполне приемлемой работы, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Понимая, что рядом с ним, работать он не может, становится неэффективен и раздражителен, Макото как мог, спас свое «душевное» здоровье — перевелся в исследователи. Это было скучнее, нежели работа «в поле», намного скучнее, но, как оказалось, можно и втянуться. Особенно, если выслеживаешь кого — нибудь, умного, хитрого, изворотливого… Чьи преступления, гораздо больше походят на произведение искусства, нежели на окровавленный кусок мяса. Какое ни с чем несравнимое удовольствие, близкое к оргазму, получал Ханамия, расследуя убийство с воссозданием сцен из пьес, трагедий, классики! Иногда парень ловил себя на мысли, что его потряхивает от возбуждения, когда он просматривает картины место преступления, читает опись вещей и воссоздает это у себя в голове. Изумительно. Восторг. Он не раз облизывал губы, искусанные в кровь, чтобы почувствовать на небе этот оттенок металла, и судорожно выдыхая, закуривал, смывая этот вкус, как что — то преступное в своем рту. Воспроизведение «Апофеоза Войны» Васнецова с головами, а не черепами, было таким шикарным, что парень застонал. Это интеллектуальный ужас. Как волнующе. Макото как никогда хотелось найти автора этого, как никогда хотелось на охоту за ним, за тем, кто сотворил подобное прямо у всех на виду, словно требуя этого — найди меня, придите за мной! Чем больше Паук думал об этом деле, тем больше понимал, что это кто — то такой же как он, но — не найденный, не смирившийся с новым устоем. Чем дальше, тем прочнее связь с этим, неведомым, невидимым, желанным. След, который вел Аомине и Рёту, казался верным, казался завершенным, но Макото чувствовал, что это не так, что — то кричало, что у этого конца слишком предсказуемый сюжет, это не мог быть Акаши, не этот человек, пусть и с раздвоением личности, с которыми, кажется, примирился, придумал всю эту многоходовку. Макото много раз играл с ним в интернете, и точно знал, что склонный к идеалам человек не будет делать такие картины, не будет воссоздавать книги. Он — слишком бездуховная личность для этого. И пусть факты сколько угодно твердят о том, что его пособником был Мибучи Рео, как раз-таки личность увлекающаяся, театральная, Ханамия точно уверен, что кто — то просто подтолкнул их к этому решению. Иначе не слишком логично кончина стольких людей, никак не связанные паутинкой… Ханамия снова курит, задыхаясь от запаха, задыхаясь от мыслей и дыма. Он, как фанатик, точно уверен, что Акаши — не тот, кого они искали. Не тот, кого искал он.Пусть даже его раздвоение и правда показало разный коэффициент преступности. Пусть это новый факт, пусть почва для исследований… Кончина Сейджуро, кажется собственноручная, совершенно не волнует Паука. Пусть все и считают, даже Аомине, что таким образом он только подтвердил содеянное. Вся сущность Ханамии просто исходит на истошный крик — не он! — Ты сегодня ничего не ел, — раздается из –за спины мягкий женский голос, и тонкие руки обнимают парня за плечи — так сильно хочешь его найти, да? — сочувствующие интонации, но в голове у Макото что — то щелкает. Он, словно в замедленной съемке, выбирается из невесомых объятий и медленно поворачивается на крутящемся компьютерном стуле, новым взглядом окидывая стоящую перед собой розоволосую девушку — Момои Сацки. Потерявшую все, когда ее логичный мир рухнул, застряв на коэффициенте 101.00. Ту, которая не раз демонстрировала духовность, понимание картин, обсуждающую с ним новинки современных авторов, психологов, философов, искусство и…знавшую имя того, кто финансировал систему Сивилла. Того, кто обрек ее стать заложницей Бюро общественной безопасности. Имя Акаши Сейджуро. Того, из – за кого она потеряла Куроко, того, из-за кого стала такой же как Дайки, кто лишил ее выхода без присмотра просто на улицу, кто обрек навсегда связаться с теми вещами, которые не слишком интересовали перспективного тренера. Сацки еще имела связи, была тонким психологом и хорошим манипулятором, пользовалась «выходом» во внешний мир через Кисе, Куроко и Теппея… ей доверяли, и не обращали внимания, ведь девушка совсем не изменилась. — Ну, нашел. — улыбается она, как — то смущенно. — Что дальше? — «Смерть, это долг, который каждый из нас должен заплатить» («Электра» Софокла) — только и смог прошептать Макото. Она кивает. Он усаживает ее себе на колени. Будь что будет. Они и так — отбросы нового общества, управляемого сверхмашиной, а бежать некуда. Он не расскажет никому о милой девочке, со взглядом волчицы, оставив ее рядом с собой. Преступления проще раскрывать с не латентной, а настоящей преступницей, будучи соучастником, разве нет? …да и постель она греет просто замечательно. Цифры бегущие по экрану вызывают зевоту. Сигарета почти истлела. Работа и жизнь ему почти нравится. «Смерть — начало другого существования» (Монтень).