Война для крольчишки

      Прошло два года. Хотя нет, скорее два года пролетели. Пронеслись в бешеном вихре новых эмоций, чувств и событий. Пронеслись в теплом осознании безопасности.       Война окончена. Больше не нужно было готовиться бежать при каждом шорохе, нервно озираться по сторонам, боясь увидеть до боли знакомую фигуру, не чувствовать липкий страх, неприятно разливающийся по всему телу, когда рядом раздается смех и перешептывание.       Можно было вздохнуть спокойно. Насладиться жизнью. Счастьем. Тем счастьем, которое у нее забрали. Тем счастьем, которое лишь с благоволения судьбы возродилось из того пепелища, крови и боли, которые оставались после встреч с НИМ.       ОНО разрушило её до основания. Уничтожило, растоптало. Несколько раз ОНО лишало её жизни. Выдирало её и наслаждалось этим треском и криком ломающейся души. Отвратительное, бездушное существо, которое любило муки и страдания окружающих людей. Но больше всего ОНО любило её мучения. Она была ЕГО собственностью, ЕГО игрушкой и никогда не надеялась стать свободной, вздохнуть полной грудью.       Но тут появилась Яма. Её шанс, её возможность, которой она незамедлительно воспользовалась. Она заманила это чудовище в ловушку, заставила почувствовать его самого жертвой. Она поняла те чувства, которые ОНО испытывало. Они и впрямь были прекрасны. Но она была другой. Да, он сломал её. Смешал с грязью. Сделал сумасшедшей. Но она все же не стала таким же чудовищем без тормозов.       Нашла в себе силы простить. В который раз. Крольчишка внутри никогда не умрет. Крольчишка будет её слабостью, её ахилесовой пятой. И в то же время её силой. Силой, которая позволит стать сильнее и выше чудовища. Позволит его… пощадить.       А еще не позволит его забыть. Вспоминать. Каждый день её спокойной жизни после его отъезда она будет вспоминать. Вспоминать все, что только можно. Его акулий оскал — его добрую улыбку; его жестокие темные глаза — голубые омуты, в которых можно утонуть; его нежные прикосновения и вкус его губ — силу, с которой он сжимал её запястья и таскал за волосы по заржавевшим рельсам.       Её жизнь наладилась. Счастье заглянуло на порог и осталось в её доме. Забота и внимание, которых ей раньше не хватало, теперь были в избытке. Она была любима, у неё были друзья, её не изводили в школе. Она должна была радоваться и забыть обо всем, что было до этого. Забыть о том, что произошло и начать новую беззаботную жизнь без войны.       Но она все время возвращалась мыслями в прошлое. Просыпалась среди ночи от собственных криков. Все время смотрела на те шрамы и рубцы, оставшиеся от ЕГО пыток.       Ей нравилось счастье. Правда-правда. Но она не была создана для него. Всё это спокойствие, все эти до скрипа в зубах нежные чувства. Она и вправду наслаждалась ими. Вот только лишь… Это была не её жизнь. Не жизнь крольчишки-гастонца. Жизнь Тамары Мицкевич. И эта жизнь ей не подходила.       Она улыбалась, наслаждалась прогулками с Максом тихими вечерами, с удовольствием говорила с Дашкой о новых писках моды и косметике, с готовностью шла с мушкетерами на очередные безумные выходки, училась и наслаждалась учебой.       Но за два года ей это приелось. Она поняла, что прожить и дальше спокойной жизнью не в её силах. Все, что у нее было не было полным. Не хватало одной-единственной детали. Детали, которая совсем не вписывалась в её идеальную жизнь. И поэтому она мечтала об этой детали, хоть и знала, что скорее всего разрушит идеальный мир и вернёт ужасную войну.       Но так было даже лучше. Гасконец привык к боли. Крольчишка не знает счастья. И они скучали по этим ужасным серо-черным дням. Они не забыли страданий, мучений и всепоглощающего ужаса. Они и не забудут. И готовы испытать их вновь. Просто лишь… Им до жути хотелось вернуть светлую макушку, невзирая на последствия.       Именно поэтому она сейчас стояла перед обшарпанной дверью в разбитом, исписанном граффити подъезде. Стояла с занесенной рукой, не в силах постучать.       Она знала на что идет. Боялась того, что её ждет. Но это было её искренним желанием. Её решением, на которое она решилась лишь с двенадцатой попытки.       ОНО вполне могло жить до сих пор. ОНО могло вновь разрушить её жизнь, как делало не один раз. Но она хотела ЕГО видеть. Она надеялась, лелеяла хрупкую надежду, что ОНО все же умерло за два года.       Она хотела извиниться перед всеми: Максом, Дашкой, Серегой, Ромкой и Антоном за свой поступок. Особенно перед Максом, ведь именно он вернул в её жизнь краски и открыл её душу миру, вновь вернул чувства и отогнал страх.       Она понимала, что может сломать не только свою жизнь этим глухим стуком в обветшалую дверь. Но правда была в том, что она до сих пор заботилась лишь о себе. Оберегала лишь свою шкуру и плевать хотела на других.       И поэтому она постучала.       ТУК-ТУК-ТУК.       Этот звук глухо раздался в стенах подъезда. Ударил по ушам.       А затем наступила тишина.       Вязкая, давящая на мозги, замедляющая время.       И вдруг послышались шаги. Знакомые шаги, которых еще два года назад она боялась больше всего на свете. При звуке которых стремглав бежала к ближайшему шкафчику или окну.       Повинуясь старым инстинктам, она дернулась. Отступила на шаг и крепко ухватилась за ручку сумки. Мятый клочок бумаги выпал из рук и покатился по лестничной площадке.       ЩЕЛК.       — Гном? — глаза теперь напоминали яркое лазурное небо в середине лета. Под таким небом они крали вишню, ели мороженое и играли в войнушки.       В его глазах недоумение смешалось с искренним удивлением и болью. Она золотыми крапинками блестела в яркой синеве. Но вот, что было еще более заметно — ЕГО присутствия не ощущалось. Казалось, что ОНО умерло. ЕГО больше нет.       Но она не поверила в это. Слишком часто, до жгучей боли в теле, она ошибалась. Ошибалась и поддавалась его игре. Игре чудовища. Его актерскому мастерству.       А поэтому сейчас лишь настороженно вглядывалась в лицо, пытаясь заметить хоть что-то, что подскажет о лжи и притворстве.       — Тома, что ты здесь делаешь? — он распахнул дверь. Пожирал её взглядом, но не сделал ни одного шага, чтобы приблизиться. А в голосе, за притворным недовольством и безразличием, явно звучала боль. Она рвалась наружу. Хотела, чтобы её обнаружили. Она была старой. Никем не услышанной и предназначавшейся лишь ей.       Она не могла выдавить и слова. Её парализовало… что-то. Возможно то был страх, который проснулся перед призраком прошлого, возможно неуверенность, которую она испытывала с того самого момента, как взяла у его сестры адрес. Но суть была одна — она стояла и вновь молчала глядя на него, совсем как в их последнюю встречу на карусели в парке аттракционов.       — И все так же молчишь, — он спрятал руки в карманы домашних штанов и уставился в пол. Улыбнулся. Но это не была акулья усмешка. Это была измученная жалкая улыбка человека, смирившегося с судьбой.       Его игра была слишком хороша. Она даже поверила, что он разрывается изнутри. Что его трясет от беспомощности.       — И правильно делаешь. Зря ты сюда пришла, крольчишка. Не стоит тебе появляться рядом со мной. Твоя жизнь уже прекрасна, так не стоит же её разрушать.       Она слышала злобу в его голосе. Но эта злоба — это было ничто по сравнению с тем, как он говорил раньше. А ещё она чувствовала, что эта злоба искусственная, направленная скорее на него, а не на неё. Видела, что он заставляет себя это говорить. Замыкает в себе что-то. И это что-то не было чудовищем. Это было то, что могло при соприкосновении с ней подарить ей лишь две вещи: муку или счастье.       И теперь стало понятно, что ОНО исчезло. И вправду исчезло. Даже в уголке глаз она не увидела ЕГО присутствия. Перед ней стоял мальчик из детства. Мальчик, который бросил ей смех. Он изменился, сломался под напором чудовища и повзрослел. И сейчас он побит и едва держится на ногах, будто только недавно пришел со сражения. Он сгибается под невидимым грузом, будто в любой момент ждет, что ОНО вновь появится. Но теперь он даст ему отпор. И если умрет, то воскреснет вновь, лишь бы не позволить чудовищу вновь вернуться.       Она почувствовала, что щеки становятся мокрыми от соленых дорожек. Её губы медленно растягивались в улыбке. Руки перестали сжимать ручку сумки. Она сделала осторожный шаг вперед. И раскрыла руки.       Он не успел о чем-то подумать. Не успел что-то решить. Он просто раскрыл руки в ответ и заключил её в объятия. Сжал её крепко-крепко. Но это лишь для того, чтобы почувствовать её вновь. Её тепло, её сердце, её лицо на своей груди и руки на шее. Он не мог больше терпеть, ведь желал это сделать долгих два года. Он не хотел, правда не хотел возвращаться в её жизнь, но она сама виновата, что пришла на его порог.       Он судорожно вдохнул запах её волос, уткнувшись лицом в плечо, и тихо всхлипнул.       — Я так скучал, Том. Думал о тебе каждый день. Я не знаю, я ли это. Ушло ли ОНО навсегда. Я боюсь, что не прогнал ЕГО насовсем. Но я так хочу верить, что теперь стал собой. И что ты простила меня, — он тихо шептал ей в шею, говорил обо всем, что накопилось за эти два года. О его ненависти, о его любви, желании убить и стремлении защитить. Говорил, что, увидев её счастливой, решил не возвращаться в её жизнь. Не рушить все снова. Ведь руины, которые он раннее создал, лишь только успели отстроить.       А она лишь улыбалась и гладила его по короткому ежику волос. Её Стас вернулся. Надолго ли? Не важно. Сейчас он и вправду с ней. И она больше не убежит. Никогда. И даже если вновь он заставит её стать крольчишкой, вселит животный ужас — она не уйдет.       Ведь ей нравится война. И совсем не по душе обычное счастье.