because she always leaves, and he wants her to stay.

- Завтра в семь? Она не спрашивает больше, а утверждает с едва вопросительной интонацией, назначает место и время; улыбается, задержавшись у дверей Тардис, обернувшись на пару мгновений, а потом снова – уходит прочь. Он обыкновенно смотрит ей вслед, изредка взмахивая рукой, словно бы прощаясь, но обычно к этому времени на пороге уже никого нет. Координаты всё время меняются, Клара не поклонник сюрпризов – или хочет такой казаться. Помочь с уроками Арти, забрать Энджи после вечерних курсов, съездить навестить отца – и тогда встреча откладывается ещё на день, и, казалось бы, это не существенно, когда есть машина времени, и всегда можно успеть к чаю, но… Тянущее чувство отчего-то усиливается, когда приходится выставлять нужную дату, пропуская число. То самое чувство, что всегда было более верным его компаньоном, чем любой из дышащих, - наверное, застарелое одиночество, хроническая форма. Пока Клары нет, он пытается изучить её лучше, понять её… хоть на какую-то незначительную крупицу. Но это вечно заводит в тупик, а потом Клара возвращается – сумка через плечо, светящиеся предвкушением глаза и ямочки на щеках, предвестники улыбки, - и кажется, что всё это неважно. Её прошлое, например. Или то, что она уходит всякий раз после, будто бы есть что-то ещё. Всё расцветает новыми приключениями, необходимостью бежать, её смехом… А потом её снова нет. И он ест в одиночестве, не задумываясь что, и полночи проводит в библиотеке, даже не удосужившись увести Тардис куда-то со двора ставшего слишком знакомым снаружи дома. Глаза устают, он достаёт очки; в груди что-то привычно колет. В одном из сердец, а в другом под тянущим чувством и коркой льда прячется ожидание. И затем снова новый день. Для него он наступает быстрее, для неё – медленнее, но факт прошедших суток оттого никак не меняется. Ему интересно, что это в ней? Нежелание, в самом деле, куда-то бежать, несмотря на засохшие листья и «101 место, чтобы увидеть»? Попытка сохранить независимость – но зачем, и он ведь так совсем не привык. Или – может ли быть, что она не доверяет ему больше, чем он ей, дважды умершей? Ведь она каждый раз хочет уйти, а он всякий раз надеется, что она останется. И однажды это не может не сорваться с языка. - Домой к ужину? – снова, будто бы не спрашивает, улыбается чему-то своему, водя пальцем по консоли. Тардис почему-то не очень довольна, но Кларе об этом неизвестно – и к лучшему. - А может, останешься? Вскидывает глаза, уточняя: - На ужин? - Просто… сейчас. Вообще. А на ужин… ты всегда можешь успеть на ужин вовремя, даже если останешься. Её взгляд неразгадываем, как и она сама. Снова ямочки на щеках – и ему с упавшими сердцами чудится, что сейчас она снова скажет про «будку для целовашек», и его предложение, вода, перелившаяся через края переполненного сомнениями сосуда, станет чем-то вроде неуклюжей попытки флирта или что ещё там может быть в голове у девчонки… Но Клара всего лишь тянет: - Потому что она может путешествовать сквозь время и пространство, да… Теребит мамино кольцо, будто бы решаясь на что-то. И, наконец, всё-таки, кажется, решается: из неуверенности и раздумий – к яркой улыбке, хитринке в глазах. Спрашивает, подходя ближе, чуть пружиня шаги: - Но ты же меня здесь покормишь всё равно, верно? Ему хочется рассмеяться от облегчения, и он и делает так. И, подставляя локоть в самой изящной манере, чтобы ей можно было положить руку, ведёт её, путаясь в коридорах, к столовой комнате, декламируя вслух меню, возможное и невозможное… - А на десерт будет суфле? – перебивает звонким голоском. В одном из сердец снова что-то колет… но тянущего чувства больше нет, и он решает подумать об этом после. Хотя бы и после ужина.