Прощение

      …«Не простим! Не простим!» Резкий вдох. Настолько резкий, что он отдаётся болью в груди и глотке. Холодный пот, стекающий с кожи. Очередной кошмар. Нет, воспоминания, кровопролитное прошлое. Вдох. Выдох. Вдох. «Не простим! Не простим!» — доносится из угла комнаты, раздаваясь эхом. Людвиг судорожно оглядывается, внемля этому шёпоту. Он знает, кому принадлежат эти голоса. Он знает, что под подушкой всегда спрятан пистолет. Он знает… всё знает. Эхо меркнет, но в голове всё ещё звучит: «Не простим! Не простим!» Сегодня Германия не заснёт.       Размеренный шаг, военная выдержка, алая повязка на руке. Повязка схожая с кровью, чернеющий знак в середине, будто бы кровь начала гнить. Кровь всюду: на форме, сапогах, в волосах, в глазах. А ещё слёзы и стоны. Пленники: худые и изнеможённые, почти сломавшиеся духом и телом, потерявшие веру. Пустые глаза, ничего не выражающие. У людей пустые глаза, как у покойников. Многие из них горят живьём, давятся ядовитым газом, бьются в предсмертных судорогах, проклиная, сгнивают на работах. А он смотрит: хладнокровно и педантично, иногда с пренебрежением, отвращением к «скоту». «Грязные и жалкие, » — думает мужчина, наблюдая за очередным сломавшимся человеком. Но Третий Рейх знал, что грязным был только он.       Все они тянут к нему свои костлявые руки, пытаясь схватить за горло. Вот к его ногам ползёт безногий советский солдат, не обращая внимания на свою простреленную голову. Сзади подходит измученная женщина, держащая в руках окровавленный свёрток с ребёнком. Сбоку плетётся иссохший концлагерец. Дети со сгоревшей кожей и опалёнными волосами держатся за руки, зовя за собой матерей. Юные девушки, стирающие кровь со своих ног, едва прикрывают тело тряпками. Даже собственные солдаты, сдирающие алую ткань с плеч. И все шепчут: «Не простим! Не простим!» Он пытается убежать от призраков, но их становится всё больше и больше, а тот шёпот превращается в оглушающий гул, схожий со свистом бомб. Да, ещё и бомбы… Гниющие тела охватывают комнату, прижимаются друг к другу, теснятся, падают на пол, пытаясь дотянуться до Людвига, а потом душат. И на этот раз их глаза не пусты, а наполнены… кровью, и она стекает по их щекам, смешиваясь со слезами. Холодные пальцы сдавливают шею всё сильнее и яростней. Глотка начинает разлагаться, глаза краснеют, как и его лицо, уподобившись цвету флага, а перед слёзной пеленой проносятся искры. Ноги скользят в солёной жидкости и гнили. Тело слабеет…       Байльшмидт с грохотом падает на пол, всё ещё ощущая холодные руки на шее, ускоренную пульсацию в висках, скольжение пота по спине. Через пару секунд пальцы сами разгибаются, а из груди выходит резкий выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Очередной кошмар. А из-за угла всё слышится: «Не простим…» Дрожь сковывает кожу, а к горящей глотке подступают невыносимые комья страха и тошноты. Живот мутит, а во рту чувствуется привкус металла и желчи. В последний раз проглатывает воздух и блюёт. Кровью. Пальцы вязнут в кровавой слюне, а Людвиг начинает шептать, зарывшись руками в свои мокрые волосы: «Не прощу! Не прощу! Не прощу! Никогда не прощу». Он знает, что никогда не будет прощён. Он знает, что никогда не сможет простить.