Отважные и безбашенные

За окном барабанят тяжелые капли дождя. Они непрерывно бьют по стеклу, немного дрожащему от завывания сильного ветра. Размеренный звук хоть и расслабляет, но не дает погрузиться в мирный сон. Норман все еще не привык к этой просторной комнате, хоть и заселился в нее неделю назад. Ослепительная белизна спальни, в которой он жил многие года, делает это место слишком незнакомым. Нельзя отрицать: она уютная и похожа на дом, которого у него никогда не было. Но он не может избавиться от назойливого чувства неуместности. Норман вздыхает и переводит скучающий взгляд к окну. От едва заметного дыхания на прозрачной поверхности выступает туман. Он с трудом подавляет детский порыв вывести указательным пальцем маленькие каракули, чтобы забыть о бурлящей нервозности. Поняли ли они уже? Он надеется, что нет. Норман не хочет, чтобы его неуверенность обесценила слезы, пролитые из-за осознания того, что он все еще жив. Не хочет, чтобы его семья думала, что все усилия, которые они вложили на его возвращение, были проигнорированы. Их забота значит для него всё. То, что они не осуждали его за совершенные им против воли поступки, значит для него всё. То, что Рэй спрятал лицо в рукав грязной затасканной рубашки, чтобы скрыть горячие слезы, значит для него всё. То, что Эмма вцепилась в него мертвой хваткой и начала заботливо стирать влагу с его щек, значит для него всё. То, что его сердце пропустило удар от ее прикосновения, как и многие годы назад, значит для него всё. Норман фыркает: даже годы научных экспериментов и вынужденного сотрудничества с демонами не изменили его чувства. Эмма всегда была такой. Ее лучезарность освещала самые темные периоды его жизни. Он все еще любит ее. И этот факт делает чувство неуместности в собственной семье еще мучительнее. Только когда руки начинают болезненно ныть, Норман понимает, что слишком туго сжимает белое одеяло. Оно теплее, чем все, что были у него на экспериментальной ферме. На бледной с рождения коже контрастом выделяются красные пятна. Однако боль успешно отвлекает от пугающих мыслей. Пока не раздается твердый стук в дверь. Приглашение войти внутрь звучит хриплым бормотанием. От нечастого пользования голосом или понимания того, кто именно стоит на пороге. Когда дверь открывается и впускает Эмму, он понимает, что причина кроется в последнем варианте. На ее лице улыбка. Как всегда. Она тихо закрывает дверь, чтобы не разбудить их мирно посапывающих в соседних комнатах братьев и сестер. Эмма ничего не говорит. Лишь осторожно подходит к краю постели. Ее молчание на фоне бушующей бури снаружи посылает озноб мурашек по коже. Пытаясь не дать эмоциям проявиться на его лице, Норман выдавливает мягкую улыбку. Матрас под ее весом прогибается и негромко скрипит. Он автоматически отодвигается, чтобы освободить ей немного места. — Не спится? И стоило ли ему первым нарушать неоднозначную тишину? У ее присутствия наверняка есть свои причины. А он не хочет торопить события и создавать впечатление, что у него есть секреты. Но если Эмма и замечает нарочито безмятежный голос, то ничего не говорит, только пожимает плечами и сопровождает этот жест кратким смехом. — Наверное, еще слишком рано для меня. Я привыкла ложиться намного позже. — Почему? — этот вопрос действительно вызывает в нем интерес. — Я старшая сестра, — с загадочной улыбкой отвечает она. — Мне нельзя отдыхать, пока дети не будут в порядке. «Дети». Немного странно использовать этот термин и больше не подразумевать самих себя. А ведь они все еще подростки, хотя и почти взрослые, но жизнь не позволила им насладиться этим беззаботным периодом времени. — В общем, — Эмма меняет тему, тем самым вырывая его из размышлений. — Прости, что пришла так поздно, но нам нужно поговорить, и я подумала, что ты бы хотел сделать это без лишних ушей. Жизнерадостная улыбка Эммы исчезает. Ее место на лице занимает обеспокоенное выражение. Тогда Норман понимает, что она что-то заметила в его поведении, поэтому ему остается только подготовиться к неизбежному. Он никак не реагирует на ее заявление и вместо этого разрывает зрительный контакт, на установление которого вложил столько внутренних сил. Это только подогреет ее настойчивость, да, но он не умеет мыслить рационально, когда дело касается Эммы. — Норман… — она аккуратно берет его ладонь в свою. Разум кричит, что он не может позволить себе эту роскошь, но его тело игнорирует все логичные доводы. — Прошу, будь честен со мной. Вопреки здравому смыслу, он легонько сжимает ее руку. Чтобы успокоить ее или себя — непонятно. — Я могу как-то помочь тебе? Норман озадаченно моргает, пока до него не доходит, что она делает все возможное, чтобы не наседать на него. На их пути выпали собственные испытания, но он никогда не мог поставить себя на ее место и представить все, через что она прошла. Он знает, что Эмма испытывает то же самое относительного его опыта и сдерживается из уважения к его чувствам. Что-то в груди Нормана невыносимо сжимается от этой мысли. Но на лице Эммы написана одна доброта и отчаянная попытка скрыть разочарование. Ее огненно-рыжие волосы, спускающиеся ниже линии плеч, обязательно скрыли бы ее глаза, опусти она голову еще ниже. Как же ему хочется протянуть руку и накрутить выбивающуюся прядку на палец. Он сдерживается. — Ты уже помогаешь, — и это не ложь. — Как всегда. — Пожалуйста, — Эмма наконец поднимает голову и смотрит на него пронзительно зелеными глазами, блестящими от непролитых слез, которые Норман так ненавидит. — Я не буду расспрашивать о деталях. Расскажи только то, что хочешь, и когда будешь готов. Просто позволь помочь тебе. Я так не могу. Эмма отпускает его руку и решительно сжимает его плечи, отчего он неосознанно касается ее локтей. Ее хватка крепкая, но в то же время бережная и осторожная. — Я так не могу, — надломленно повторяет она. — Мой лучший друг исчез на несколько лет. Целые года я считала его мертвым. И, когда ты вернулся, казалось, что тебя все еще нет. Ты больше не веселишься с нами и не разговариваешь, если к тебе не обращаются. Ты хоть представляешь, как больно чувствовать, будто я снова теряю тебя? По ее щеке наконец скатывается злосчастная слеза. — Может, сейчас я веду себя эгоистично, — заключает она, — но я хочу, чтобы ты вернулся. Норман чувствует себя глупо, нежно вытирая ее щеку большим пальцем, потому что его лицо тоже влажное. — Не думаю… что у меня есть право возвращаться в ваши жизни после всего, что произошло. Эмма слабо качает головой. Крошечная часть его мозга надеется, что это потому, что она пытается не потерять ощущение его рук. — Мы хотим, чтобы ты вернулся. — Я знаю, — он правда знает, — но я сделал то, за что ненавижу себя. То, за что ты бы возненавидела меня. Я не могу просто продолжать жить, как раньше, и притворяться, что ничего не было. Эмма, ты знаешь, что такое фермы. И я в каком-то смысле помогал им. И, помогая им, я взял на себя ответственность за многие смерти. Я не могу просто… — Ты знал, — резко перебила его Эмма, — что я убила дюжины демонов? Диких и похожих на людей. На секунду Нормана захлестывает волна шока. Впрочем, чему он удивляется? Все, что встанет на пути между ней и их семьей, погибнет. Такова Эмма. — И все же, — настойчиво продолжает он, — демоны пытаются убить вас. — И они бы не съели тебя, не пойди ты им навстречу? Спустя несколько неудачных попыток произнести хоть какое-то возражение Норман пораженно закрывает рот. Он знает, что Эмма права. В то же время она воспринимает его молчание как толчок к продолжению и крепко сжимает его рубашку в руках. — Мы вытащили тебя, но оставили там детей. И мам. Как думаешь, что с ними случилось, Норман? Он помнит. Помнит, как крепко держал своих братьев и сестер за руки и бежал из этого хаоса. Демоны сражались с взявшейся словно из ниоткуда подмогой. Скорее всего, в попытке заполучить лакомый кусочек человечины. Норман не узнавал многих незнакомцев, которых привела с собой Эмма. Наверное, лучше не спрашивать. — Эта ситуация убивает меня, — продолжает она. — Но мамы, чьих детей мы спасли с плантаций, они мертвы, да? Демоны не допустят провала такого масштаба. Может, у детей, которых нам пришлось оставить, будет шанс. Может, мы сможем вернуться. Может. Но сейчас? Я тоже убила немало людей. Отчасти потому, что спасение собственной семьи было для меня важнее. Думаешь, я горжусь этим? Сил что-то ответить попросту нет. — Мы не герои. Жизнь научила меня тому, что иногда просто невозможно выбрать благородный путь. В этот момент складывается впечатление, что ей тоже нужно снять камень с души. По ночам ее наверняка пожирает прошлое, как и его. Они похожи. И непонятно, почему он сдерживался все это время. — Мне жаль. В голове мечется миллион мыслей, но выразить их можно только через одно-единственное предложение. Она будто все понимает и одаривает его улыбкой, прекрасней которой Норман ничего не видел. — Не стоит. И впервые за весь вечер он искренне улыбается в ответ. В следующую секунду на него находит что-то странное. Не в его стиле вести себя опрометчиво. Возможно, дело в том, что она все еще позволяет держать свое лицо в ладонях. Или открыла сердце, несмотря на выстроенные им глупые стены. Или в этой нежной улыбке. Вряд ли ответ известен даже ему. — Я люблю тебя. И Эмма тихо смеется, как будто она ожидала такой поворот событий. — Знаю. Я тебя тоже. Когда она обхватывает его лицо теплыми пальцами и наклоняется ближе, Норман понимает, чего она хочет. Поцелуй ожидаемо неуклюжий. Они сами не понимают, что делают. И каждый раз, когда он пытается выбрать более удобное положение, их носы неловко сталкиваются. Норман не знает, что делать с нелепо застывшими в воздухе руками. Ее дыхание забавно щекочет его губы. Все идеально. О большем нельзя и мечтать. Они немного отстраняются. Норман наконец запускает руку в эти непослушные рыжие волосы, как всегда и хотел. — Тебе идет, — тихо бормочет он. — Да? — Эмма широко ухмыляется, а Норману приходится тщательно скрывать гордость, когда на ее щеки ложится легкий румянец. — Я отрастила их из-за уха. — Останешься со мной? Просьба, наверное, звучит по-детски наивно. Но ее улыбка становится еще ярче. — Конечно. У них еще будет время на решение проблем и налаживание своих жизней. Найти дом получше, чем убежище, которое оставил человек без лица. Последний раз они спали в одной кровати несколько лет назад, когда Изабелла потакала их прихотям. Но все так же приятно чувствовать, как Эмма доверительно опускает голову на его плечо. Норман обнимает ее за талию, а свободной рукой тянется к настольной лампе и выключает свет. Дождь за окном убаюкивает их в спокойный сон. Эмме всегда нравился этот звук. Ничего не изменилось.