Pretty glasses

Удивительно, как в человеческих жизнях и судьбах, разные незначительные мелочи выливаются в целые реки событий, в глубокие трещины в отношениях, в новые начинания и надежды. Забытый чек на оплату ужина на двоих в ресторане рушит крепкий брак. Случайно оброненный платок служит причиной для встречи старых друзей. Неловкие разговоры спасают жизни. Ведь если не было бы того самого, ужасного разговора в кабинете Квинзель, Харлин бы в жизни не поднялась на этаж выше в пасмурном лифте, она бы никогда не вошла решительным шагом в просторную лабораторию — вотчину Гейзлера и Готтлиба — и никогда бы не нашла Ньютона, распростертого на полу. Его тело сотрясали судороги, и сначала Харлин заметила только ноги, ходившие ходуном. Блонди застыла на пороге, бессильно сжав спрятанные в карманы халата руки в кулаки. Будь проклята ее тактичность. — Доктор Гейзлер? — спросила она голосом, вдруг ставшим на октаву выше ее обычного тона. Ответом ей был хрип, мало похожий на звук, которое способно издать человеческое горло. И тогда Харлин Квинзель, атеистка до мозга гостей, во весь голос воззвала к тому, в кого не верила: — Господи! — а потом громко добавила — Ньют! Ее слабые руки едва смогли справиться с телом взрослого мужчины, которое все еще трясло дрожью. Харлин не помнила себя и потом так и не смогла рассказать никому, как ей удалось рассоединить железные щупы странного полушлема, крепко стискивающие многострадальный череп Гейзлера. Она все повторяла его имя и гладила по лицу, голове, шее и плечам, нащупывала пульс, пыталась проверить зрачки, но у нее не было под рукой фонарика, и собственное бессилие почти убивало Харлин. К ее вящей радости, совсем скоро Ньют умудрился открыть глаза и пробухтеть что-то малопонятное. — Я принесу вам воды! — встрепенулась Квинзель, стараясь вновь обрести способность мыслить разумно. Пальцы Ньютона вдруг сильно стиснули ее предплечье. Глаза — один налитый кровью, а второй все еще красивый, светло-зеленый, — смотрят на Квинзель почти с мольбой. — Останьтесь, — с трудом выдыхает Ньют прежде, чем забиться в приступе кашля, больше похожем на попытку выплюнуть собственные легкие. Харлин хочет остаться с ним, и плевать, что она уже испачкала халат о грязный пол, и что она сидит в луже фальш-амниотической жидкости, что промокли юбка и чулки, а левая туфля, кажется, лежит где-то у порога. Она рассеянно гладит Ньюта по мокрым волосам, а потом вдруг вздрагивает, словно от удара. — Нет, Ньютон, вам нужна помощь! — Квинзель помогла ему сесть, оперевшись спиной о боковину письменного стола, а сама выпрямилась в рост, сердитым жестом скинула туфлю-одиночку и практически босиком, ощущая каждую соринку на трижды проклятом полу, заметалась по просторному помещению, в тщетной попытке отыскать каплю воды, а лучше аптечку. О том, что можно выбежать на этаж и позвать на помощь, Харлин даже не подумала. Первым их нашел Герман. Одетый в мокрое пальто и помятую шляпу, герр Готтлиб появился в лаборатории аккурат в тот момент, когда Харли пыталась напоить Ньютона из бумажного стакана-конуса (она все-таки нашла кулер в углу). — Майн готт, — пробормотал математик и неловко захромал к своему коллеге-исследователю. — Ньютон, что случилось? Фрау Квинзель, вы в порядке? — Герман тяжело опустился на один из стульев и оперся ладонями о вершинку своей трости. — Что здесь происходит? Ньют отодвинулся подальше от ботинок Германа и сгреб свои коленки руками, подтянув их к груди. Его все еще потряхивало от увиденного, точнее даже от прочувствованного. Бабуля Гейзлер любила повторять выражение «кто-то прошел по моей могиле», которым она описывала внезапное состояние тревоги или дурное предчувствие. Так вот, Ньютон чувствовал себя сейчас так, будто через его могилу прошагал пехотный полк, тесно смешанный с бразильским карнавалом и шоу танцующих слонов. Его колбасило, трясло, любое подобное слово подойдет. Он даже не мог выпить воды из стакана — вся оказалась на его многострадальной рубашке, мокрыми пятнами растеклась по белой ткани, противно прикасаясь к груди. Герман ждал ответа, но Ньютон никак не мог собраться, чтобы оформить все, что полыхало сейчас в его голове. Только это все было не так просто, кажется, в английском языке еще не придумали таких слов, которыми можно было бы сказать «я, мать вашу, был в сраном мозге сраного кайдзю, мать вашу!» Словно загнанный олененок, Ньют вдруг посмотрел на Харлин. — Доктор Квинзель, вы можете привести маршала Пентекоста? — спросил он, с трудом проговаривая слова и запинаясь на каждом сонорном звуке. Харлин почему-то обиженно уставилась на него, разжала пальцы, которыми все еще стискивала запястье Гейзлера, но все-таки встала с пола и вышла, предварительно отыскав свои туфли. Ньют же сжал зубы покрепче и, собрав последние остатки своих сил, медленно, словно диктуя это стенографистке, произнес: — Я вошел в дрифт с мозгом кайдзю. А вот Харлин было обидно, что Ньют недоверчиво вышвырнул ее, как надоедливую кошку, пусть и не буквально, но он попросил ее уйти. Ее, Харлин, которая, между прочим, скорее всего, возможно, спасла его жизнь! Кипя от негодования, Квинзель металась по своему кабинету. С того самого происшествия прошло уже четыре дня, а ее все никак не отпускала обида. Самое веселое, что Харлин частично злилась и на Готлиба. Вот зачем он пришел? Почему вернулся из своего Брюсселя, или где он там шлялся, именно в тот момент? Харлин было ужасно обидно за то, как было нарушено их с Ньютом уединение. Она бы помогла ему, она бы позвала на помощь, нашла бы ему таблетки, воду, философский камень, все, что угодно. Но появился Герман, спугнул все своей шаркающей походкой, и Ньют, просивший ее, Харлин, остаться, вдруг закрылся, зарылся в свою скорлупу взрослого-инфанта. А Квинзель ничего не могла поделать. Ей оставалось только выбросить пару испорченных чулок и отправить халат в химчистку, надеясь, что пятна с белой смесовой ткани все-таки выведут. Справедливости ради, все-таки стоит отметить, что у Харлин было не так много времени на пережевывание обид. Егерей вот-вот должны были запустить в первый бой, и на хрупкие плечи Квинзель навалилась невероятная уйма работы. Она проводила столько времени с пилотами, что они даже являлись ей в странных сюрреалистических снах, которые Харлин от стресса видела слишком часто. А пусть и такие сны, чем тот, что приснился ей после случая с Ньютом. Там было много Ньюта — очень много Ньюта, и вовсе без одежды, и его сильные татуированные руки, и пухловатые губы, и светло-зеленые глаза, с вожделением смотрящие на Харлин. В ту ночь Квинзель проснулась вся в поту и долго не могла успокоиться, пока не выкурила сигаретку с марихуаной, прячась у вентиляционного шкафа на служебной лестнице. Легкие наркотики помогли заснуть, но больше Харлин не могла позволить себе такой слабости. Она все больше и больше зарывалась в подготовку, даже засыпала, лежа щекой на толстой пачке очередных анкет, которые ей предстояло изучить прежде, чем дать добро четверым людям на отправку в нутро устаревших боевых машин. Она еще не знала, но эта работа на надрыв, на износ, еще сыграет с ней злую шутку, самую плохую шутку из всех, что бедняжке Харлин предстоит пережить. Если бы она могла знать, во что превратится этот день, она бы выкурила три сигареты и спряталась в одном из пустующих ангаров. Она бы собрала вещи, покинула Шаттердом и уехала из Гонконга, выветрив из мыслей Ньюта, выбросив из головы всех остальных и навсегда расставшись со своей мечтой, работать с пилотами Егерей, прежде, чем жизнь нанесла бы Харлин свой сокрушительный удар, почти сопоставимый по силе с нападением последнего из известных кайдзю. Харлин с утра отдала допуски пилотов прямо в руки Стэкера и два часа нервно пила кофе пополам с водой, сжавшись в уголке кафетерия, тихо радуясь, что вся жизнь базы сейчас сосредоточена на запуске Егерей, поэтому почти никто не пришел на завтрак и последующий ланч. На третий час ее стало тошнить от кофе и Квинзель приняла решение отправиться все-таки в ЦУП, Пентекост все равно предлагал ей понаблюдать за запуском первого Егеря с капитанского мостика. Еще на подступах, Харлин поняла, что что-то идет не так. — О нет, — пробормотала она, сжимая в кулак ленту со своим бейджем-пропуском, висевшим на груди. По рубке, словно стайка вспугнутых воробьев, метались диспетчеры, инженеры, а над всем этим беспорядком, безукоризненный, как айсберг в водах Антарктики, возвышался маршал Стэкер Пентекост. Его командный голос обрушился на голову Харлин лавиной, смешанной с истерическим писком приборов и механическим голосом откуда-то из глубины многочисленных компьютеров. Харлин почувствовала, как спина вмиг стала мокрой, а пальцы предательски задрожали. Она едва смогла пробиться к единственной (кроме Стэкера) более-менее знакомой фигуре. — Что происходит? — проорал кто-то в ухо Ньютону, а острые ногти вдруг впились ему в плечо. Гейзлер айкнул и дернулся, одновременно поворачиваясь и почти касаясь кончиком носа кончика носа Доктора Блондинки. — А, доктор Квинзель, — произнес Ньют так, словно встречал ее каждый божий день. — У нас тут немного пожар, вам, наверное, не стоит… — О, бога ради, Ньютон, — Харлин скрестила руки на груди. — Я такой же член команды, как и каждый тут! Я имею право знать… Что вы делаете? — Квинзель, влекомая Ньютом, была бессовестно транспортирована куда-то к стене, за груду загадочных железных ящиков. Остановившись, Ньют снял очки и устало потер переносицу. — Послушайте, Харлин, — кажется, он впервые обратился к блонди по имени, но сейчас было не до церемоний. — Все действительно серьезно. Мы испытывали Егерей в полевых условиях и во время выхода в океан пропал один из Егерей. — Какой? — цвет лица Квинзель почти сравнялся с белизной ее смесового халата. — «Багровый тайфун». ЦУП не может выйти на связь с братьями Вай Тен. По последним данным, у одного из них произошел какой-то сбой во время дрифта и… Вы куда? — Ньютон растерянно уставился на мелькнувший белый халат, казавшимся почти голубым в синих отсветах многочисленных голографических экранов и панелей. — Очень невежливо, — растерянно произнес Ньютон, но что он мог поделать? Харлин, не теряя времени, тайфуном ворвалась в свой кабинет и принялась лихорадочно искать в памяти своего служебного компьютера папку с анализами, анкетами и прочим бюрохламом на братьев Вай Тен. Она вспомнила тот день, когда обедала с Ньютом, и следующий день, и у нее совсем, абсолютно вылетела из головы одна маленькая деталь… Квинзель вывела на экран томограмму одного из Вай Тен, кажется, самого старшего. Она увеличила ее и… — Твою мать! — если бы у блондинки достало сил перевернуть тяжелый письменный стол, кабинет бы быстро превратился в руины, но Квинзель могла только колотить кулаками по литой пластиковой панели и пинать тяжелые металлические ножки. Ее истерику прервал стук в дверь: на пороге обнаружилась одна из ассистентов Стэкера. — Маршал зовет вас, мэм, — сказала девушка, глядя на Квинзель с жалостью. — Конечно, — Харлин выдохнула, провела рукой по волосам и шагнула вперед с решимостью. От которой уже через полчаса не осталось и следа. Харлин рыдала, пряча лицо в ладонях. Она съежилась на пожарной лестнице, под десятком сквозняков, чувствуя себя несчастной, жалкой и потерянной сразу. Она представляла, сколь убогое явление представляет сейчас, с потекшим макияжем и растрепанными волосами, в мятой одежде, ужасная, никчемная… — Эй. Квинзель подняла голову и тут же прянула назад, словно испуганная породистая лошадь в упряжке. Ньют, заметивший это, хмыкнул и оперся на перила, чуть нависая над Харлин. — Я хотел принести вам платок, но у меня его не было, — сказал он, помолчав немного. Потом, переместив свое тело на ступеньку рядом с Харлин (девушке пришлось подвинуться), Ньютон протянул ей маленькую бутылочку, которую держал в руке до сих пор. — Когда в детстве я расстраивался и плакал, мама делала мне горячий напиток или просто приносила сок. Я не знаю, где достать горячий напиток в такой суматохе, так что я принес это, — он заметил, что Харлин не проявила интереса к подношению. — Это, правда, всего лишь теплая минералка и вряд ли она хоть сколько-нибудь вкусная. — Ох, Ньютон, — только и смогла вздохнуть Квинзель, попавшая в такой водоворот из чувств, что она уже полностью утратила любой контроль и бросила свои попытки удержать самое себя в руках. — Ньют, пожалуйста, — мягко попросил Гейзлер. — Я не очень люблю свое полное имя. — И вы прекращайте звать меня доктором, — Харлин улыбнулась сквозь слезы и всхлипнула. — Просто Харлин, идет? — Идет, — миролюбиво согласился Ньютон. Он чуть привстал и выудил из брючного кармана плоскую фляжку. — Я оставлю это вам, док… Харлин. — Не стоит. Я и так допустила ошибку, не заметив опухоли на снимках одного из братьев Вай Тен. Это по моей вине Шаттердом потерял трех пилотов и «Багровый тайфун». — Ну вы ведь не одна, кто не придал значения точке на снимке. Пентекост сейчас распекает медиков. — Я им вовсе не завидую. — Выпейте, Харлин. Фляжку можете вернуть мне потом. — А вы… Ньют, вы не составите мне компанию? — На двоих там может не хватить. — Я мало пью. Мне, правда, много не нужно. Я понимаю, что сейчас выгляжу совсем как… как какая-нибудь манильская танцовщица после сложной ночи, но… — Глупости, док. Вы, наверное, единственная женщина в мире, которая остается хорошенькой, даже отлично проревевшись, — с этими словами Ньют улыбнулся и слегка подтолкнул руку Харлин, намекая ей на то, что пора бы уже сделать первый глоток.