очки

      Это тонкая работа: выдавить стёкла так, чтобы они не треснули.       Джером даже надевает перчатки.       Крепко держит двумя пальцами оправу, крутит в руках в поисках места, где удобно будет надавить, чтобы, быть может, всё получилось как-то само собой, но не находит. Поддевает крепление пинцетом, раскручивает. Понимает, что делает не совсем то, что нужно.       Начинает заново.       Тратит на это несколько часов непрерывного труда, но справляется — разве кто-то в нём сомневался?       К тому моменту, когда Джеремайя возвращается домой, очки вновь лежат на полочке над его кроватью. Там, где он их с утра и оставил.       Джером посмеивается, наблюдая за ним из-за угла.         — Это ты сделал.       Не вопрос — утверждение. Джеремайя не поднимает глаз от оправы. Ему не нужно смотреть, чтобы знать, что он увидит перед собой, и Джером качает головой. Сам для себя, в общем-то.       Или просто потому, что не хочет отвечать.       Даже если бы это был не он, разве братишка бы поверил?         — А зачем?       И вот теперь от него действительно чего-то ждут. Очки оказываются снова на своём месте. Джеремайя подходит медленно, поджав губы. Когда между ними остаётся несколько шагов, Джером кидает ему апельсин, который держал за спиной в ожидании нужного момента.       Он его ловит.       Конечно. Ловит.       Осознаёт — и тут же выпускает из рук.       Щурится близоруко, тушуясь, и нервно передёргивает плечами под джеромовский хохот.         — Конечно. Твои… мелкие пакости.         — Мелкая пакость — это я.       Главное — весело подмигнуть. Джеремайя хмурится, от его попыток в неловкость не остаётся ни следа, потому что и взрослых-то рядом нет. Строить из себя что-то нет надобности — и какую свободу действий им обоим это дарует.       Не Джерому, конечно. Какая уж ему разница, право слово.         — Я только одного не понимаю.       Голос звякает металлом, и этот отзвук волной мурашек проходится по телу. Джером чувствует себя так, будто его погладили по шерсти, и чуть ли не жмурится от удовольствия.         — Чего ты добиться пытаешься? Избавиться от меня? Так не волнуйся, ты уже сделал достаточно, чтобы это стало вопросом времени.       Очки снова в руках — точнее, то, что от них осталось. Джеремайя, умный мальчик, судорожно смотрит по сторонам — где-то должны быть стёкла, если их нет рядом. Джером достаёт их из кармана — как фокусник свою колоду карт.         — Не это ли ищешь, братишка?       Лицо не искажается злобой.       Это даже немного разочаровывает.       Во всяком случае, в первые пару секунд.       Потому что дальше Джеремайя берёт валяющийся на тумбочке кухонный нож.       На то, чтобы преодолеть оставшееся между ними расстояние, у него уходит, кажется, несколько минут. На несколько шагов — какая изощрённая пытка! Джером не дышит, только губы в улыбке тянет, и не может остановиться даже тогда, когда нож оказывается вложен в его руку.       Джеремайя накрывает её своей и крепко сжимает. Заглядывает прямо в глаза — холодный расчёт и абсолютное спокойствие. Это… красиво.       А потом приставляет лезвие к своему плечу и ведёт длинную, тонкую линию к ключицам.       Надрез моментально заполняется кровью, и только в эту самую секунду Джером резко выдыхает.       И это — единственный звук, что разрезает практически гробовую тишину.         — Я же просил тебя, — голос звучит натянутой струной; Джеремайе больно. — Единственное, о чём я вообще тебя просил. Не трогать очки.       Ответить ему не получается.       Нож падает на пол.       За ним падают обе линзы, которые Джером старательно всё это время держал в свободной руке.       Звон битого стекла режет по ушам настолько, что хочется поморщиться.       Один из осколков — в руке Джеремайи. Он поднял его вместе с ножом, который протёр платком Джерома, — ублюдок — а потом…       Как в замедленной съёмке.       И звуки через вату.       Джером считает, что это потому, что он получил сотрясение мозга. И только поэтому.       Дверь открывается. Мать влетает в кухню, потому что Джеремайя воет в голос раненым зверем, у него по щекам катятся слёзы, и Джером отступает на шаг, не убегает, но отшатывается — так ему режет слух этот надрывный, тяжёлый звук. Да и не успел бы. Вот она уже здесь, вот уже хватает за руку, вот замахивается для удара, крича что-то, вот…       Там, где разрез получился особенно глубоким, торчат осколки стекла из линз очков.       Джером находит это смешным. И красивым.       Его брат, как и всегда, победитель.