Мне все равно. Мне не важно.

[пишет SMS] ≪ты нужна мне≫ [стирает] ≪я люблю тебя≫ [стирает] ≪ненавижу тебя, готовься≫

Так рваться туда, где тебя ожидает смерть. Лучше ведь было быть больной легкими, с выходом в интернет и фотосессиями топлесс, чем умереть там, на свободе, среди тех, к кому рвалась? Под их взглядами, распластаться по полу в судорожном припадке от того, как дерьмово чувствовать себя здесь никем, ненужной, непонятой, совершенно одинокой. И все вдруг начинают усераться от мнимой заботы, пытаются выдавить сочувствие и иллюзию оказания помощи. Наверное, всё же лучше, чем быть избитой. Да, дед умер, пожалейте. Было бы, правда, проще — умри он. Было бы ещё проще — умри я. Бабушку ужасно выбесило то, что мне вдруг разонравились свитерочки с крокодильчиком. «Чучело» — говорит она и не понимает. Они все не понимают. Эти фото, этот внешний вид — это всё такая херня, не из-за этого-то стоит беспокоиться. То есть, все они, которые нормальные, которые себя таковыми считают, они ведь из себя такое выворачивают, прячутся в эти свои образы клоунов и мучителей, а на деле кто, кто тут сильнее? Я, которая все это на показ — нате, держите, ничего не скрыто. И душа и тело, хотите смотрите, хотите плюйте, и срать на баночки, скляночки, словечки, ударчики. Я — то, чем вы на самом-то деле хотите быть или даже являетесь, но признаться в этом никогда не сможете. Вы ни черта не понимаете, ведётесь на все то, что легко и просто втирается вам в голову и как по-другому вас даже не интересует. Я хотела жить. Жить полной жизнью, понимаешь, нет? Настоящей, где весело, где можно ощущать что-то помимо мерзкого запаха бабушкиного супчика. Я встретила парня, мы пили чай и думали о том, как бы убить деда, который меня убивает. Я влюбилась. Сейчас, как никогда, сильно захотелось выйти из этой клетки наконец, развеяться, затусить с ним, с ребятами из школы, а не в старой занюханной кофте с катышками ходить за лекарствами для бабки. Дед в коме, а я не чувствую ничего, кроме глотка свежего воздуха, который я вдыхаю в этой квартире вместо него. Без нравоучений по утрам и поцелуев в макушку, отдающих стариковским одеколоном. Бабка поняла, что одной ей меня не удержать, собирает бутерброды в школу, мило, но у отца Дятлова они вкуснее. Эта месть неосознанна, я нечаянно, завертелась, не глядя на часы, так происходит, когда пора туда, куда не хочется возвращаться. Дома не появляюсь уже второй день, в школе тоже, бабка узнает об этом тогда же, когда узнает как вставлять батарейку в телефон. Не звоню ей. Насрать на неё и на деда так же, как им насрать на то, что держать меня столько лет на привязи — это ненормально. Они ещё и удивляются, надо удивляться, что я до сих пор не поседела в этом престарелом доме. Хотя оставалось недолго, хорошо, что покрасилась заранее. «Какое же чудовище мы вырастили» — говорит бабка, и о, да, как же она права. Такое же, каким были они, не давая мне ни свободы, ни выбора. Я к учителю своему приставала от безысходности. Потому что он единственный человек противоположного пола в поле моего зрения. Фото на порносайтах — ради хоть какого-то внимания к моей персоне. Марлой быть веселее, без комплексов, без лифчика, без деда с бабкой. Мне старый Арсений Иванович до одного места в целом стал, ведь дед хоть однажды сделал для меня что-то хорошее — прислал Епифанова в гости. Вот до чего ты меня довел, дед, короткий разговор с первым встречным мальчиком, и тот о твоей смерти, а я уже влюбилась. Жаловаться ему на жизнь — пожалуйста, стрелять сигареты — держи, но с укором, целовать — без вариантов. — Без вариантов, — говорит он строго, но как-то обреченно, жалеет. — Я уже поняла, — отвечаю, закуриваю. Зато с Будиловой тебе тоже не обломится, сколько не старайся. Такой вот замкнутый круг, Епифанов, ладно, давай дружить. Тебе она правда нравится? Может даже скажешь, что любишь её? Она же тупая. Пустышка, и самое смешное — тебе это прекрасно известно. Нет, я не ревную, просто ты, выходит, такой же. Как все они. Идиот. Не давай. Другом с натяжкой можно было назвать, томно по мне вздыхающего, Дятлова. Все его ухаживания дохрена неловкие… Заступник обморочный, зяблик-зябликом, но зато мой. Несколько раз задумывалась, что мы с ним в равной степени отвергнутые, но это вообще не причина отвечать на его эти мерзкие поползновения в мою сторону. Если окунуться в эту жалость к нему и к себе, то можно, пожалуй, я даже уже почти да… Но… Эти лепестки, это шампанское. Епифанов, уверена, для Будиловой подготовил бы что-нибудь по-оригинальнее. Возможно, даже целое ни-че-го, потому что не такой он. Он берёт харизмой. Для того, чтобы его захотеть не нужно напиваться. Когда думаю о них, хочется её убить… И его, а то ведь без своей куклы тупоголовой долго не протянет. Епифанов дурак, жалко его, но себя сильнее. Знаешь, вот этот парадокс, что дерьмо, оно никогда не заканчивается, только привыкнешь и научишься жить с одним, тебя потопит другое. И да нахрена оно надо, мириться? Если завтра, все будет только хуже. Жизнь такое дерьмо только в детстве? Хотелось бы надеяться, но проверять не буду. Подружки оказываются шлюхами, любящими раздеваться на камеру Дятлова больше, чем зависать со мной на концертах. А сосаться с Епифановым, о котором я выплакала им все глаза и всю душу, так вообще дело первой важности. Про этого маньяка-извращенца говорить и вовсе не хочется, просто стереть, как факт существования, только боль от его предательства не стирается. Смотрю ему в лицо, а вижу: «доброе утро, малыш. Всю ночь думал о тебе», «Скучаю. Сегодня буду у тебя», «Ненавижу тебя, готовься». И вереницу моих фото с разных ракурсов, видео, и те первые с порносайта. Нехреновый такой нож в спину. И что дальше? Кто у меня остаётся? Все по новой? Бабка с дедом? Дед очнулся от комы и дал понять, что заценил мои голые фотки. От этого как-то смешно и грустно одновременно. Как жить дальше, если люди, которые говорят, что меня любят делают все, чтобы я чувствовала себя ужасно? А человек, которого люблю я, знает об этом и с каждым днём, будто специально, делает только больнее. Это любовь? Это она всегда такая больная будет? И зачем дальше, если я уже дерьма наглоталась по горло? А для них, для всех хочется лишь одного, чтобы им было так же плохо, как мне. Чтобы эти двуличные лицемеры сдохли, а когда они сдохнут, я приду с музыкой на их могилы и буду танцевать. Почему? Потому что они — грязь. Её так много вокруг, что я сама начинаю пачкаться, тщетно пытаясь отчиститься, избавить себя и свою жизнь от этих тёмных пятен. Защищаться от нападок одноклассников становится привычно настолько, что я делаю это с улыбкой. Они просто в ярости, когда очередное «что-нибудь» разбивается о пол, с моей непосредственной помощью, но знали бы они, как мне хотелось бы, чтоб это были их глупые головы. Каждодневные издевательства не ломают, они утомляют, они копятся в воспоминаниях, насчитываются, тикая как таймер, который однажды звонко запищит, оповещая о том, что конец имеет свойство наступать. Я так боролась за свою жизнь, что даже не поняла в какой момент потеряла в ней смысл. В момент, когда узнала, что друзей в моей жизни не было и не будет или, когда Будилова срывала с меня рубашку так, по пьяни, ради забавы. Или когда я увидела гадкий прокуренный туалет диспансера, так напомнивший тот школьный, с «порношколой» на стенах. Или когда я смотрела с балкона вниз на весь этот огромный город, в котором нет ни одного человека, способного меня понять, меня полюбить. Человека, которому я была бы нужна так же, как он мне сейчас, пока внутри меня бутылёк бабушкиного снотворного медленно подводит черту. Было ли страшно? Безумно, но я задавалась вопросом, а что же пугает меня больше? Смерть или же всё-таки такая жизнь, какой её мне вручили? Ответ, который я получила не заставил меня пойти промывать желудок, но камеру Дятлова было бы жаль оставлять без дела. Из всех видео этого извращенца, получился бы неплохой прощальный фильм обо мне. Не хватало только последней сцены, так сказать, кульминации. Деду с бабкой первое время будет тяжело, хоронить свою внучку то ещё удовольствие, но я была не лучшим человеком, хоть и самым настоящим, так что справятся. Я ведь сейчас засну и не проснусь, в голове мелькают мысли о том, что с утра моё тело обнаружат мёртвым прямо в кровати, возможно, сначала пожелают доброго утра и даже потребуют встать. Какого же будет их удивление, когда… Мне сейчас всё равно, я просто хочу, чтобы все это уже закончилось. Самое страшное, что я знаю, для него это не будет ничего значить. Меня изначально не было для человека, который для меня значил так много, что оказался моей последней причиной жить и самой первой, чтобы умереть. Епифанов, надеюсь, ты будешь счастлив. Я уже в постели, соседка вернулась с ужина, она ещё не знает, что завтра проснётся в комнате одна. Сегодня я высплюсь на сто лет вперёд, сегодня я посмотрю свой самый долгий сон, сегодня я умру. Паника начинает подбираться к горлу, я чувствую, что меня тошнит, а ещё чувствую необъятное волнение. Знаешь, как в ночь перед днём рождения или Новым годом в детстве. Только на утро я получу не подарки, а настоящую свободу. На утро не будет ни грязи, ни боли, ничего. Меня тоже не будет. Закрываю глаза и не чувствую ничего, будто я уже мертва. Мне не страшно. Мне все равно. Мне не важно.