Когда ты не был богом

- Том! То-о-ом!! То-о-о-м!!! Скандирует толпа. Ее рев слышен тебе здесь, в подтрибунном помещении, очень хорошо. Хозяин Арены, Джош Бролин, явно сэкономил на шумоизоляции. Так что ты прекрасно можешь представить, что сейчас происходит наверху. Тем более ты все это уже видела. Ты как будто находишься там, среди толпы, на трибунах, как будто видишь все, что происходит на Арене. Тысячи глоток выкрикивают имя чемпиона, а сам он стоит в центре площадки для состязаний, просто стоит, слушает толпу. Ты думала бы, что он купается в этих криках, что ему нравится преклонение всех этих людей, если бы не знала совершенно точно — ему плевать. Возможно, ему так же было бы плевать, если бы все присутствующие разом опустились бы на колени, тебе даже кажется, и ты не знаешь, откуда в твоей голове берутся такие мысли, но ты почти уверена, что так уже когда-то было — он и коленопреклоненная толпа перед ним. Через пару минут человек на Арене подносит к губам указательный палец, и в тот же миг толпа умолкает. Как будто он — дирижер, а люди вокруг него — оркестр, беспрекословно слушающийся, подчиняющийся малейшему движению его руки. Конферансье называет имя того, кто сегодня решил бросить вызов чемпиону, и ты снова слышишь вопли, впрочем, не такие громкие. Людям нет смысла рвать глотку, приветствуя того, кто сегодня погибнет, а в том, что несчастного ждет гибель, сомнений почти нет — Том редко оставляет проигравших в живых. Тебе не слышен сигнал гонга, но ты знаешь, что он звучит почти сразу же после того, как представляют соперника. Еще несколько минут — пять, семь, вряд ли больше, да ты и не засекаешь — ты не слышишь ничего, как вдруг толпа взрывается просто чудовищным криком, и ты понимаешь, что бой окончен. Том не любит затягивать. Пока люди на трибунах беснуются, ты выходишь из своего кабинета. Впрочем, кабинетом это можно назвать с большой натяжкой — просто крохотная каморка, смежная с чем-то, что так же весьма отдаленно напоминает больничную палату, по крайней мере здесь есть три койки, три тумбочки и три штатива для капельниц — не густо, но ты рада и этому. Год назад, когда Джош только начинал устраивать бои, не было и этого, и ты штопала раненых прямо в своем «кабинете». Так вот, ты выходишь из кабинета и идешь к выходу на Арену. Это своего рода ритуал — ты встречаешь бойцов там, прямо у выхода, не ждешь, когда они придут (как вариант — их принесут) в медблок. Почему-то это важно для тебя, особенно важно, когда бой проводит Том, тебе просто необходимо встретить его еще на выходе, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Как правило, с ним все в порядке, но Арена — это Арена, и Том не бог, а простой смертный, и он так же, как все, закусывает кулак или шипит через плотно сжатые зубы, когда ты накладываешь ему швы, и знобит его, как и любого другого, когда действие обезболивающего прекращается, а попросить тебя вколоть еще он почему-то считает ниже своего достоинства. И кровь у него течет такая же, как у всех смертных — алая, густая. Но только на первый взгляд. На самом деле, и это так странно — ты не можешь объяснить себе самой, это вообще не поддается объяснению с научной точки зрения — но кровь Тома — это… Это не совсем кровь. Ты сама делала анализ. Да, у тебя есть, пусть древнее, но вполне точное устройство для определения группы крови и резус-фактора, у тебя есть даже бэушный биохимический анализатор, ты всю плешь проела Джошу, пока он не выделил тебе денег, чтобы ты смогла купить все это. Кровь Тома — это не просто эритроциты, тромбоциты и лейкоциты, это что-то еще, что твои приборы затрудняются определить. Это чертовски странно, но еще более странной ты находишь способность его кожи к регенерации — однажды он вышел на следующий бой всего через неделю после ножевого в живот, и ты сама дала добро на выход. Ты не понимала, как такое возможно, но факт был фактом — рана зарубцевалась, и чувствовал себя Том сносно. У Тома вообще много странностей. Начиная с его имени — ты еще никогда не видела, чтобы имя до такой степени не подходило человеку. Ты понимаешь, что имя, наверняка, вымышленное — на Арену под собственными именами никто не выходит — но как такое мягкое, такое нежное, даже какое-то уютное имя мог выбрать для себя этот человек, который, как тебе кажется, состоит из одних ломких углов и косых линий. Высокий, худой, ты бы сказала - болезненно худой, если бы сама лично не удостоверилась, что по человеческим меркам Том абсолютно здоров. Несмотря на угловатость, его движения всегда плавные, точно вымеренные — когда Том дерется, тебе кажется, что он исполняет какой-то жуткий танец, тебе страшно оттого, насколько то, что он делает, красиво, насколько это завораживающе, и ты понимаешь, почему многотысячная толпа всегда ревет, приветствуя появление Тома на Арене. Он весь — жесткий, решительный, стремительный. Смертоносный. Как такой, как он, может носить теплое имя «Том»? Ты подходишь к выходу на Арену как раз в тот момент, когда Том уже идет по коридору тебе навстречу. Кто-то из обслуживающего персонала кидает ему полотенце, но он возвращает его назад — он даже не вспотел. Поравнявшись с тобой, он чуть склоняет голову, приветствуя, коротко произносит твое имя: «Рут», идет дальше. Ты смотришь на него не дольше пары секунд, но этого достаточно, чтобы вобрать, впитать в себя, запомнить — бледная кожа, невероятные скулы, пушистые ресницы, угольно-черные длинные волосы, ярко-зеленые глаза — ты каждый раз врешь себе, что ты выходишь из своего кабинета, чтобы встретить его и удостовериться, что с ним все в порядке. На самом деле ты просто хочешь его увидеть — кожу, скулы, ресницы и глаза - увидеть, пусть и на пару секунд. Но он просто проходит мимо тебя и идет в душ, а ты идешь в свой кабинет за вещами — сегодня, слава всем богам, работы для тебя нет. Тебе, безусловно, жаль того беднягу, которому, в отличие от Тома, сегодня не повезло, но он знал, на что шел, он знал, что Том редко оставляет побежденных в живых. С некоторых пор так всегда — кто-то выживает, кого-то закапывают. С тех самых пор, как некто Танос, щелкнув пальцами, стер — в буквальном смысле — половину жителей Земли. Черт его знает, как, почему, главное — за что, но население планеты резко сократилось, и это факт, а та половина, которой посчастливилось (посчастливилось ли?) выжить, ожидаемо пустилась во все тяжкие. Что такое порядок, закон и прочее, что было оплотом прошлой жизни, что казалось незыблемым, после нашествия Таноса кануло в небытие. Действительно, кому представлять Закон, когда все члены Верховного Суда Великобритании просто исчезли? Ровно как и половина штата полицейских. Нет, те, кто остались, пытались навести хоть какой-то порядок, но получалось у них откровенно паршиво. И так было не только в Англии. Так было везде. Англии еще повезло — ты слышала, что остров Мальта стал вовсе необитаемым. Нужно ли говорить, что при таком раскладе преступники всех мастей и прочая шушера подняла голову, расправила плечи, огляделась и приступила к делу. Кем был до Щелчка мистер Бролин? Мелким букмекером. А сейчас, пожалуйста — владелец Арены и еще парочки клубов, подобных ей. И если раньше такое заведение, как Арена было бы мелким подпольным клубом, вход в который был бы возможен только для своих, самых проверенных, и то по большим праздникам, то сейчас этот бизнес стал практически легален. И он вполне себе процветает, насколько процветание возможно, разумеется, в сегодняшних реалиях. Сама ты, Рут Хадсон, не гнушаешься работать на такого, как Джош Бролин, в конце концов, ты тоже хочешь есть, тебе нужно чем-то платить за квартиру, нужно что-то носить, тебе нужно как-то выучить младшего брата. Так какая разница, чьи тела тебе зашивать — добропорядочных (ты знаешь, что такие еще остались) граждан в государственной больнице, получая за это сущие гроши, или тела таких, как Том, гладиаторов, получая за это вполне приличные деньги? Сначала было нелегко. Потом ты привыкла. Тот мир, в котором тебе приходится выживать после Щелчка, чем-то до смешного, с одной стороны, и до жути, с другой, напоминает тебе прочитанный в детстве учебник по истории древних царств — народ, как и сотни лет назад, сейчас хочет одного: хлеба и зрелищ. И если с первым стало напряженно — в продуктовых магазинах, тех, которые еще работают, от былого изобилия не осталось и следа, то со зрелищами все в полном порядке. Ты выходишь на улицу и спешишь как можно быстрее добраться до машины — дождь льет стеной, не спасает даже зонт, порыв ветра выгибает его спицами наружу, чуть не вырывает из рук, и ты тут же становишься мокрой с ног до головы. Ты пытаешься вспомнить, когда в последний раз над Лондоном показывалось солнце, и понимаешь, что вспомнить не можешь. Иногда тебе кажется, что солнце светило еще в той, другой жизни, которая была у этой планеты до того, как безумный титан решил воплотить в жизнь свои безумные идеи. С тех пор в Лондоне пасмурно, хмарно, дождливо. Как будто небо оплакивает тех, кто исчез по вине Таноса. Оказавшись, наконец, в сухом теплом салоне, ты сначала вздыхаешь с облегчением, а потом чертыхаешься, когда понимаешь, что автомобиль не заводится. Ты нервно дергаешь в замке ключ зажигания, давишь на педаль газа, бьешь кулаком по рулю, как будто это поможет. Ты думаешь, что тебе придется тащиться под проливным дождем до метро, а потом ехать час в Вулидж, и то, если повезет — метро давно работает с перебоями — а потом еще топать пешком от остановки до твоего дома, и это глубокой ночью, учитывая, что в Вулидже в последнее время и днем не всегда безопасно. Поэтому ты принимаешь единственное правильное, как тебе кажется, в данной ситуации решение — ты думаешь переночевать в клубе, в конце концов в импровизированном лазарете есть целых три койки, и сейчас они пустуют. Ты звонишь брату, предупреждаешь, что не придешь. Ты не волнуешься, как он там один — ему не впервой. После чего, опять чертыхаясь, вылазишь из машины под проливной дождь. Торопясь укрыться от дождя, ты рывком тянешь на себя входную дверь и нос к носу сталкиваешься с Томом. - Хелевы чертоги! - делая шаг назад, негромко произносит мужчина. Ты давно за ним замечаешь — стоит кому-то приблизиться к Тому ближе, чем на метр, как он тут же делает шаг назад. Разумеется, это не касается боев, тут уж не до личного пространства, но когда речь идет об простом общении, он никого не подпускает близко. И еще эти его словечки. Типа «хелевых чертогов». Где только он этого набрался? Нормальные люди, когда хотят выругаться, употребляют всем известное слово на букву Ф. От Тома таких слов никто не слышал. Зато у него в избытке имеются «чертоги», «бездна забери» и еще твое любимое - «борода Одина». В общем, ты давно пришла к выводу, что у Тома полно странностей. Ты уважаешь чужое личное пространство и право каждого иметь в своей голове любых тараканов разной степени откормленности, только если эти тараканы не причиняют вред тебе лично, поэтому тебе не то чтобы пофиг на все странности Тома — ты бы сказала, что они тебе кажутся забавными и милыми, и это опять же не сочетается с тем, какое вообще впечатление производит Том. Он слишком опасен, чтобы его можно было назвать забавным и милым. Так вот Том произносит свою фирменную фразочку и делает шаг назад, и ты шагаешь за ним и оказываешься, наконец, в тепле и сухости. Том смотрит на тебя, на лице у него раздраженное и несколько даже презрительное выражение, а ты думаешь, что ему не нравится то, что он видит — ты наверняка похожа сейчас на мокрую мышь, к тому же зубы твои выбивают дробь, и тушь, скорее всего, успела потечь, и тебе хочется развернуться и убежать обратно в дождь, только чтобы не видеть этого его недовольства. Но ты не бежишь. Ты как будто приросла к полу под внимательным взглядом Тома. А он тем временем вскидывает голову и чуть дергает подбородком, как будто спрашивает «Что случилось?» Хотя нет. Скорее он спрашивает «Какого хрена?» Ты знаешь, он может разговаривать вот так, без слов. Ты можешь понять Тома только по одному его легкому кивку головы, и эта мысль почему-то приводит тебя в умиление. - Машина не заводится, - говоришь ты. Объясняться без слов, как Том, ты не умеешь. А он не говорит ничего. Он просто смотрит. - Переночую здесь, а завтра вызову эвакуатор, - объясняешь, - по такой погоде тащиться в Вулидж как-то не айс. - Пошли! - командует Том, оттесняет тебя в сторону и выходит из клуба, совершенно не заботясь о том, слышишь ли ты его и следуешь ли за ним. Он как будто абсолютно уверен, что ты выполнишь любой его приказ. Он проходит мимо, и до тебя доносится слабый запах геля для душа, которым обычно пользуется Том. Горький миндаль и малина — странное сочетание, опять таки нехарактерное для этого мужчины. Ты бы еще поняла миндаль, но малина! Слишком тонко, слишком мягко, слишком ему не подходит. - Куда? - кричишь ты уже на улице, пытаясь переорать шум дождя. - В Вулидж. - Что?! - ты практически бегом бежишь за мужчиной, настолько быстро он идет. - Я отвезу, - он открывает свой автомобиль и опускается на водительское сиденье, опять таки не заботясь о том, садишься ли ты рядом. Но ты почему-то тормозишь. Ты пытаешься переварить услышанное, ты ни в жизнь бы не подумала, что Том может предложить помощь, ты абсолютно уверенна — ему плевать на всех абсолютно, и на тебя в том числе. Мужчина открывает окно с твоей стороны и раздраженным донельзя голосом спрашивает: - Будешь садиться или будешь мокнуть? Ты отмираешь и быстро залезаешь в машину. Том бурчит себе под нос, тебе кажется, ты слышишь что-то наподобие «тупого создания», и ты уверена, что это касается тебя. Вы едете быстро — в это время машин в городе почти нет, и ты понимаешь, что вы будете на месте уже минут через двадцать, а тебе почему-то хочется, чтобы поездка длилась дольше. Тебе нравится сидеть в теплом салоне, слушать льющуюся из динамиков негромкую музыку — что-то ирландское, но ты не особо разбираешься, тебе просто нравится мелодия. И еще тебе нравится смотреть на руки Тома, как он держит руль, слегка поглаживая. То, как его пальцы скользят по оплетке руля, кажется тебе таким нежным и осторожным, что ты удивляешься — как эти же самые пальцы еще каких-то полтора часа назад сжимали рукоятку боевого ножа? Ты знаешь, любой острый предмет может стать оружием в руках Тома, но у него есть один любимый нож — тактический «Adra Operativo» с лазерной гравировкой, из легированной кобальтом стали, самой лучшей стали для изготовления ножей. Тонкий, изящный, как и сам Том. Не нож — произведение искусства. На счету этого ножа не одна жизнь, думаешь ты, поежившись, но все равно не можешь оторвать взгляд от длинных мужских пальцев, что держат сейчас рулевое колесо. Ты ненавидишь себя за это, но тебе наплевать, сколько жизней отнял Том на Арене. Ты даже думать не хочешь о том, сколько их было до нее. Дождь усиливается, хотя, казалось, куда уж сильнее. Дворники едва справляются с бесконечным потоком воды, что стекает по лобовому стеклу. К тому же начинается гроза — молния ударяет внезапно и как-то чересчур близко от автомобиля, вслед за молнией слышен грозный раскат грома. А Том неожиданно вздрагивает и тянется вперед, как будто пытается разглядеть что-то за лобовым стеклом. - Ты что? - не понимаешь ты, - испугался молний? Том поворачивается к тебе, и ты испуганно съеживаешься на сиденье — в его взгляде сейчас столько ненависти и в то же время столько боли, что ты просто не можешь осмыслить, как такое вообще может быть. Ты никогда бы не подумала, что этот человек может испытывать подобные чувства, тем более одновременно. - Ну извини, я пошутила, - ты поднимаешь руки вверх, нервно смеешься. Тебе кажется, что ты пытаешься разрядить обстановку, но понимаешь, что получается у тебя хреново. Том отворачивается от тебя и что-то шипит сквозь плотно сжатые губы, что-то непонятное, уж точно не по-английски. Ты не удивлена. Ты всегда подозревала в нем иностранца — не то чтобы Том говорил с акцентом, наоборот, он говорил слишком уж правильно. И да, ты помнишь про «хелевы чертоги». Вы приезжаете в Вулидж быстрее, чем ты думаешь. Быстрее, чем тебе хотелось бы. Ты показываешь Тому свой дом, он останавливает автомобиль около подъезда. Он не говорит ни слова, из чего ты делаешь вывод, что он хочет, чтобы ты как можно быстрее убралась из его машины, поэтому ты рассыпаешься в благодарностях, хотя и не понимаешь, зачем — Том явно их не слушает. Он просто наклоняется в твою сторону — ты опять чувствуешь запах малины и горького миндаля - и сам открывает дверь с твоей стороны — проваливай, мол, поживее. Ты не заставляешь его просить дважды. Ты быстро покидаешь теплый автомобильный салон и снова оказываешься под дождем. Дверь подъезда висит на одной петле. Ты привычно думаешь о том, когда же уже старший по дому соизволит поднять с места свой зад и сделать хоть что-то из того, что входит в его прямые обязанности, например, пригласить мастера, чтобы тот починил дверь. Но ты не помнишь, когда ты в последний раз видела старшего по дому трезвым. Ваш дом с некоторых пор напоминает проходной двор, кого только он не пригревал, от бомжей до наркоманов, поэтому ты достаешь из кармана электрошокер и быстро, перепрыгивая через две ступени, поднимаешься на свой пятый этаж. - Хелевы чертоги! - повторяешь ты любимое ругательство Тома, понимая, что забыла сумку, а соответственно, и ключи от квартиры в машине. Ты опять зависаешь на пару минут, раздумывая, позвонить ли в дверь, чтобы разбудить младшего, но потом понимаешь, что сумка понадобится тебе и завтра с утра — в ней твои документы, деньги, телефон, да куча всяких мелочей, которые и составляют то самое понятие — женская сумка. Ты хочешь развернуться и спуститься вниз - есть пусть крохотная, но все же надежда, что Том еще не уехал - как тебе на плечо опускается тяжелая рука. Ты реагируешь мгновенно, ты сама не ожидала от себя такой реакции, но ты молниеносно поворачиваешься, вскидываешь руку и, почти не глядя, тычешь шокером того, кто стоит сейчас позади тебя. И через пару секунд с громким «Ах!» пятишься назад — получив удар током, Том, как подкошенный, падает к твоим ногам, пару раз дергается и замирает. У него в руке твоя сумка. Ты наклоняешься к Тому, проверяешь пульс и дыхание, все это на автомате, не задумываясь, ты все-таки врач. О чем ты думаешь, так это о том, как вообще у тебя получилось вырубить бессменного чемпиона Арены? Как Том мог подойти, сам подойти так близко? Да еще дотронуться до тебя? Если он всегда делает шаг назад, стоит только к нему приблизиться, если от малейшего прикосновения он дергается, как будто к нему приложили оголенный провод. Даже когда ему нужна твоя профессиональная помощь, он всегда дергается, когда ты прикасаешься к ране. Ты уверена, это не от боли, это потому, что он ненавидит, когда его трогают. Ты знаешь, что последствия удара шокером кратковременны — паралич мышц скоро пройдет, и Том придет в сознание, а помочь чем-то еще человеку в таком состоянии невозможно, поэтому ты просто садишься рядом с ним на пол и устраиваешь его голову у себя на коленях. Ты понимаешь, что не стоит, понимаешь, что это ни к чему не приведет, но ты просто ничего не можешь с собой поделать, и ты касаешься руками его волос, перебираешь влажные после дождя пряди, нежно очерчиваешь пальцами его невозможные, бритвенно-острые скулы, мягко трогаешь чуть приоткрытые сейчас тонкие губы. В данный момент Том кажется таким спокойным, таким… беззащитным. Тебе хочется обнять его крепко-крепко, прижаться щекой к его щеке, хочется гладить по голове и шептать в самое ухо, что все будет хорошо. Почему вдруг — ты сама не можешь себе объяснить. Ты теряешься в ощущениях. Ты понимаешь, что это неправильно — чувствовать такую нежность, такую потребность защитить Тома. Разве такие, как он, нуждаются в чьей-либо защите? Но тебе кажется, нет, ты почти что уверена, что без всей его брони, без кевлара и любимого ножа, за ледяным спокойствием и презрительными взглядами, которыми он щедро одаривает окружающих, где-то там, очень глубоко, спрятался сам Том — нежный, хрупкий. Тебе кажется, что он нарочно нарастил броню — чтобы сохранить в себе эту нежность. Ты берешь в руки его ладонь. Она кажется тебе очень холодной, и ты гладишь бледную кожу, дуешь на пальцы, ты пытаешься поделиться своим теплом. Осмелев, ты легко целуешь каждый палец. Руки Тома пахнут немного кожей, железом, чуть-чуть дождем и еще малиной — такое вот несочетаемое сочетание. Тебе так нравится, как он пахнет, что тебе даже немного стыдно, но вместо того, чтобы отпустить его руку, ты подносишь ее ближе, утыкаешься лицом в холодную ладонь, еще сильнее вдыхаешь в себя его запах. Ты думаешь, что так, наверное, можно сойти с ума. Ты думаешь, что сошла с ума уже давно. Когда впервые увидела Тома на Арене. Том приходит в себя раньше, чем ты ожидаешь. Сначала ты слышишь тихое «М-м-м-м...», а затем его голова резко дергается справа налево. Ты кладешь руку ему на щеку, снова ласкаешь большим пальцем точеную скулу и шепчешь, как ты и хотела: «Все хорошо, Том. Тихо. Все хорошо». И он накрывает твою ладонь своей, крепче прижимает её к щеке, как будто сильнее хочет почувствовать твою короткую ласку, а ты думаешь: «вот бы время остановилось!» Ты готова сидеть так вечность, чтобы его голова покоилась на твоих коленях, а твоя рука на его щеке. Неожиданно Том как-то слишком уж крепко, до боли, сжимает твое запястье, приподнимает голову, делает рывок, и все это так быстро, что ты не успеваешь ничего понять, как оказываешься лежащей на полу. Том придавливает тебя своим телом, не дает вырваться, одной ладонью по-прежнему сжимая твою руку, второй вцепившись тебе в шею. Ты чувствуешь, как сильные пальцы крепко сжимают слабое горло. Прямо перед собой ты видишь широко распахнутые ярко-зеленые глаза Тома, и тебе становится страшно. Так страшно, как не было никогда в жизни. Даже тогда, когда по воле Таноса родители на твоих глазах превратились в пыль. Глаза Тома сейчас — это выжженные пустыни, они пусты и безжизненны. Так смотрит бездна. И ты слышишь его шепот — и это шепчет не человек, это змеиное шипение: - Ты вырубила меня, мидгардская девка! Том сжимает горло так сильно, что воздух почти не поступает. Твои легкие горят огнем, ты чувствуешь, как от недостатка кислорода сознание начинает уплывать, но ты сопротивляешься. В отчаянной попытке глотнуть хоть немного воздуха, ты цепляешься свободной рукой за руку Тома, что стальными тисками расплющивает сейчас твою шею, пытаешься оторвать ее, царапаешь до крови, ломая ногти. Бесполезно. И ты сдаешься, закрываешь глаза, только чтобы не видеть лицо Тома — сейчас перед тобой не человек, ты не знаешь, кто он, не так - что он такое. Ты думаешь, что, наверное, это то, что видят в последний раз в своей жизни те, кому не повезло сразиться с Томом на Арене. Ты знаешь название этому существу и, едва шевеля непослушным языком, выдавливаешь одно короткое: - Монстр! Внезапно хватка ослабевает, воздух не сразу и как-то толчками наполняет легкие, ты кашляешь, пытаясь вдохнуть как можно глубже, а Том вдруг резко встает сам и вздергивает тебя вверх, толкает спиной к стене, снова прижимает всем телом, и снова перед тобой глаза-бездны, и снова змеиное шипение: - А ты думала, кто я?! Что я такое?! И что-то меняется. Бездна отступает. В его глазах отчаяние, почти мольба. Ты чувствуешь, как рядом с тобой тело Тома сотрясается мелкой дрожью, и ты не уверена, что это последствия удара шокером. «Да что с тобой такое? - думаешь, - То угрожаешь, то боишься. Где ты — настоящий?» Ты пытаешься улыбнуться, получается плохо, тебе кажется, что улыбка вымученная, ненатуральная, но другую выдать прямо сейчас ты не в состоянии. Поэтому ты улыбаешься и мягко, как ребенку, говоришь: - Том, хороший мой! И он отступает. Делает шаг назад. Прячет руки за спину. Опускает голову. - Прости, Том, - тихо шепчешь, отлипаешь от стены, протягиваешь руку, хочешь коснуться. - Не смей! - еще один шаг назад, и опять шипение, впрочем, теперь тебе не страшно. - Я не буду, Том, - ты опускаешь руку, - я не хотела… шокером. Я испугалась. Поздно, тут шляются… всякие. - Я не всякие! — поднимает ярко-зеленый взгляд, смотрит пристально, как будто ждет чего-то. - Ты не всякие, Том, - пытаешься угадать, что он хочет услышать, - ты такой один. Он отворачивается — ты видишь его до предела развернутые плечи и высоко поднятую голову, видишь шелк волос, струящийся по широкой спине, вспоминаешь, какими мягкими были волосы, когда ты пропускала их сквозь пальцы, ты подавляешь желание коснуться их еще раз. И еще ты боишься. На этот раз боишься того, что он сейчас уйдет. Причем уйдет не просто из этого подъезда, уйдет из твоей жизни, с Арены, просто исчезнет. Ты пытаешься прислушаться к голосу разума, который вопит: «его никогда не было в твоей жизни!» Но сердце, как обычно, не слушает разум. Сердце кричит: «останови!» И ты тоже кричишь, пытаясь удержать: - Как ты стал таким?! Что с тобой было?! Он разворачивается к тебе, медленно, плавно. Выражение лица Тома — это гимн презрению. Тебе кажется, что если бы презрение было человеком, оно было бы Томом. Губы мужчины кривит так хорошо знакомая тебе ухмылка, и он выплевывает, резко, обидно: - Думаешь, раскусила меня, смертная? И ты отступаешь. Ты понимаешь — тебе никогда не удастся его понять. Он просто не позволит. Ты шепчешь: «Прости». Ты наклоняешься, чтобы поднять сумку, так некстати забытую в его машине. Он смотрит на твои суетливые телодвижения все с той же некрасивой ухмылкой, а тебе хочется провалиться сквозь землю. И еще тебе жаль. Жаль того, что вот так… Что еще даже не начавшись… Впрочем, что именно должно было начаться, ты не можешь четко сформулировать самой себе. Ты просто думаешь, что сегодня он сам подошел к тебе, приблизился, дотронулся, потому что думал, что может доверять. Ты шаришь в сумке, находишь ключи, трясущимися руками кое-как справляешься с замком, обернувшись, бросаешь Тому: «Пока». Том все еще не уходит, он все еще смотрит, тебе странно, почему так, но спрашивать ты ни за что не станешь. Ты просто скрываешься в своей квартире. Оказавшись по ту сторону двери, ты вдруг чувствуешь, как сильно устала. Ты удивляешься, как это вдруг ставшие ватными ноги еще удерживают твое тело в вертикальном положении. Ты съезжаешь по стене на пол, подтягиваешь к груди колени и роняешь голову на согнутые на коленях руки. Твои губы шепчут одно и то же: «Что ты такое?»