Сказка об одном фонарном столбе.

      Знаете ли Вы что-нибудь о фонарях? Должно быть, многие до сих пор в серьёз полагают, что это всего лишь столб с лампочкой на конце, который ставят на улице для того, чтобы люди не заблудились в темноте. Его зажигают по ночам, а днём же он просто привычный атрибут улицы, годный лишь для того, чтобы наклеить на него объявление о пропаже собаки или продаже велосипеда. Что ж, Вы были бы правы, если б так не заблуждались. Я хочу поведать Вам историю, или, скорее, рассказать сказку об одном фонарном столбе на перекрёстке трёх полутёмных дорог, дабы пусть и на малую толику развеять заблуждения. И так… Сядьте поудобнее, закутайтесь в тёплый плед, возьмите кружку горячего шоколада и приготовьтесь слушать.       Спускалась зимняя ночь. Но не такая обычная и холодная, какой она предстаёт по ту сторону окна тёплой квартиры, а совершенно иная, незаурядная, новая. И пусть каждая ночь рождается своеобразной, многие из них до неприличия похожи одна на другую. Но только не эта. Она спустилась на мир ажурным снегопадом и царственной, почти монументальной тишиной.       Этот фонарь стоял на перекрёстке трёх дорог в тихом, почти безлюдном парке. И так потрясающе сильно его прямой, чёткий контур подходил картине размытой снегопадом ночной аллеи, что не оставалось сомнений… Если бы этот фонарь мог любить, он, несомненно, любил бы это место больше всех остальных. И даже если равнодушные проектировщики вдруг соизволили бы предоставить ему выбор, где стоять, фонарь, будь он живым, разумеется, ни на какие сказочные многолюдные улицы Парижа и Нью-Йорка не променял бы этого перекрёстка. Пусть и был он освещён одном только его золотисто-желтым сиянием.       Хотя, право, за что это место можно было так сильно любить? Оно такое же обычное, как и всё в этом парке, однако, всё же отличается. Прямо от подножия фонарного столба расходились в разные стороны три дороги. Первая — её даже нельзя было назвать дорогой, а скорее тропинкой, вела меж высоких кустов по укромным уголкам к одной из главных аллей парка. Вторая — прорубленная в короткой полосе леса, соединялась с другой просекой, и тоже вряд ли считалась дорогой. Скорее перемычкой, перешейком между двумя сторонами леса. И третья — самая широкая из всех, шла по окоёму деревьев до поворота, и пролегала между лесом и широким, почти идеально вписывающимся в квадрат пустырём… Где всегда устраивал танцы ветер.       Из всех трёх фонарями освещалась только одна — последняя. По ней тянулась череда таких же высоких фонарных столбов с романтичным, проникновенно-золотистым светом. И наш фонарь — неизменный герой этой сказки, был самым последним из них. Он словно бы освещал путь в никуда.       Наверное, если бы мог этот фонарь чувствовать, он иногда ощущал бы себя одиноким и бесполезным. Прохожие, настроенные на романтичную прогулку по ночному парку при свете фонарей, часто разочаровывались таким скорым окончанием аллеи, и просто не считали нужным доходить до границы света последнего фонаря. Часто они останавливались у предпоследнего, немного обиженно, словно бы кто-то виноват в этом, спрашивали сами себя или друг друга: «И это всё?», а потом разворачивались и уходили, сетуя на халтурящую администрацию парка или управу района. Но так было не всегда. И уж определённо не сегодня, ведь, как я уже сказала, это была совершенно необычная ночь.       Снег кружился с ветром в мерном танце, шумели кроны деревьев, и даже близкий гул машин и наземной станции метро не долетал до этого места. Здесь царил покой…       Вот мимо последнего фонаря пробежала девушка в лёгкой куртке с изящной собакой на поводке. Овчарка, а это была именно она, даже не соизволила повернуть морду в сторону последнего источника света, а уж бегунья тем более. У неё был свой налобный фонарь, белый, пронзительный и мёртвый. Не самая лучшая защита в темноте, но для той дороги, куда она свернула, и этого вполне хватит. Тем более, у неё есть собака, а Они не любят собак.       Зигзагами между снежинок, оставляя путаную дорожку следов на снегу, мимо фонаря прошествовала весёлая компания. Двое мужчин, любовно обнимаясь с прозрачной бутылкой, горланили песни без рифмы, ритма и смысла, но и такое здесь было не редкостью. Хмель всё же отвёл пьяниц от подножья фонарного столба, что не могло не радовать. Порой, фонарь даже забывал, что он не живой. Всё верно, он не живой, и чувствовать ничего не может, а значит, не может и радоваться. Но всё же, что-то странное, смутно похожее на радость или облегчение рождалось где-то в глубине проникновенного света.       Они не тронут этих прохожих… Они не любят хмеля и шума, Они не любят веселья. И предпочитают питаться кем-то более тихим и задумчивым. Как, например, она…       Из-за угла, одними губами подпевая тихой музыке в наушниках, вышла девушка. Сначала она тоже остановилась за два фонаря от темноты, раздумывая, идти или не идти дальше. Сняла один наушник, прислушалась к тишине, и всё же не удержалась, сняв второй. Всё верно… Они завлекают тишиной тех, кто умеет её слышать. И она явно из этого числа.       Ещё на мгновение замерев, словно желая войти в эту размытую снегопадом картину, зависнуть в ней и остаться уместным штрихом, она неуверенно сделала шаг вперёд. Потом ещё один… Медленный, грациозный. И в то же время без пафоса и яркой агрессии, что теперь стала неотъемлемой спутницей современной красоты. Она шла, а фонари скользили по ней светом, заливая золотом синий плащ, распушенные тёмные волосы, припорошённые снегом, горячие голубые глаза.       Она застыла под последним фонарём, медленно переводя взгляд с одной дороги на другую, а снег большими хлопьями опускался на её ресницы. Ветер игриво разбрасывал снежинки в разные стороны, и этот причудливый зимний танец отбрасывал быстрые, лёгкие тени на заметённую аллею. А она всё стояла под последним фонарным столбом, и зимний пух укладывался белым мехом на её плечи.       — Раздумываете, стоит ли идти? — голос раздался незаметно, тихо, не выбиваясь из общей тишины, и всё же девушка встрепенулась, как потревоженная птица.       — Простите, — улыбнулась она смущенно, и голос её вошел в тишину так же уместно и мелодично, — Вы меня немного напугали. Я задумалась, и не заметила, как Вы подошли.       — Не страшно… Бывает.       Его голос был низким, немного надрывным, и походил больше на завывания ветра, чем на обычный человеческий тембр. Он был одет в удлинённый черный плащ с несколькими сияющими пуговицами, и стоял у самого подножья столба. Так, что ботинки терялись в невысоком сугробе, а глаза оставались в тени отросших волос. Он не был уверен, подходит ли этот облик ситуации, но почему-то всегда хотел предстать перед кем-то именно таким.       — Вы что-то хотели у меня спросить? — её замешательство мило округляло большие голубые глаза.       — Да, — теперь он постарался улыбнуться смущённо, пусть эта эмоция и плохо ему давалась, — Я спрашивал… Раздумываете, идти или нет?       — Верно… Это — последний фонарь, а идти одной по темноте парка ночью немного страшно.       — А кого Вы боитесь? — он постарался спросить как можно непринуждённее, хотя и прекрасно знал об опасности, подстерегающей незнакомку по ту сторону света. Девушка прикусила губу и перевела задумчивый взгляд на темнеющую впереди тропинку:       — Не знаю… Но всё же, чего-то боюсь.       — Тогда, может, пока Вы не решились пойти… Задержитесь здесь со мной? Совсем ненадолго. Может, я смогу разубедить Вас отправляться в темноту.       Он не был уверен, прозвучало ли это убедительно, или же наоборот пугающе, но девушка всё же вернула ему своё внимание, и только неуверенно кивнула.       — Пожалуй… Это лучше, чем стоять здесь одной.       — А почему…- ему хотелось подойти поближе, но он просто не мог этого сделать, — Почему Вы одна? Что случилось?       — Думаете, что молодые девушки не гуляют ночью по тёмным паркам в одиночестве? — она усмехнулась, но абсолютно без иронии.       — Отчего же? — он постарался скопировать её усмешку, но снова вышло как-то кривовато и не убедительно, — Вполне даже гуляют. Но почему на этой аллее оказались именно Вы?       — Я…- она замялась… То ли говорить о причинах происходящего ей было неприятно, то ли она не доверяла незнакомцам сокровенные тайны, но он решил продолжить за неё.       -…Сбились с пути?       — Да…- она неуверенно кивнула, а потом добавила уже смелее, — Именно. Сбилась с пути. Пожалуй, сама точная формулировка.       — Тогда просто не думайте об этом, — теперь улыбка получилась куда увереннее, — Лучше скажите мне, что Вы думаете, скажем… Об этом фонаре.       Она ещё раз обворожительно прикусила губу, и отозвалась спустя несколько секунд:       — Я думаю, он счастлив.       — Почему же? — удивление получилось весьма искренним.       — Ну, хотя бы потому, что он… Не уверена, поймёте ли Вы меня. Он счастлив, потому что любит то место, де поставлен, и любит своё занятие. То, что он делает… В нём нет эгоизма, потому что он светит другим, в нём нет и тщеславия или алчности, потому что он не требует награды за свою работу. Он просто есть, он здесь. Оберегает случайных прохожих от кровожадных лапищ тьмы. Его хлещет дождь, палит солнце, заметает снегом, а он просто стоит, и так удивительно вписывается в картину, что сразу видно… Он любит это место. Ведь тот, кто не испытывает подлинной любви к своему месту в жизни — не вписывается в него. Он словно неуместное пятно на картине, и до конца своих дней этим пятном и останется. Этот же фонарь дополняет собой картину, — и только сейчас она опомнилась, — Наверное, Вы сочтёте меня сумасшедшей.       Он выдержал странную паузу, сам не понимая, для чего, а потом всё же отозвался, но как-то тихо:       — Вовсе нет. Вы не сошли с ума, и я Вас понимаю. Более того, я согласен с Вами. И если бы у этого фонаря была душа, или, как его обычно называют, Голос Света, он бы тоже согласился с Вашим суждением.       — Что ж, если…- она была польщена, хоть вида и не показала, — Если Вы так хорошо понимаете меня, может, поведаете мне… Чего я боюсь?       — Охотно, — он указал рукой, и надеялся, что люди именно таким жестом хотят на что-то указать, — Вы боитесь темноты.       — Не думаю, что это так. Люди боятся не темноты, а тех образов, подсознательных детских и взрослых страхов, что она рождает в каждом из нас. Это Вам любой психолог скажет.       — Верно, любой… Любой психолог о любом человеке. Но не о Вас. Вы умеете слышать Свет, и видеть Тьму. Правда, пока сами не признались себе в этом.       — Как просится на язык старая фраза: «С ума поодиночке сходят». Выходит, хотя бы один из нас нормальный…       — Смотря, что воспринимать за норму. Для Вас, людей, норма — не видеть дальше собственного носа. Не обижайтесь, это правда. И я могу её доказать. Смотрите вверх, на лампу.       Она подняла глаза. Фонарь был высокий, и ей даже пришлось запрокинуть голову, чтобы устремить взгляд точно в центр. Она смотрела и видела, как мерно падает снег, освещённый ореолом золотистого света, видела порывы ветра, вернее различала их по движению снежинок, видела… Видела что-то в темноте на периферии зрения. Сначала она решила, что ей показалось, и снова попыталась сконцентрировать внимание на снежном танце, но… Так и не могла оторвать мысли от образов бокового взгляда.       А они становились всё отчётливее, гуще, словно сама тьма сгущалась под их натиском. У них было много кровожадных глаз, лапы, щупальца, когти, клешни… Они тянулись к девушке, но пугливо прятались в темноте, боясь тусклого золотистого света. А может, никакой тьмы на самом деле и нет? Может, Они — и есть Тьма?       — Кто это? — наконец, она не выдержала и почти отпрыгнула от границы света и мглы.       Стоило только оторвать взгляд от фонаря и посмотреть в темноту, как смутные образы исчезли.       — Их называют по-разному, — он пожал плечами, скорее просто потому, что ему захотелось использовать этот жест, — На человеческом наречье лучше всего подойдёт название — Заблудшие.       — То есть, заблудшие души? — удивительно, она почти не боялась, а ведь перед ней сейчас открылся мир за пределами её понимания.       — Нет… Души свои они давно потеряли. Как и тела, и сущности, и вообще самих себя. Просто когда-то давно они заблудились. Сбились с пути, точно так же как и Вы сейчас. Тьма вобрала их, озлобила, и теперь они утягивают к себе каждого заблудшего. И Вас тоже…       — Меня? — она ещё раз посмотрела в сгущающуюся мглу.       Всё верно, и её тоже. Она верит его словам без обычного человеческого скептицизма лишь потому, что они уже подбираются к ней. Она во власти их чарующей тишины, и должно быть, если бы он не явился ей сейчас, она тоже пропала бы меж кустов или затерялась среди тонкой полосы деревьев.       — Так, говорите… Этот фонарь счастлив? — он приложил руку в черной перчатке к высокому столбу.       — Да…- отозвалась она автоматически, но потом опомнилась, вспомнила о вежливости и добавила, — Он светит другим, сгорая сам. Образно выражаясь.       — И ни на какие живописные улицы Нью-Йорка и Парижа не променяет он этого перекрёстка…       Он взглянул в темноту, потом снова на девушку. Снег уже лежал белой шапкой на её голове, терялся в волосах, укутывал плечи.       — Ничего ты не сделаешь…— шептали, почти скрежетали они противными голосами.       — Ты слаб…       — Ты беспомощен…       — Ты бесполезен…       — Ты остался последним, совсем один…       — Мы пожрали всех…       -…всех Голосов Света на этой аллее…       -…в этом парке!       — Всех! Всех! Всех!       -…и тебя сожрём.       — Твой фонарь потухнет…       — Наутро безразличные электрики поменяют лампочку…       -…но тебя в ней уже не будет.       -…ты не сможешь ничего сделать…       — Ты не убережёшь себя…       — И не удержишь её…       — Она наша! Наша! Наша!       Может быть, они и были правы. Всё верно, среди всех своих собратьев он остался один. Единственный, кто ещё не умер от хитрых козней Заблудших. Если, конечно, Голос Света может умереть в том смысле, который заложен в это слово. И всё же, он любил этот перекрёсток… И ни на что не променял бы его, но, кажется… Пришло время расставаться.       — Знаете, а Вы правы. Он действительно счастлив. Вернее, был счастлив каждую ночь в немой борьбе сражаться с Заблудшими. Но всему в этой жизни приходит конец. И…- он достал из кармана маленький, похожий на старую керосиновую лампу, но всё же электрический синий фонарик, — И я уверен, он был бы счастлив, если бы сейчас, Вы забрали это с собой.       Он пару раз стукнул лампой о столб, и внутри неё затеплился такой же романтичный, проникновенно-золотистый свет.       — Прошу Вас, возьмите. И носите его с собой всякий раз, как будете проходить мимо Заблудших. Они не оставят Вас в покое просто так.       Она сделала несколько неуверенных шагов в сторону фонаря. Он протянул ей тусклую, горящую лампу, а она приняла её с благодарной улыбкой. Пожалуй, ей стоило бы сказать: «Спасибо», но она не успела. Как только слабый свет оказался в её руках, фонарь погас. На мгновение всё погрузилось во тьму, и Заблудшие, должно быть, бросились к ней полчищами, но она этого не увидела.        А спустя какое-то незаметное, быстрое мгновение фонарик в руках девушки вспыхнул ослепительным светом. Золото его лучей испепеляло Заблудших, он видел это. Те, кто не успевал покинуть яркий ореол, сгорали навсегда. В эту короткую секунду свершилась последняя и решающая битва с Заблудшими в его жизни. Нет, он не умирал… И полчища этой кровожадной тьмы не были до конца уничтожены. Но ведь эта битва вечна… Его же время здесь подошло к концу. Он уходил… Вернее, его уносила в маленьком фонаре припорошенная снегом девушка с проникновенными голубыми глазами. Судьба всё же предоставила ему выбор… И он решился оберегать только её.       Завтра равнодушные электрики заменят перегоревшую лампочку, и фонарный столб снова будет обливать свечением три заснеженные дороги. Но его, Голоса Света там уже не будет. Никогда… Завтра и эта обворожительная незнакомка проснётся в своей постели и примет всё произошедшее за обычный сон, правда, потом будет долго задаваться вопросом, откуда же у неё маленький синий фонарик в виде старинной керосиновой лампы. Завтра… Всё это будет завтра.       А сейчас он рассыпается испепеляющими золотыми брызгами, обнимая светом небольшую тропинку меж высоких кустов. Его уносит с собой милая девушка, и он был уверен… Даже, когда она выйдет на ещё одну широкую, освещённую фонарями аллею, его свет она не променяет ни на какой другой. Потому что она умеет слышать Свет, и может видеть Тьму. Пусть даже сама себе пока что в этом не призналась…