Давай устроим салют!

Мячик совершил очередной прыжок — от стены в пол, и в руки разъяренному Андрею. - А потом она заявляет мне, что обеденный перерыв еще не закончен. И ни тени раскаяния на лице, понимаешь. Как всегда невозмутима и непробиваема! Мячик снова впечатался в стену. Малиновский поморщился, отодвинул журнал в сторону, сложил руки на груди, и уставился на, неизвестно от чего беснующегося, друга. - Вообще-то, Катя, как и все сотрудники, имеет право на законный обеденный перерыв. - Ага, как же! Имеет! - вслед за мячиком полетел карандаш. - Да! Именно. Имеет. И вообще, успокойся, - закинул ноги на столик. - Может быть, она голодна была, а ты удерживал силой. Зверь ты, Палыч, Катенька и так ради тебя почти всегда полноценным приемом пищи жертвует, а ты… Эх, дружище, нельзя быть таким черствым! Кстати, если ты не знал, вынужден тебе сообщить, что крепостное право отменили больше века назад. Выдохни. - Дело не в этом, Ром! Как ты не понимаешь! Катя совсем перестала меня слушать. Она… Ее как будто подменили! - Ага, инопланетяне изобрели новую усовершенствованную модель Катерины и внедрили в твой чуланчик. Кстати, ты не проверял, у нее, ко всему прочему, нет ли еще и функции пылесоса. А-то ведь всё-то она умеет: бизнес-планы и фальшивые отчеты строчит, словно ручку расписывает, а перед Кирой как тебя прикрывала, даже мне страшно становилось. - Малиновский, заткнись! Думать не мешай. - О, как! Уже мешаю. То звонит мне и кричит: срочно приезжай, потом полчаса несет какую-то чушь, а теперь я ему еще и мешаю. Отлично! Я пошел. Андрей тенью метнулся к двери, останавливая Малиновского силой. Сжал его за плечи, а у самого взгляд бешеный, глаза бегают. - Ром, если бы это был обычный обед. Так нет же! К Сафронову она торопилась, - сбавил голос, снова недобро сверкнул глазами, и почти прошептал: - У меня такое подозрение, что этот хмырь либо хочет нашу Катю к себе сманить, либо… - скинул руки, отпустил хватку, и, не понимая, куда их деть, дернул верхнюю пуговицу рубашки, затем еще одну. В грудь ворвался огромный поток воздуха, скрипнули легкие, отдало в бок. Андрей присел на краешек кресла, поморщился. - Либо у них сейчас свидание. - У кого? У Кати и..? - Малиновский зашептал в ответ, вытаращив глаза. - С ума сошел! Ты хоть помнишь, как Катя выглядит? - А как она выглядит? - в глазах искреннее непонимание. - Ну… - Роман почесал затылок. Он потерялся немного, если честно. Если сказать сейчас Андрею правду, то можно и на синяк нарваться, а если придумать… Что ж тут придумаешь-то? Малиновский выдержал поистине мхатовскую паузу, ничем не выдав своей растерянности, и спокойно произнес: - Она же имидж сменила недавно. Ты вообще заметил? Андрей как-то странно дернулся, сжал руки в кулаки. - Заметил, - сказал недовольно. - Так вот… Эти ее деловые костюмы. Они же… Они же навевают скук… Андрей вскинул на него больной, воспаленный взгляд. Роман прокашлялся, стуча сам себя по груди. - Настраивают только на деловой лад. Тем более, что Катерине, как финансовому директору, я уверен в этом, есть о чем поговорить с директором банка, у которого мы взяли кредит. Ты как думаешь? - Я думаю, что для таких разговоров есть я, или ты, в крайнем случае. Вот где она ходит? - неожиданно взорвался новым нетерпением, подскочил, как кипящее масло на сковородке, заметался по кабинету, одергивая тряпичные жалюзи, выглядывая в окно, словно надеясь увидеть там Катю. Роман понимал, что говорить то, что он сейчас задумал сказать — нельзя, это опасно, в первую очередь, для его же здоровья, и для спокойствия компании опасно, но злой червячок уже поселился в голове, и зудел не переставая. - Андрюх, ну даже если и ухаживает он за Катей, то что тут такого страшного? «Зималетто» давно расплатилась с долгами, мы уже полгода, как не имеем дел с фальшивыми отчетами, компания на плаву и впереди самые вдохновляющие перспективы. А Катерина, если ты помнишь, немало сил вложила в то, чтобы мы поскорее выбрались из долговой ямы. Она тут буквально дневала и ночевала. Особенно, когда вы с Кирой в медовый месяц уезжали. Вы отсутствовали ровно месяц, потому что Кира так захотела, точнее настояла. А у нас тут совсем не рай был, как ты понимаешь, я — главный свидетель, потому что и сам в этом дерьме варился. А Кате хуже всего было, ты ее за главную оставлял — назло Кире, потому что поссорился с ней еще перед отъездом, но… Каково было ей — ты не подумал? А теперь, после всего этого, у тебя еще хватает наглости мешать девочке строить свою личную жизнь. Всё. Дальше Роман договорить не успел. Его смяли, сдавили злыми тисками, повалили на пол, легко и свободно, потому что Малиновский и не думал сопротивляться, следил за лицом Андрея, с жадностью ждал его первых слов, вглядывался, задыхаясь от хрипов. Но нет. Испытуемый неожиданно отступил, не проронив ни слова, поднялся на ноги, отряхнул брюки и метнулся к столу, выхватил там бутылку виски, открыл со звенящим свистом, жадно хлебнул, и отдал Малиновскому. Тот порассматривал ее, но пить не стал, только усмехнулся и откинулся назад, прислонившись к стене. - Итак. Теперь я хочу услышать истинную причину твоего бешенства? После всего того, что между нами сейчас было, - произнес с намеком на интим, потирая шею. - Я развожусь. - Ух, ты! - присвистнул. - Кира об этом знает? - Узнает, - толкнул раздраженно кресло. - Понятно. А что с Катей? Малиновскому достался тяжелый взгляд и не менее тяжелое молчание в ответ. - Понятно. - Да что тебе понятно! - шарахнул ладонями по столу. - Что тебе понятно? - Ну пригласи ее, что ли, куда-нибудь. - Куда? На ужин? Так она сразу начнет со мной про отчет говорить, про ребрендинг «Фонтаны», потом расскажет свои соображения по поводу открытия новых магазинов в Харькове и Одессе, и закончит свою речь тем, что пошлет меня к Ткачук. Роман уставился на него потрясенно. - Так ты ее уже… приглашал? - И не раз. Ром, я уже не понимаю, что мне делать, как ей доказать, как заставить поверить, что… Дверь в кабинет медленно открылась, на пороге стояла Катерина, сверкая покрасневшими на морозе щечками, похожая на Снегурочку, в новой меховой шапке и шубке. - Простите, Андрей Палыч, я задержалась. Там пробки… А… Что-то случилось? Роман, сидевший по-прежнему на полу, пожал плечами, Андрей быстро запихнул бутылку обратно — в стол. Сначала улыбнулся Кате. - Ничего. У Романа Дмитриевича спина болит. А потом вдруг вспомнил, где она была и с кем, и резко переменился в лице. - Где Вы пропадали, Катя? Почему мобильный не отвечает? - У-у-у, ну я пойду, - Роман резво поднялся. - Куда? - вдруг спросила Катя, совсем растерявшись. - На… эм… На массаж. Спина ужасно ломит. Меня сегодня не ждите, господин президент, - отсалютовал Андрею, и выскользнул за дверь. - Вы мне звонили? - Катя быстро полезла в сумочку, вытащила телефон. - Разрядился, - виновато пожала плечами. Андрей вышел из-за стола, чтобы лично убедиться, что экран не горит. - Что-то, все же случилось, - покивала убедительно. - Это всё поставщики. Не согласились с условиями, да? Нет, я им сейчас позвоню, и… - посмотрела еще раз на телефон, сжала его сильнее и зашагала в свой «кабинет». - Нет, Катя. Поставщики согласны, и звонить никому не надо. Вот как с ней такой говорить? Как? Когда она не замечает ничего, никаких намеков не желает понимать. Отгородилась от него непробиваемой стеной и мучает, всю душу вытягивает. И накричать нельзя. Когда она так смотрит — взволнованно, тревожно. Ну какие крики, если Катя и так напугана? Андрей тихо скрипнул зубами, и вышел из каморки, а за дверью уже позволил себе застонать в голос — от бессилия. На днях он оставил у Кати на столе шоколадку и букет цветов с открыткой. Так вот шоколадку съела Пончева, Катерина ей сама отдала, потому что у Танюши давление вдруг низким стало — после родов. А цветы… Цветы постигла не лучшая участь, они достались уборщице Лиде. У Лидочки именно в тот день был День рождения и, надо же было такому случиться, что она подскользнулась на осколках клавиатуры, что Андрей разбил накануне — после счастливой беседы с драгоценной супругой. Лидочка сильно подвернула ногу, так, что почти не могла самостоятельно передвигаться. И Катерина, добрая душа, подхватила этот букет, не раздумывая, даже не заглянув в него, и отдала Лидочке. А в цветах была открытка. Андрей ее пол дня сочинял, не меньше, а уж сколько времени ушло на то, чтобы решиться, настоящее любовное послание написал, сам, душу излил, можно сказать. И все это досталось Лидочке. А Катя, как стойкий оловянный солдатик, потрепала его по плечу, выразила благодарность за внимание и уехала домой с Зорькиным. Зорькин — отдельная зубная боль, поселившаяся занозой давно, где-то год назад. Ох, и заставил он их тогда с Романом понервничать, изрядно так потрепал нервишки. Появился, словно из неоткуда, этакий лучший друг, которому известно всё о закладной компании и который, ко всему прочему, еще и принимает тайное участие в финансовых процессах и работает в «Никамоде», фирме, созданной Андреем. А тут еще Женсовет забегал с криками, что Николай — жених Кате, что она влюблена в него давно и свадьба не за горами — так карты говорят, а у Амуры все предсказания сбываются всегда, правда, кроме одного: она нагадала «Зималетто» кризис, а его нет. Как же Андрея трясло тогда — от страха, от злости — на Катю, и от бессонницы, преследовавшей его, казалось, уже целую вечность. Он столько всего себе напридумывал (не без помощи Малиновского), что от разыгравшихся картин, сводило скулы и возникало острое желание что-нибудь разбить, разорвать, уничтожить. И, в противовес, тут же врывалось сомнение: Катя не могла его обманывать, Катя не такая, ей он всегда верил больше, чем себе, - так твердило спокойствие, так говорил разум. Но в груди взрывались вспышки, обжигавшие сомнением: «Катя не такая, но вот этот прохвост Зорькин может окрутить ее в два счета, влюбить в себя, а затем жениться — из-за компании». И больнее всего становилось не от того, что компанию присвоит, а что Катю обманет. Андрей метался, не находя покоя, и вот тогда-то и объявился Роман с гениальнейшей идеей: опередить Зорькина и влюбить Катю в… Они даже эксперимент провели, выясняя на кого Катерина больше поведется. Победил Андрей. Правда, победа эта оказалась с дурным привкусом - предстоящей лжи и вынужденного лицемерия. Роман сразу же начал действовать: разработал план их первого с Катей свидания, выбрал правильный ресторан — на окраине города. Андрей ощущал себя амебой, плывущей в черную бездну по наитию. В ресторане он много пил, страстно желая скорее отключится от реальности. И тогда Малиновский, устав бороться с захмелевшим другом, нахальным образом откланялся, оставив Андрея с Катей наедине. Ох, лучше бы он этого не делал… Не случилось бы тогда той фатальной ошибки: Андрей не полез бы к Кате с поцелуем, а она не… Ромка ничего не знает, до сих пор не знает истинной причины, почему Андрей пришел на следующий день абсолютно трезвым и злым и сказал: - Нет, не буду! Не могу. - Ты что, ушел и даже не предпринял попытки? - уставился в ужасе. - Я не могу. И не буду этого делать. Всё, точка, Ром! Твердо так сказал. И никакие уговоры на него не действовали. Роману пришлось отступить. - Такой план губишь! - твердил он недовольно. А сам уже присматривался к Катерине со стороны, уже следил за ней в компании, а после провожал до дома, тихо тащась по пробкам на машине - вслед за автобусом, а однажды даже в «Ромашку» тайно пробрался. Был беспощадно рассекречен, и вынужден весь обед провести в компании «Женсовета» и их сплетен. После этого обеда и парочки вечеров, проведённых в пробках, Роман немного подостыл. Он вдруг понял, что вся эта затея со слежкой бесполезна, потому что Катя почти все время находится в «Зималетто» и ни к какому Зорькину на свидание не торопится. И выдохнул тогда Роман. И с радостью окунулся в свою обычную жизнь, где вместо скучных будней Пушкаревой разноцветными бабочками мелькают клубы, где по утрам приятная истома и легкое похмелье. Нет, терять из виду Катерину он не собирался. И про коварного Зорькина не забывал. Просто бдительность свою проявлял только в «Зималетто». И единственное, чего так и не узнал тогда Роман — причина, из-за которой Андрюша отказался от плана на следующий же день, и потом еще месяц шарахался от Катеньки. Дело в том, что свидание Кати и Андрея в ресторане в тот вечер все же состоялось. И поцелуй… состоялся. Вот только Катенька… Катя потеряла сознание, а потом… Потом она влепила Андрею звонкую пощечину и, попросив его больше так не делать, убежала в слезах. Думаете, Андрей тут же отступился и больше не предпринимал попыток, как сказал Малиновскому? Нет, конечно же, нет. Уязвленное самолюбие, и просто непонимание: «А что, собственно говоря, происходит?», толкали Андрея в сторону недобро настроенной девушки со страшной силой. И тогда он решился на второе «свидание». Андрей вызвался подвезти Катерину до дома, чтобы попытаться объясниться, наладить отношения и просто поговорить. Его все же беспокоила вся эта ситуация, и поведение Катерины. Не хотел он ее обидеть, ведь она ему очень дорога, как близкий человек, которому он искренне верит, доверяет. Было еще что-то. Нечто непонятное, неопределенное, что тяжелым грузом лежало на сердце. Именно это непонятное Андрей и хотел больше всего выяснить, разобраться, в чем дело, что происходит. Но Катя категорически не желала идти с ним на контакт, твердила только одно: «Вы скоро женитесь, Андрей Палыч. У Вас есть невеста. И я Вам не нужна, я вижу это. Не могу я Вам нравиться! Вы ошиблись, Андрей Палыч. Это все — стресс, Вы устали. Между нами не может быть ничего, кроме рабочих отношений, простите». Проще говоря, Катя его отшила, послала куда подальше, даже другом становиться отказалась! Видите ли, она приемлет только рабочие отношения! Зануда! Андрей тогда сильно вспылил, на Катю обиделся и демонстративно прекратил с ней любые разговоры, кроме рабочих. Но мысль, шальная мысль уже прочно поселилась в его голове, проскальзывая сначала бессознательно между днями, затем, закравшись тайно, преследовала в ночных снах, и вот теперь рвется, не таясь и не стесняясь наружу. Куда? Андрей и сам не понимает. Но Катя волнует его, как ни одна женщина еще не волновала, и это мешает жить, черт возьми! - Андрюша, милый, рейс задерживают из-за снегопада, мы вылетим завтра, если погода будет позволять, - звонила мама, они с отцом хотели прилететь раньше, до показа, чтобы помочь Кире с обустройством гостевой комнаты в новой квартире, и потом вместе встретить Новый год, впервые за долгие годы в Москве, на даче. - Хорошо, мам. Не расстраивайся. У нас тоже метет. За окном разбушевалась настоящая пурга. - Передавай отцу привет. Что? Нет, я еще в «Зималетто». Знаю, что поздно. Но сама понимаешь, дел много. Всё, мамуль, мне пора. Хочу успеть еще кое-что доделать. С Кирой все в порядке, она давно дома. Всё, мам. Поспешно отключил телефон. Обернулся, почувствовав на себе взгляд. На пороге каморки стояла Катерина, уже одетая, завернутая в шубу и длинный шарф. - Уходите, Катя? Она неуклюже накинула ремешок сумочки на плечо, ремешок криво перевернулся, Катя отвлеклась, расправляя его. - Да, время уже. Отчет вот, - протянула ему папку. - Все готово. До свидания, Андрей Палыч. Решительно направилась к двери. Андрей уперся взглядом в окно, успокаивая рвущуюся из груди досаду. И вдруг, сам того не ожидая, в последний момент, крикнул: - Кать, постойте! Там… Катя замерла у двери. Андрей взволнованно провел рукой по волосам. Он не знал, что ей сказать. Но и молчать больше не мог. - Такая метель… - глупо улыбнулся. - Я… - провел рукой по столу, уронил степлер и охапку бумаг, быстро наклонился, суетливо все поднял. Катя продолжала стоять у двери, наблюдая за Андреем с возрастающим непониманием. - Простите. Кать… Я Вас подвезу, Кать, - в несколько шагов преодолел расстояние от стола до двери, попутно захватив пальто и мобильный со стола. - Нет, я сама, что Вы… - Катя, я Вас подвезу и точка! На улице видели какая непогода? Во-от. К тому же, уверен, все автобусы заблокированы в пробках, Вы простоите на остановке… замерзните. Катя больше не сказала ни слова. Спокойно пошла следом, не споря и не отказываясь. А в лифте вдруг произнесла такое! - Андрей Палыч, я хотела с Вами поговорить… - начала она тихо. Андрей тут же забыл про свою сдержанность, про дистанцию. Придвинулся, заглянул в ее глаза, и увидел в них отголоски своей боли, а еще нерешительность. - Я слушаю Вас, Катя, - сумел сказать ровно. - Понимаете… - руки теребили пуговицу шубки, Катя смотрела в пол. - Я хочу уволиться после новогодних праздников, - и тут же, пресекая любые протесты, - но я отработаю столько, сколько нужно, пока Вы не найдете мне замену. Андрей передумал кричать, он рассмеялся, буравя ее злым, почерневшим, в одно мгновение, взглядом. - Все-таки Сафронову удалось Вас уговорить. Эх, Катя, Катя. Не думал, что Вас так легко соблазнить высокой должностью и зарплатой. Хотя простите, я не смею решать за Вас. Она обиделась. Поджала губы. Отвернулась, напряженно вглядываясь в мелькающие цифры на экране. - Нет, Сафронову я отказала. Лифт остановился. Катя рванула вперед, Андрей - за нею вслед. - Так он тебе все же предлагал работу в банке? - воскликнул победоносно. - Предлагал, но я сказала, что мне это не подходит. - Тогда… Тогда почему ты увольняешься? Катя ускорила шаг. - По личным причинам. - Я должен знать эти причины, Катя, иначе я Вас не отпущу. Схватил ее за руку, остановил быстрый, бессмысленный бег (они давно прошли машину Андрея на парковке), Катя дернулась, и врезалась в его плечо. - Я просто уйду, и не появлюсь на работе, Вы будете вынуждены меня уволить, - заявила мстительно. - Клянусь, - прижал ее ручку к своей груди, к тому месту, где сейчас, словно участвуя в скачках, топотало сердце, - что никогда Вас не уволю и ни одного помощника больше не будет в моей жизни… после Вас. Катя впечатлилась, сильно впечатлилась. - А еще я буду преследовать тебя везде, на всех твоих работах. Буду петь тебе песни и пугать твоё новое начальство танцами. Поверь мне, я ужасно танцую, даже хуже, чем пою. А, - стукнул себя по лбу. - Ты же еще не слышала, как я пою. Катенька, я приглашаю Вас в… как же его, - вскинул глаза вверх, надеясь там отыскать ответ, и вдруг выкрикнул: - В караоке! Точно, Катя, пойдемте, Вы должны воочию убедиться, что Вас ожидает. - Хорошо, - кивнула сама себе и резко выдернула свою руку. - Правду, так правду. Хуже уже не будет. Пойдемте, Андрей Палыч. И она опять стремительно куда-то пошла. - Куда? - он стоял на прежнем месте, хлопал глазами. - В наш… ваш кабинет. Там нам будет удобнее говорить. - Хорошо. Да, действительно. Лучше места и не придумаешь, - похвалил ее выбор. А сам лихорадочно соображал, что же такое она ему сейчас собирается наговорить. Снова прошли через всю парковку, Катя — быстро, ускользая за поворотами, Андрей — догоняя, затем они замерли у лифта, не глядя друг на друга, словно два незнакомых человека, случайно встретившихся в поздний час в компании. И так же невозмутимо шагнули в прибывший лифт. - Андрей Палыч, а вы не уходите, разве? - интересуется охранник, выплывший из темноты коридора. - Нет, возникли дела. Двери лифта захлопываются. Катя вздрагивает. Отвлекается на развязавшийся шарф. Молчит, как судья, которому известен приговор, но он не торопится его озвучивать. Почему? Потому что боится или потому, что не хочет, не считает нужным? Почему? Андрей поймал себя на мысли, что нервничает. Очень нервничает. Даже руки дрожат. И ноги, словно ватные, отказываются идти. Собранная, серьезная Катя ненавязчиво пинает, упавшие с елок, снежинки, дергает игрушки, приводя их в движение. Андрей следит за ними, оглядываясь. Черт возьми, что с ней произошло, почему она хочет уйти?! Катя сама, первая, присела на диванчик, чинно сложила ручки, взглядом указала Андрею на кресло напротив. И Андрей тут же сел, быстро, будто упал. А дальше Катя замолчала. Было видно, что она подбирает слова, но так и не решается сказать ни одного. - Кать, что-то случилось у Вас? Вас кто-то обидел? Засмеялась, коротко, нервно. - Вы, Андрей Палыч. Вы обидели. Андрей поежился от ее прямого взгляда. - Это из-за того, что я вчера на Вас накричал? - это первое, что пришло ему на ум. Катя резко встала, отошла к столу, отвернулась. - Я хотела уволиться еще в сентябре, когда процесс «Никамода» против «Зималетто» был завершен и компания получила первую свободную прибыль от продаж новой коллекции, - тяжело выдохнула. - Но тогда случился этот брак с тканями. Показ новой коллекции грозил сорваться по срокам… А до этого… - обхватила себя за плечи, словно защищаясь от ветра, который во всю бушевал снаружи, заметая окно белыми хлопьями. - До этого я мечтала об увольнении в мае… Перед вашей свадьбой… с Кирой Юрьевной… И еще раньше… В декабре, год назад я безумно желала сбежать отсюда, - провела рукой по поверхности стола. - От Вас, Андрей Палыч, - плечи ее дрогнули. - Я тебе противен, Кать, скажи честно? Сквозь слезы прорывается смешок. Катя резко оборачивается. На заплаканном лице черными угольками сверкают глаза. - Я Вас… лю… Не важно, - быстро проводит рукой по щеке. - Я все равно уйду. Желаю вам счастья: Вам и «Зималетто»! Натянуто, через силу, улыбается. Уходит, снова уходит. И снова Андрей останавливает ее, снова преграждает путь. - Если ты не хочешь меня больше видеть, то я просто обязан поцеловать Вас на прощание, Катя. Он видит, как в ужасе расширяются ее глаза, как Катя испуганно пятится назад, упирается в стену, зажмуривается. Андрей приближается к ней медленно, ловит губами дыхание. Целует. Так, как мечтал все эти месяцы, так, как уже целовал, не единожды, в волнующих снах. - Андрей, - шепчут ее губы. - Андрей, - улыбаются глаза, медленно приоткрываясь. - Андрей… Нет, это, наверное, не Катя шепчет, это ветер свистит за окном, роясь среди снежинок, несущихся над Москвой. «Андрей», - раздается повсюду, разрастаясь морозными узорами на стеклах. «Андрей», - нет, это все же ее голос. Голос-магнит, проникающий в сознание. Он прерывает поцелуй. Катя всхлипывает, хватает губами воздух. - Андрей, - говорит она. Или не говорит, а только шевелит губами. Хотя это уже не имеет значения. Важен не звук, не слова, а поступки, действия. Катя вжалась в стену, смотрит удивленно, недоверчиво, тяжело дышит, но никуда сбегать, похоже, не собирается, по крайней мере пока — в этот снежный декабрьский вечер, сверкающий предновогодними искринками на гирляндах и елочных игрушках, на вывесках магазинов, нарядно украшенных разноцветными светодиодами, в каждом доме — маленькими огонечками не исполненных желаний, зреющих в сильный энергетический порыв, что взорвется в Новый год, когда часы пробьют двенадцать раз, когда бокалы схлестнутся приветливым звоном, и произойдет чудо. А чудо непременно произойдет, если в него верить, безоговорочно. Если верить… Безоговорочно. Между Катей и Андреем никакой веры пока нет, слишком шатко возникшее между ними равновесие, слишком сильны страхи и прочие предубеждения, поселившиеся в их сердцах и подогретые благодарной почвой - сомнением. А сомнение, как известно — главный двигатель всех недоразумений, недомолвок и недосказанности. Но что сказать такой вот напуганной, растерявшейся Кате, как объяснить, что то, что сейчас происходит — не блажь, не страх потерять лучшего сотрудника компании, а нечто большее и очень важное, как ее переубедить? Андрей по-прежнему не может вымолвить ничего, кроме: «Кажется, я тебя люблю», и то — только в мыслях, и то - неуверенно, потому что и сам себе пока не готов в этом признаться. Язык отказывается шевелиться, он, словно прирос к плотно сжатым зубам, а время безжалостно ускользает. И вот уже Катя дышит ровно, растерянный взгляд приобретает осмысленность. Она думает. Она просчитывает. И сочиняет свою собственную версию. - Что ж… Теперь я могу уйти, - голос глухой, неровный. - Не переживайте, Андрей Палыч, я лично найду себе замену. И вообще… Буду приезжать, если возникнут очередные сложности. Я же никуда не пропадаю, просто хочу сменить работу, а у «Зималетто» все будет… - Плевать на «Зималетто», Катя! - ударяет кулаками в стену, с двух сторон от ее головы, снова прижимая, нависая над ней, не позволяя отстраниться и уйти. - Я тебя выслушал, теперь моя очередь говорить, - воздух свищет в легких, как сквозняк гуляет по телу, проникая в раздробленные мелкие отверстия в груди. - Я не смогу без тебя, Катя, - это правда, это чистая, самая верная правда, только ее Андрей и способен сейчас говорить, а другое — то, что, наверняка, должно понравиться ей, убедить ее — сказать не получается. - Я все время думаю о тебе. Я ненавижу Сафронова. Я ненавижу всех, кто улыбается тебе, и еще больше тех, кому улыбаешься ты. - Я не вижу смысла, Андрей Палыч, - не смотрит ему в глаза. - Поезжайте домой… К Кире Юрьевне. Там Вы придете в себя. Это все стресс. - В прошлый раз ты говорила то же самое. - У Вас много стрессов, Андрей Палыч. Напряженная работа... Вам нужно научиться расслабляться. Но не теми способами, к которым Вы привыкли. Не пробовали заняться плаванием? Говорят, очень помогает при такой вот нервной работе. Андрей прижался лбом к ее лбу, потерся. - Ну, хорошо. Я уволю тебя, если так этого хочешь. Катя задеревенела, уронила руки — по швам. - Только не уходи от меня. Хмыкнула, усмехнулась. - Как Вы себе это представляете? - О, я очень даже представляю. Хочешь расскажу? Катя быстро завертела головой. - Нет, не хочу. - Для начала я разведусь с Кирой, - заговорил громко, не обращая внимания на ее попытки не слушать, вырваться из ловушки, - а потом мы с тобой уедем куда-нибудь отдыхать. Как ты говорила? Плавание снимает стресс? Прекрасно! Поедем к морю, - Катя закрыла уши руками, Андрей положил свои ладони сверху и закричал: - Я лично буду контролировать, чтобы ты вырабатывала норму заплывов, которые вытрясут из тебя все эти стрессы и навязчивые идеи сбежать от меня. Ты слышишь, Катя? Ты меня слышишь? Вертит головой. - Нет, - кричит в ответ. - Потому что я не отпущу тебя! Слышишь? Не отпущу. Она толкает его в грудь. Отскакивает в сторону. - Кира не заслуживает этого. Ты не можешь с ней так поступить, Андрей. Не можешь! - срывается на крик, по щекам снова бегут слезы. - Как с игрушкой. Когда она нужна тебе, позволяешь приблизиться, позволяешь себя любить, женишься с таким чувством, словно одариваешь ее собой. Как можно быть таким… бессердечным? Я понимаю, ты бегаешь за мной потому что я тебе отказала. Ну как же! Андрею Жданову еще ни одна женщина не посмела сказать нет. Ведь так? Чего ты на меня так смотришь? Зачем все эти разговоры? Замирает, прикусывает губу, натянуто улыбается. - А если я скажу, что люблю тебя? С самого первого дня, с первой встречи, люблю. Это успокоит твое самолюбие? Ты отстанешь от меня тогда? Андрей задыхается рвущимися наружу словами, в голове мысли разбегаются, разгоняются, словно в андронном коллайдере. - Так я и думала, - криво усмехается. - С Новым годом, Андрей Палыч. Уходит. Снова уходит. Андрей видит ее спину, скрывшуюся за дверьми лифта. - Катя, подожди! - кричит в пустоту безлюдного офиса, и срывается в пропасть — мчится по лестнице, перепрыгивая через целые пролеты. - Катя! - голос эхом отскакивает от стен в фойе, нарушая сон охранника. Катя исчезает за стеклянной дверью, растворяется в пурге. - Катя! - снежинки разлетаются в стороны, ботинки утопают в снегу, соскальзывают в стороны, едва удерживаясь от падения. - Катя! Подожди, - догоняет, встает перед ней, раскинув руки. - Кать, пригласи меня к себе домой. Пожалуйста. Я жуть, как хочу познакомиться с твоими родителями, - суетливо объясняется, и запинается, натыкаясь на ее прямой взгляд. - Понимаешь, мы столько времени работаем вместе, а я даже ни разу не заехал. С праздником не поздравил. А сейчас же праздник. Праздник сейчас на носу, Катя, - быстро коснулся замерзшими пальцами ее носика. - Да и не с кем мне отмечать сегодня. Мои родители приезжают только завтра. Рейс отменили, из-за непогоды. Представляешь, у них тоже метель. Везде сейчас метель. Вот такой циклон нашел. На всю землю. - Что отмечать? - тихий голос остановил бесконечный поток слов его быстрой, лихорадочной речи. - Двадцать седьмое декабря. - А-а… А что это за праздник? - Как это, ты не знаешь? Катерина Валерьевна, как Вам не стыдно! Сегодня первый день нашей совместной жизни. - Что? - Я говорю: поехали, отвезу Вас домой и лично вручу родителям, на руки. Катя, Вы что, стоите! - встряхнул ее из оцепенения. - Прекратите мерзнуть! - Не могу. Холодно же. - Так пойдемте отсюда скорее! - дернул за рукав шубы. - Куда? - Домой! К тебе, к нам… ко мне домой. - Нет, ко мне. Хорошо, - развернулась, покорно пошла обратно, только злой огонек полыхнул за стеклами очков. - Готовьтесь, Андрей Палыч, Вас ожидает сюрприз. Мой папа… Он очень любит праздничные… кхм… допросы. - Да? - А для моей мамы брак — самое святое, что может быть в этой жизни. Ах, Вы же женаты, Андрей Палыч. Как Вам повезло. В лице моей мамочки Вы найдете самого благодарного слушателя. - Да? - А Коля. - Что Коля? Какой Коля? Зорькин? - дернулся, остановился, требуя немедленного ответа. - Да, Коленька, - невозмутимо отвечает Катя. - Он безумно любит поговорить про игры на бирже, про падение индексов и особенно радуется разговорам про теорию вероятности. Как Вы думаете, насколько вероятно то, что Вам удастся убедить моих родителей и Колю в том, что Вы действительно испытываете ко мне, - замолчала, подбирая слова, - какие-то чувства? - Я уверен в собственных силах. - Что же, тогда и газеты нужно оповестить. - О чем? - сглотнул подступивший к горлу ком. - Как же! О перемене Вашего статуса. Я даже готова к фотосессии. Думаю, новый гардероб слишком официальный, поищу что-нибудь из старого, - и вдруг воскликнула обманчиво счастливо: - Помните мой красный вязаный жакет. И платье такое было еще… тоже красненькое. Андрей вытащил из кармана свой телефон. - Вот список контактов, там есть несколько из газет, от себя рекомендую Шестикову. Вы же ее помните, Катя. Я знакомил Вас как-то на презентации. Звоните, Катя, - воскликнул нетерпеливо, впихивая ей в руки свой телефон. - А… - спрятала лицо в шарф, убеленный тонкой корочкой снега. - А может быть, Вы сами… позвоните? Андрей усмехнулся, подхватил Катю под руку, и повел на парковку — подальше от надоедливых снежинок и холодного, пробирающего до кости, ветра. - Понимаете, Катенька. Шестикова мне не поверит. Скажет, что разыгрываю. А вот Вам… Вам поверит. Впихнул ее, наконец, в машину, захлопнул дверь, и поспешил сам скорее сесть за руль, и увезти беглянку, пока она еще чего-нибудь не придумала, чтобы ускользнуть. - Я потом позвоню, - пообещала нерешительно, возвращая телефон обратно. - Договорились, - покивал Андрей. - Так где, Вы, говорите, живете? Какой у Вас адрес? - Езжайте пока прямо. Андрей включил печку. Дворники усиленно счищали липнущий снег. Да, все верно, где-то там — в огоньках предновогодних неоновых вывесок, несомненно, прячется чудо, оно скользит, не узнанным, по тротуарам, изредка заглядывая в дома, чтобы погреться в человеческой трепетной нежности, в тихих, безмолвных надеждах, крепнущих в сердцах; оно плывет между фигурами бредущих по заснеженной Москве прохожих и ищет, ищет… ищет самый сильный порыв, самое отчаянное желание, неспособное больше задерживаться в человеческом теле. И находит такой порыв, даже целых два порыва, погибающих друг без друга, пульсирующих разноцветными красками, отражающимися в стеклах мчащегося автомобиля. «И если эти порывы соединить, то получится самый захватывающий салют!» - умиляется чудо, и следует за автомобилем неотступно, разгоняя снежные вихри, расчищая забелевшие дороги, прогоняя нерадивых пешеходов. «Ах, какой сказочный выйдет салют в новогоднюю ночь! Ах, как красиво озарится небо, ярче, чем от северного сияния — на зависть всем дедам Морозам и Санта Клаусам. Ах, как здорово, что такие порывы еще существуют! Они-то и движут мною, они-то и восхищают меня, подталкивая на поиски новых — таящихся, зреющих в маленький взрыв, в маленький восхитительный взрыв. Ах, какая удача, что их сразу два!»...