Время и его Любовь

      То что он так просто обрывал часы жизни жителей своего красочно-абсурдного мира не было профессиональной деформацией. Тик-так, тик-так… Обычно он делал два шага на тик, два шага на так, но сегодня настроения не было. Он попытался взбунтоваться против своей сущности, и шагать без разбору, без ритма (как тот раздражающий парень со странным макияжем делает), но и на это не осталось ни капли настроя.       Тик-шаг и так-шаг. — Так-так… И кто тут у нас? Крэдлок!       Серебристые часы скрылись в складках вычурной мантии. Нет, то не была профдеформация. Сам Время считал что он просто смотрит на жизнь и смерть философски. Легко так смотреть, если ты этого лишен. Смерти, конечно, не жизни. — Хотя что это за жизнь? — пробубнил он себе под нос.       В последнее время Великий Вечный Безжалостный и преподающий всем уроки (хотя он не помнил когда его об этом в последний раз просили) сделался меланхоличным, ленивым и слегка размазанным. Часы у груди стали пропускать секунды, секунды стали складываться в минуты, в эти минуты ускользало порой что-то важное. Виной тому была Любовь.       Она всегда была к нему зла. Что за несносная леди! Как жестокий ребенок, отправляющий свежепойманного смертоносного паука и прыткую ящерицу в маленький импровизированный Колизей, сделанный из стеклянной банки, она стравливает двух невинных бедолаг и вот… Вот это.       Время нахмурился.Нет, она совершенно, абсолютно и безоговорочно ужасная особа! Да она всегда его недолюбливала… И это при том, что они ни разу и не встречались. Но ничего. Он бы не был самим Временем, если бы так просто давал этой заносчивой дамочке делать все что заблагорассудится.       И пускай он не мог спасти несчастных от лап этой жестокой властительницы (он и себя то от этой участи не спас), он придумал маленькую хитрость. Он считал это верхом милосердия. Он бежал! Бежал со всех ног. Это не составляло ему труда. Время заметил, что чем старше он становится, тем легче ему дается бег. Он мчал галопом, стоило Любви поймать в свою банку новых жертв. Да, он не мог их спасти. Но он бежал так, что становился для влюбленных незаметным. В ответ Любовь сотворила из него это.       Тик-шаг… Пауза… Так. — Что не так? Эй, ты Пэдстоун! — Вечный нетерпеливо постучал по крышечке золотистых часов, невозмутимо свисавших откуда-то из начала времен и до кончика его длинного носа. — ПЭДСТОУН! Время поежился. Стал теребить воротник, как будто ему жарко. Надо бы взглянуть на часы, но пальцы не дают, это же позорище! Время он или кто? — Ну же, ты! Негодник! Твое время пришло! Я, черт возьми, пришел! — он по ребячески топнул ногой. Не помогло. — УИЛКИНС! Маленький дворецкий робко просунул в двери металлический нос. — Уилкинс! Кто этот малый и почему он еще тикает? — не оборачиваясь и стараясь сохранить непринужденно-раздраженный тон прогремел хозяин. — Минуту, сэр, — проскрипел дворецкий и его нос пропал из дверного проема. — СЕКУНДУ! — гаркнул Время и озадаченно потирая подбородок вперился взглядом в часы жизни некого господина Пэдстоуна.       Скоро вернулся Уилкинс. Как муравей он тащил на спине вес в разы превышающий его собственный. Весом была книга. Большая в кожаном переплете. «Книга учета секунд, минут, часов, дней, месяцев, лет, веков, тысячеселетий» — золотыми буквами было выведено на ней. Ниже был написан номер тома, но число было столь велико, что вряд ли кто-то захотел бы его прочесть. Может только сам Время. И то, только в особо сильном приступе тщеславия. Дворецкий скинул ношу на пол и на грохот упавшего фолианта все часы жизни в зале отозвались легким звоном. Время любовно погладил парочку механизмов и они умолкли. Подрагивающие голубым светом глаза внимательно следили за расторопными движениями дворецкого. — Эдгар Пэдстоун, сэр. — наконец отозвался Уилкинс, водя наслюнявленным пальцем по пожелтевшей странице книги учета (хотя откуда у металлического дворецкого слюна?). — Сегодня должен был свети счеты с жизнью, но передумал, сэр. — Хочешь сказать, что он отказался от дара смерти? Вот так просто? — Да. — НО ЕГО ЧАСЫ СЕГОДНЯ ДОЛЖНЫ БЫЛИ. — начал гневную тираду Время, но был оборван слугой. — Тут внесена поправка, господин. — дворецкий поднял фолиант над головой, чтобы его высокий хозяин прочел написанное на странице. — И у кого же хватило на это полнейшего безрассудного идиотизма? Уилкинс? Кому давал книгу? И, главное, у кого хватило на то власти? — Время ткнул длинным пальцем в нужную строку и прочел: — Покочил жизнь самоубийством. Зачеркнуто. Хотел покончить жизнь самоубийством, но встретил настоящую любовь. Тон хозяина был на редкость ровен, даже несмотря на легкую озадаченность. Однако наученный опытом Уилкинс прижал голову поближе к плечам, и не зря. — ЛЮБОВЬ! — раскатом грома пронесся голос Времени по его негостеприимному замку.       В отличие от Времени Любовь не обладала тщеславной потребностью возводить вокруг себя замки с пропастями и миллионами маленьких слуг. Но как и Время она была ужасно одинока, но в одиночестве своем не обманывалась и держала того в узде. Чтобы не давать чувству места для роста она окружала себя тесными вещами: тесен был ее маленький садик (с маленькими яблоньками и персиковыми деревцами, плоды которых вырастали в лучшие годы с голубиное яйцо), тесен был ее домик с тесными дверями и миниатюрными окнами, она носила тесный корсет, туфли ее были настолько тесны, что к вечеру натертые пальцы кровоточили. Любовь садилась у маленькой чугунной печки (камина у нее не было, потому что одиночество просто обожает эти уютные обиталища огня) снимала обувь и плакала. Ее устраивало плакать от боли, это было лучше чем пускать слезы от одиночества.       Когда Время перешагнул порог ее сада, его одарила лаем миниатюрная собачонка размером с карликовую кошку. В силу своего великого роста Время ее не услышал. Благодаря своей собачьей прыткости, маленькая охранница не была растоптана тяжелыми сапогами гостя. — Любовь! — гаркнул Время пустив в дело всю мощь своих легких и голосовых связок и отчаянно забарабанил в дверцу домика. — Время? — высунулось из оконца, обрамленного плетущейся розой (совершенно и невыносимо розовой) милое личико хозяйки. — Не делай вид, что меня не ждала! — угрожающе задрав нос, но совершенно не глядя на голову той, что так ему досаждала, пробасил Время. — Не напрашивайся на каламбур, я слыхала ты их ненавидишь, и заходи уже внутрь.       При этих словах дверь домика сама собой отворилась Неизвестно как, но зайдя в маленькое логово госпожи Любви, Время зацепил собой почти все предметы, что там находились. Хрустальная люстра закачалась и испуганно забренчала от столкновения с массивным головным убором гостя, и пока хозяйка дома покачивалась вслед за ней с распростертыми объятиями наготове, Время уронил все остальное. Делая вид, что подобное поведение (пускай и без злого или какого-либо еще умысла) в чужом доме приемлемо и даже ожидаемо, гость дошел до диванчика и с гордым видом в него рухнул.       Склонная же к драме лишь в своей, с позволения сказать, профессиональной деятельности, в быту Любовь была на удивление легка и отходчива, а потому небольшое происшествие ее нисколько не задело. Убедившись, что хрустальная подруга не собирается лететь навстречу полу, она наконец полностью перевела все свое внимание на гостя. Возвращая перевернутый чайный столик на место, хозяйка непринужденно принялась расспрашивать Время о его делах, здоровье и планах, совершенно не обращая внимания на его холодные односложные ответы (она очень гордилась собственной предусмотрительностью, что заставила ее оставить чайный сервиз на кухоньке до прихода гостя, а потому была в особенно приподнятом настроении).       Когда чай был выпит, а все светские формальности соблюдены, Время шумно выдохнул, и уперев руки в колени искоса посмотрел на хозяйку. Он предал своему взгляду весь груз, что он тащил со своего рождения до этой секунды. Но груз времени не возымел эффекта. Любовь по прежнему легко улыбалась гостю, выставляя напоказ свои ямочки на щеках и щебетала о чем-то не имеющем отношения к раскаянию, которое Время от нее ждал. Тогда он наконец перешел к делу: — Ты заставляешь меня ждать! — Но это было бы кощунством красть тебя у себя самого.       Отчего-то раздражительность гостя делала Любовь легкой, ветренной и игривой. Хотя бы ради своих старых привычек Время должен был взорваться высокомерной тирадой на столь бессовестно украденное у него самого замечание о краже его самого у себя, но внезапная перемена в облике хозяйки дома его отвлекла. Любовь отчего-то вдруг помолодела. Он не крутил стрелки своих часов вспять, но как-то ее ясные глаза стали больше и наивнее, аккуратные губы налились краской и свежестью молодости, в погоне за которыми так часто взрослые мужчины целуют юных девушек, кожа ее посветлела, а в волосах заплясали огоньки, отражающие свет, но не липкий солнечный, что врывался в окошко гостиной, бесцеремонно приставая к мебели и обнажая ее пыльность, а мягкий серебристо-лунный которого не могло быть в комнате в этот безоблачный полдень.       Облик молодой Любви завладел всем вниманием Времени. Она не казалась ему ни красивой, ни даже привлекательной, но отчего-то он подумал, что закрой он глаза и весь мир рухнет. Все сущее, казалось ему, было заключено в этом облике, а вся его работа, бывшая такой важной, стала безразличной, пустячной, ненужной.       Расхрабрившаяся Любовь вдруг сама перешла к делу: — Ты пришел за Пэдстоуном, но я его не отпущу! — для особого эффекта она притопнула ножкой. — Боюсь я не успела уделить ему внимание и теперь должна ему сполна. И ни тебе… То есть Вам…       Любвовь тяжело дышала, она поднялась с кресла и от недостатка свободно пространства почти нависала над гостем. Когда же время поднял на нее взгляд, девушка ахнула — его глаза были черны. — Вы что сломались? Остановились? — Любовь рухнула на колени и сгребла руки Времени в свои. — Это из-за моего поступка? Что с вами?       Время не отвечал. Он оглядел хрупкие ручки что держали его, мягко поглаживая большими пальцами его ладони. Столько неосязаемой силы было в этих ручках с тоненькими пальцами и розовыми овальными ноготочками. Он взял одну из ее ладоней и прислонил к щеке, ощущая облегчающую прохладу ее рук. Она почувствовала как снова забилось его механическое сердце ускоряясь при каждом новом тик-таке. — Мы не враги друг другу, — наконец произнес он, наблюдая как она беззвучно повторяет его слова, — и Пэдстоун, наверно, заслужил второй шанс, если ты так считаешь. Во всяком случае, у тебя тоже есть власть писать в книге учета секунд, минут, часов… — Нужно название покороче, — улыбнувшись шепнула Любовь и наконец отняла руку от щеки возлюбленного.       Гостиная была во власти мрака, притесняемого лишь светом луны. Время удивленно осмотрелся, не веря, что это его стрелок дело. Он исуганно взглянул на любимую, она с грустью смотрела на него. — Тебе пора, милый друг. — Но… Разве так и должно быть? — Так всегда и происходит. — Я что-нибудь с этим сделаю. — Некоторые привычки трудно искоренить.       Девушка поднялась на ноги и решительно склонившись поцеловала мужчину со всей страстью молодой зарождающейся Любви, заставив часы в его груди снова замереть. — Ну вот, я выиграла тебе немного времени, теперь ты успеешь вернуться в замок к началу ночной смены.       Обретя счастье отдавать всю себя Времени, Любовь больше не могла жить в прежней тесноте. Однако она была так увлечена чувством, что и не заметила как ее жилище постепенно выросло. Теперь когда Время навещал любимую, он мог свободно располагаться в уютных залах и ласковых комнатках ее дома, который стал ему соразмерен. Потолки стали высоки, но не настолько, чтобы в углах их могли затаиться недоверчивые тени, окна вытянулись и стали пропускать больше света. Мудрая хозяйка дома сшила для них шторы из плотной уютной ткани, и прикрывала ими бессовестное полуденное солнце.       Мечтательными звездными ночами эти шторы были без надобности и Любовь распахивала окна. Влюбленные лежали на полу в прямоугольной кровати из лунного света, что была мягче любой пуховой перины, она бледным пальчиком водила по дырявому полотну неба, отмечая звезды и созвездия, рассказывая истории их любви Времени, пока он наконец не услышал все.       Он больше не считал ее жестокой.       Одной такой нежной ночью, когда несчастная луноликая Селена отказывалась покидать спящего, не способного подарить ей ласку Эндимиона, и жалостливые звезды в попытке утаить ее отсутствие светили ярче обычного, Время вспомнил о своей былой любви. Он хотел спросить Любовь «Почему?». Но вопрос все не хотел выходить из легких и неприятно щекотал нутро. Но милой, его любимой Любви и не нужны были все эти слова: — Ты любил ее потому что мог, но даже я не в силах заставить любить против воли. С последним словом Любовь всхлипнула, под глазами ее пролегли тени боли и сожалений. И Время увидел и осознал как несчастна она была, когда труды ее не имели успеха. Ее сердце болело в унисон сердцу каждого отвергнутого влюбленного, и вся испытанная ею боль теперь лишила всякой краски милое ему личико. — И из-за меня ты была несчастна? — прошептал Время, поглаживая кончиками пальцев ее щеки, в бессознательной попытке расскрасить их снова. — Раньше ты говорил наоборот. — Любовь улыбнулась и легкий румянец стал пробиваться там где дотрагивался до ее лица Время. Тогда он поцеловал ее и она расцвела вновь.       Некоторые привычки Времени тоже изменились. Потребность бегать от Любви пропала, и еще несколько раз обескуражив жетелей Подземья внезапной сменой дня и ночи, он наконец привык и условный рефлекс был навсегда забыт. Потакая собственным желаниям он даже порой затягивал свои особенно сладкие минуты, но в это время и сама Любовь была счастлива как никогда, а потому сердца жителей безумной страны вдруг отчего-то приятно начинали трепетать, и никто не был против.       Мрачный замок с его часами и слугами никак не изменился. Изменился его хозяин. Одежда на нем теперь была менее устрашающая, а голос приобрел более добродушное звучание, что не могло не радовать его маленьких секунд, а в особенности его нервного дворецкого.       Любовь частенько заглядывала в замок Времени, но от ее присутствия секунды влюбленно млели и совсем не хотели работать. Тогда их хозяин отводил гостью в какой-нибудь приятный укромный уголок замка, где никто не мог их побеспокоить, и главное где она не будоражила маленькие сердечки из шестеренок.       Но иногда Любовь проскальзывала в залу с часами жизни и стояла печально разглядывая серебристые механизмы, чьи заводы вот-вот кончатся. Когда Время находил ее там, он в приступе щедрости, которой не знал до этого, дарил ей дни, или месяцы или даже годы. И она передаривала их нуждавшимся: тем, с кем не успели попрощаться их любившие, тем, кто совсем не знал доселе Любви, а также детям купавшимся в любви родителей, но срок которых по ужасной вселенской несправедливости подходил к концу.       Спустя время свежесть и яркость молодой Любви сменила спокойная элегантность Любви зрелой. Ее большие глаза теперь стали глубокими, а наивность во взгляде уступила мудрости. Любовь и Время навсегда остались за одно.