32 градуса по Фаренгейту

Она бежала по оглушительно тихому и пустому Атриуму, почти не разбирая пути: слезы, стоявшие в глазах плотной пеленой, застилали пространство, оставляя от него лишь смутные силуэты, но Гермионе и не требовалось куда-то смотреть. Ноги сами несли ее к заветным каминам так, словно сзади расползалось Адское пламя. Если бы только все свидетельства ее позора можно было и правда уничтожить в Adesco... Она спалила бы здесь каждый камень, каждое стёклышко и деревяшку. Господи, за что, за что?! До каминов оставались считанные метры, когда впереди вдруг полыхнула зеленая, похожая на Аваду, вспышка. Гермиона в ужасе резко затормозила и рефлекторно вскинула палочку наизготовку. — Гермиона, не надо. Раздавшийся в тишине голос, казалось, разбился об стены и осыпался на пол. Нет. Она бредит. Девушка сморгнула слезы, заставляя детали картинки отчетливо проступить перед глазами, и шумно втянула носом сыроватый воздух. Эти белые до рези в глазах волосы невозможно спутать ни с кем — как будто по его плечам стекает жидкая платина. Люциус-будь-он-проклят-Малфой. Кто бы мог подумать, она не бредит — это действительно он… Что ж, прекрасно, так даже лучше. Гермиона потянулась свободной рукой к ключицам и дернула тонкую цепочку. В следующую секунду в наэлектризованной тишине Атриума раздался легкий, почти мелодичный стук, похожий на переливы японской музыки ветра: ослепительно сияющая, как миниатюрная звезда, подвеска ударилась о черный мрамор и, прокатившись несколько футов, замерла точно на полпути между Грейнджер и Малфоем. Это было символично до тошноты: все, чему случалось появиться между ними, всегда имело одну и ту же судьбу — повиснуть где-то над разделявшей их пропастью и колоть ей оттуда глаза. Красивое, значимое, ценное — все попадало в этот водораздел, отторгаемое и одним, и другой, как беженец, пойманный при пересечении границы. Все, хватит. С нее достаточно. Грейнджер опустила палочку и повернулась к каминам. — Гермиона, подож… Он не успел договорить: бешеной силы толчок в грудь едва не сбил его с ног, заставляя на секунду зажмуриться от удара. Тихий и глухой стук по мрамору, раздавшийся вскоре после, свидетельствовал о том, что его палочка отлетела к противоположной от каминов стене. Невербальный Экспеллиармус… Плохо, очень плохо. Грейнджер не умеет молчать и не нападает первой. Значит, это без пяти минут конец. Люциус с силой сжал правую руку в кулак и искоса бросил взгляд на свою палочку. Он не успеет: от Гермионы до каминов втрое меньше, чем от него до неё. Секунда. Две. Ну же, Люциус, думай… Ты не должен дать ей уйти. Три. Грейнджер дернулась в сторону каминов. В следующий миг тишину Атриума взорвал глухой характерный хлопок, — и руки Малфоя стальной хваткой легли на плечи девушки, отрезая пути к отступлению. Гермиона стиснула зубы и едва слышно простонала: из всех возможных способов помешать ей уйти, она отсекла все, кроме одного — аппарации. Дьявол. — Послушай, Герм… Эту фразу Малфою не удалось закончить ровно так же, как и предыдущую. Резкий удар острого локтя под ребра заставил его тихо охнуть, так что Люциус с трудом удержал хватку. — Решила драться? — Зашипел он над самым ухом Гермионы, смыкая свои руки кольцом у нее под грудью. — Храбро, но бессмысленно. Ты уйдешь отсюда не раньше, чем… В этот раз Малфой оказался внимательней и успел убрать свою правую ногу прежде, чем в нее вонзился каблук Гермионы. Девушка упорно не собиралась сдаваться, борясь с Люциусом так, будто в магической Англии все еще полыхала война. — Нет уж, ты выслушаешь меня, отважная дурочка… — И с этими словами Люциус, что было силы развернул Гермиону лицом к себе. Грейнджер тихо вскрикнула от боли — и замерла, затравленно глядя Люциусу в глаза. Они простояли так бесконечную секунду: смотря друг на друга и будто впервые видя. Тяжелое шумное дыхание, сбившееся от схватки, оглушительный стук крови у обоих в ушах и тишина — и все. Она больше не может быть сильной — Гермиона отчаянно вцепилась руками в отвороты мантии аристократа и обессиленно разрыдалась. Если и было в этом мире что-то, что могло обескуражить Люциуса Малфоя, то это были слезы Гермионы Грейнджер. — Тише… Тише, все хорошо. — Отпусти меня… — Нет. — Я больше так не могу… — Я знаю. — Тогда отпусти. Пожалуйста… — Нет. — Почему? — Потому что это будет неправильно. — Нет, это будет правильно. — Не будет. — Почему? — Моя невыносимая почемучка… — Малфой опустил одну руку, продолжая обнимать Гермиону другой, и зарылся носом в волосы гриффиндорки. — Ты ничего не понимаешь. — Тогда объясни мне. — Ты же ничего не хотела слушать. — Если ты меня отпустишь, я выслушаю. — Нет, я не отпущу тебя. — Люциус, я устала. Так устала… — Я понимаю. — Нет, не понимаешь. Мерлин, будь проклят тот день, когда ты пригласил меня на танец… — Дурочка. — Малфой крепче прижал Грейнджер к себе, будто стремясь закрыть и залечить этим ссадины в собственной душе. — Неужели ты не понимаешь, что это был просто повод? — Повод к чему? — Точно дурочка, даром что самая умная ведьма из всех, кого я когда-либо видел. — Правда? Малфой тихо и иронически рассмеялся. — Ты слышишь только то, что хочешь слышать. — Как и ты. — Да, в этом мы с тобой похожи. На несколько секунд воцарилась умиротворенная тишина. Гермиона слышала только ровный стук сердца Малфоя под своей рукой, его легкое дыхание в своих волосах и до боли любимый запах ванили и цветков апельсина. «Fahrenheit 32». Забавно, до какой степени Люциусу подходил этот аромат. Тридцать два градуса по Фаренгейту, ноль по Цельсию — температура, при которой замерзает вода, или же температура, при которой тает лед? На самом деле, ни то, ни другое. Просто граница, пауза, точка отсчета. То самое небытие, в котором ничего не происходит. Перекресток дорог, из которого можно повернуть куда угодно, место, в котором холод и тепло имеют равную силу, и где ни один не может одолеть другого. — Зачем ты так со мной? — наконец раздался тихий, почти неслышный шепот Гермионы. — Сегодня? — Нет. Вообще. — Как — так? — Больно. — Прости. Вновь тяжелая пауза. — Нас подслушивали сегодня. — Твоя жена? — Гермиона почувствовала, как тело Люциуса едва заметно напряглось при этих словах, но больше Малфой ничем не подал вида, что задет. — Нет, Драко. — Он знает? — Нет. Гермиона удовлетворенно кивнула, однако Малфой вдруг продолжил: — Но он догадывается. Грейнджер обеспокоенно отстранилась. — Ты скажешь ему? — Возможно. — Зачем? Он не простит тебе. — Шило в мешке не утаишь. — Шило не утаишь в другом месте — я, по-моему, тому наглядный пример, — иронически фыркнула Гермиона, и Малфой не выдержал и громко расхохотался, так что его хохот гулким эхом отразился от стен и сводов потолка Атриума. — Самокритично. — Зато честно. Малфой еще раз усмехнулся и, выпустив Грейнджер из объятий, медленно прошелся до того места, где крошечной льдинкой мерцала выброшенная Гермионой подвеска. — Что ты делаешь вечером в этот четверг? — Что, прости? — Какие планы у тебя на вечер этого четверга? — Какое это имеет значение? — Довольно большое, — Малфой нагнулся и поднял с пола подвеску, после чего прошелся до противоположной от каминов стены и поднял свою палочку. “Reparo”, — и порванная цепь вновь соединила свои тонкие звенья в единое целое. — Потому что я жду тебя в Малфой-мэноре. — Что? — Гермиона от неожиданности сделала шаг назад и побледнела, как полотно. — Нет. Нет, я не могу. — Почему? Почему? Да, потому что, черт побери, это ее личная Голгофа! Место страданий и боли, где пытали ее и ее друзей, где убили милого Добби, где ее заклеймили ярмом «грязнокровка», где живет человек, который унижал ее все ее школьные годы, и та, кому принадлежит человек, поработивший все ее мысли, и где живет тот, кто никогда не будет с ней… — Это сильнее меня. — Неправда. Я не видел никого и ничего сильнее тебя. — Малфой подошел к Гермионе и аккуратно застегнул цепочку с подвеской на ее шее. — Мне давно следовало сделать это. С Рождеством. Предательски подступающие вновь слезы девушки блеснули в глазах почти так же ярко, как и бриллиант у нее на груди. — Я правда не могу. — Можешь. — Нет. — Да. Я не приму возражений. Гермиона опустила голову и обреченно вздохнула. — Что ж, никто не обещал, что любить лорда Малфоя будет просто… — прошептала она себе под нос, пряча от Люциуса краснеющие глаза. — Что, прости? — Ничего. Люциус понимающе усмехнулся. Он слышал все, каждое слово. И будь он проклят, если что-то в глубине его сердца — нечто слабое, тщедушное и практически забытое — не шевельнулось в бессовестном, бесстыдном ликовании. Она любит его. В этом мире, оказывается, все-таки есть человек, который его любит, и этот человек — Гермиона Грейнджер. — В четверг в семь вечера. Пароль от камина: «Noblesse oblige»*. Я буду ждать тебя. — И Люциус мягко и тепло поцеловал Грейнджер в лоб, прежде чем исчезнуть в камине. Спустя секунду ноги Малфоя вновь ступили на ковер его кабинета, из которого он так стремительно исчез чуть более четверти часа назад. Люциус подошел к окну и шумно вдохнул, глядя на белые шапки пышных сугробов, что укрывали сады мэнора. Немыслимо, сущее сумасшествие. Но, черт подери, Люциус едва ли чувствовал себя когда-либо более живым и молодым, чем сейчас. ________ *"Noblesse oblige" (фр.) — "Благородное происхождение обязывает".