Ершалаимские проказницы

«Во Вселенной полно сказочных вещей, которые терпеливо ждут, когда мы обратим на них внимание». (с) Иден Филпотс

Lindsey Stirling — Mirage

— 1 —

      Это было 10 июня 2024 года.       В тот день от вина на жаре меня повело, и я впервые задалась вопросом: «Для чего я так часто выпиваю и как это прекратить, чтобы не уподобиться..?» Но, вместо ответов наедине с собой, покачнулась и засмеялась, взяв лучшую на свете Эн за запястье. Я тыкнула пальцем вперёд, на экскурсовода, и больная голова подкинула киношную вставку из любимой картины моей матери, хотя сама я собственную мать терпеть не могла.       — Двухметровый крокодил с улыбкой Моны Лизы.       — Я скоро отправлю тебя спать в отель, Нино.       — Ладно-ладно... Но глянь — это настоящий сафари-парк! Всякий раз, когда этот мужик оборачивается, я хочу сфотать его. Ты только посмотри на эти зубы... Ну вылитый крокодил! А помнишь деда, который походил на гориллу — таким низким и морщинистым было его пузо! А девушку-фламинго?       — Помню, Нин, тише. Хватит пить.       Экскурсовод, в самом деле обладающий мощной челюстью и кривыми острыми зубами, болезненно реагировал на разлагающуюся дисциплину: скалился и издавал звук «Ш!» на манер «Тс-с». Так-то я про зубы и прознала. А дисциплина и без того была непрочной, хотя Эн скинет все шишки на меня, если вы её спросите. Сама я считаю, что виноватых нет, есть только сильно зае... уставшие. Я слишком долго ждала этот отпуск, работая без выходных, и каждый день предвкушая, как вырвусь от родной бабки, чтобы смиренно проводить его сейчас.       Итак, туристическая группа наша состояла из людей взрослых и солидных — в основном это были семейные пары. Ходили они медленно, фотографировали «только по делу» и обязательно говорили друг другу на ухо, чтобы не тревожить раскрывающийся сакральный мир. Так же среди нас насчитывались шесть бабушек и один дед — братия, которая сохраняла дисциплину даже лучше, чем семейные, но по громкости иногда превосходила меня и Эн. Дед оказался мужиком романтичным — за две экскурсионные вылазки он завоевал любовь не только своих бабулек, но и всех, какие только попадались ему на пути. Я была уверена, что всё дело в его светлой панамке, которую он галантно приподнимал. Что касается бабушек — от хоровых песен они переходили к возмущённому бубнежу, а от него — к хиханькам и хаханькам, когда какой-нибудь местный смуглокожий мальчишка, стоящий за магазинной лавочкой наравне с отцом или братом, дарил им мушмулу — ярко-жёлтый фрукт, похожий на грушу. Так случилось и в этот раз — бабульки хороводом повернули к прилавку, и в тени их панамок и платочков я остановилась, чтобы ответить на разрывающийся телефон: смс-ка падала за смс-кой.       «Не отвечаешь? Неблагодарная свинья».       «Я так хотела отметить с тобой День Рождения, а ты взяла и сбежала».       «Вместо того, что бы купить мне лекарства, спустила в мусорку такую сумму! Сама знаешь, как тяжело мне ходить, могла бы помочь! Лучше бы твой никчемный папаша забрал тебя с собой!»       «Можешь из своей заграницы не возвращаться!»       Через пару минут пришло новое смс с совершенно другими интонациями: «Ниночка, ну чего ты обижаешься на меня? Да разве же я плохо отношусь к тебе?»       И я не удержалась:       «Трачу деньги на то, что считаю нужным. Тебе всегда было наплевать, где...» — набрала, едва попадая по буквам, потом стёрла, напечатала: «Иди ты н...», снова стёрла и спрятала телефон.       — Нино? — Эн обеспокоилась — я увидела это по смешной морщинке между её бровей. — Опять достаёт?       — Всё хорошо, — мне нестерпимо захотелось коснуться подрагивающими ледяными пальцами тёплой руки подруги, и Эн охотно протянула мне ладонь. — Мне нет до неё дела. Поезд ушёл.       Эн многое знала о моей семье, состоящей из троих калек: почти спившейся матери, эгоистичной, неуравновешенной бабки, которая выгнала мать со всеми вещами со своей старой квартирки, и, собственно, меня. Именно Эн я была обязана вторым в своей жизни большим путешествием: когда мне стало совсем невыносимо, Эн предложила: «Есть путёвки в Израиль, я постараюсь всё организовать для нас с тобой, но тебе тоже следует немного подкопить». Как это воодушевило меня тогда! Я взяла больше дополнительных смен в отеле, где работала на стойке регистрации, и у нас с подругой всё получилось — сегодня мы гуляли по Иерусалиму.       Меняя маску так же, как делала это всю жизнь, я пошире улыбнулась:       — Будем веселиться! Ещё вина хочу. Обещай, что выпьешь со мной.       — Хорошо, — не сразу ответила Эн. — А потом я отведу тебя к какому-нибудь монаху, чтобы он тебя навсегда отвадил от алкашки.       — Ха-ха-ха!       Со дня прилёта в Старый город минуло уже четыре дня, и всё это время я действительно щедро тратилась на местные вина. Я объясняла Эн, что это помогает расслабиться по-настоящему, но она не понимала. Только вдвое усерднее выталкивала меня на улицу, и уже на второй день мы наполовину исследовали Махане-Иегуда — местный рынок, чтобы попробовать побольше здешних фруктов; пару раз покатались на больших бело-зелёных автобусах. В остальные дни терялись у бассейнов, на экскурсиях, долгих вечерних прогулках и кафешках. Я засыпала под утро в плетёных стульях, а просыпалась от прохлады и тошноты, застревала в туалете, кое-как приводила себя в порядок и снова пускалась с Эн в путешествия. Иерусалим был многоярусным. Изучая его, я каждый раз настаивала на такси, но Эн отговаривала меня. «Ты же хочешь забыться, — она часто бывала неуступчивой, — вот и забывайся на здоровье, только от усталости». В такие моменты я только фыркала.       Под ноги пала полоса широкой тени — Стена Плача, святая громада, возвысилась над нами, и прохлада покрыла наши разгорячённые жарой руки и плечи, точно незримая вуаль. Говорил экскурсовод, и его голос уходил в гул сотни других голосов. Здесь пели люди в молитвах, здесь по-другому говорили недра земли — на мгновение мне показалось, что жёлтые плиты под ногами томно гудят — и так же по-другому бежали в небе облака. Я засмотрелась, вся отдалась неровной линии камня в высоте, ветру, который остудил мгновенно, пробрал, отрезвил от духоты... Эн заорала. Волшебство развеялось. Эн толкнула меня, взбаламутила группу. Экскурсовод сделал свою «Ш!». Мягкая влажная верблюжья морда оказалась около моего лица. Это она пожевала губами ухо Эн, и Эн испугалась до смерти. Верблюд потянулся за поцелуем ко мне. Пришлось заэгэкать, выставить руки — верблюжьи губы вымазали в слюне мои пальцы. Весело брякнули бусы, какими венчались два горба, зазвенел колокольчик на мощной рыжей груди — хозяин потянул верблюда на себя, заулыбался, вероятно, извиняясь, что-то приговаривал на арабском. Я смеялась не столько над любвеобильной скотиной, сколько над несчастным лицом Эн.       — Посмотри, сколько их там, — я указала на хозяина, который проверял между верблюдами крепления — они водили их караваном, регулируя ремешки всегда удачно (почти всегда), — давай покатаемся потом? Я хочу украсть верблюда.       — Ну уж нет! Никогда.       Трусиха чёртова эта Эн.       Я достала из рюкзака флягу с принтом, где Джек Воробей заговорщически улыбался и скрывал половину лица за лезвием меча, и сделала глоток. Осуждающий взгляд Эн прошёл мимо.       С самого начала день выдался ленивым. Умытый солнцем, Иерусалим дышал жаром. Полдень здесь казался адовым пеклом, и теперь я тихонько мечтала вернуться в номер и посидеть в кресле-качалке на узком квадратном балкончике. Экскурсия двинулась дальше от Стены Плача, нам предстояло добраться до Храма Гроба Господня, а оттуда до башни Давида и полуразрушенной резиденции, примыкающей к ней.

— 2 —

      Это был 1179 год, 10 июня. От ветра хлопали полы сотен шатров, и кони буйствовали на привязи. Холмистая местность плавала в мареве. Салах ад-Дин отошёл от распятой на столе карты, вышел наружу и пристально посмотрел вдаль.       Он видел призрак Иерусалима за холмами, равнинами и реками и понимал задачу, которую ему необходимо было разрешить. Несколько месяцев назад Иерусалимский король, Балдуин IV, начал возводить крепость Бофор на реке Иордан. Она заняла расположение, затрагивая земли мусульман, и находилась в одном дне пути из Акры в Дамаск. Это не понравилось Салах ад-Дину. Он взял бы крепость штурмом, но большая часть его войск сосредоточилась в Сирии, подавляя восстания, потому он послал Балдуину деловое предложение: он купит крепость за шестьдесят тысяч динаров и сам возьмёт её под контроль, но получил отказ. Когда Салах ад-Дин повысил цену, Балдуин затянул с ответом. Султан понял, что дальнейшие переговоры будут бесперспективны. Всё это время крепость строилась, не прекращая, и стены её с каждым днём делались выше.       Салах ад-Дин понимал, что больше ждать нельзя. Он поднял руку, призывая Фаррух-Шаха ближе к себе. Когда молодой воин — жёсткая борода только тронула его щеки и подбородок — поравнялся с ним, Салах ад-Дин сказал:       — Бери свои силы и направляйся к броду Иакова. Осмотрись. Крестоносцы строят крепость, их воины будут рассредоточены поблизости. Осади замок и дождись меня. Когда войдёте в крепость, — Салах ад-Дин не сомневался в возможности этого, —подай знак дымом.       Фаррух-Шах кивнул. Задержался на мгновение.       — Значит, они отказались продать крепость?       — Отказались.       Фаррух-Шах кивнул снова и исчез. Через час он вывел за собой вооружённый отряд.       Строительство крепости Бофор началось семь месяцев назад, и та её часть, что уже построилась, могла быть достаточно крепкой. Среди воинов Салах ад-Дина ходила молва, что Иерусалимский король год назад так испугался неожиданного вторжения через земли, где не существовало зримых границ, что велел немедленно их возвести. Над крепостью трудились днём и ночью, и Фаррух-Шах заметил занавес пыли, поднявшийся до небес, ибо сам уже находился поблизости. Крепостная стена Бофора была высотой метров десять, не меньше, и выглядела неприступной, но Фаррух-Шах действовал в соответствии с планом и, выждав некоторое время, атаковал.       В Бофоре трудились сотни инженеров и строителей, для помощи им и охраны оставались братья из Ордена тамплиеров и воины-госпитальеры, чей величественный замок Бельвуар стоял на юго-западе от Иерусалима. За время работ удалось возвести лишь часть внутренней стены замка и одну башню; подготовить ров служащие не успели, и это сыграло против них. Когда появление противника предзнаменовали стрелы и копья, и первые из строителей пали, начался переполох: поднялись крики, призывы к оружию, а брошенные впопыхах камни и дерево, полетели вниз, подняв пыль и раскроив несколько вражеских голов.

— 3 —

      Храм Гроба Господня, мощнейшая христианская святыня, оказал на меня сильное действие — после него я ещё долго смущалась тайком открывать флягу. На улицу я вышла с подкашивающимися коленками, а перед глазами стояли цветные стёкла купола главной ротонды, через которую падал солнечный свет; купол над кафоликоном, расписанный мозаикой, и украшенный резным иконостасом, на миг взбудоражил меня.       — Порисовать захотелось? — подколола Эн.       — Немного. Чувствую, однажды начну рисовать апостолов. Так и правда до монашеской жизни недалеко.       Башня Давида не принесла похожих ощущений, я рассмотрела её в тоске — сама башня стояла, как заколдованная, а вот огромная резиденция, пристроенная к ней, зияла наполовину осевшими и осыпавшимися стенами.       — Дворцы иерусалимских королей постоянно переезжали, — пронёсся над группой голос «крокодила».       Он рассказал, что по древним источникам первый дворец короля располагался в башне Давида, но в 1104 году король Балдуин I переехал в наиболее просторную и красивую мечеть Аль-Акса (экскурсовод указал на высившийся из-за стен и цветущих деревьев серый купол), а затем довёл её до упадка.       — Историки полагают, в то время государство переживало финансовый кризис, потому что Балдуин I позволил снять с купола мечети свинцовое покрытие и распродал его купцам.       — Ничего так, дед дал жару, — усмехнулась я, — а как же всевидящий Господь? Не покарал на месте?       — Нино, — одёрнула Эн.       — Средневековые карты города намекают нам на то, что в дальнейшем король мог жить в храме Соломона. Около 1095 года Балдуин II отдал ключи от мечети Гуго де Пейну, первому магистру Ордена Тамплиеров, под штаб-квартиру. Орден тогда разрастался, и воинам требовалось много места... Последней возможной резиденцией королей считается этот старый просторный дворец, над которым возвышается башня Давида...       Я ещё раз оглядела «графские развалины» и пожала плечами на вопросительный взгляд Эн: «Уныло, но лучше, чем коммуналка моей бабки».       — Эй, девушки! — очаровательный дед махал панамой, указывая в сторону.       Мы миновали башню Давида и вышли на широкую улицу.       — Прикупите-ка себе чего-нибудь, ну! Какая там красота-а-а, а!..       Бабульки увели его дальше, шурша свежими пакетиками — видать, они-то сразу сориентировались в покупках. Прилавок и правда выглядел ярко и круто. Я охотно двинулась к нему, игнорируя ворчание Эн, и снова вынула из кармана телефон. После отпитого из фляги, решение сфотографировать ассортимент на какой-то хрен не показалось мне бессмысленным, совсем нет. Чёрнобородый продавец, закутанный в гандуру, улыбнулся парой зубов и приглашающе махнул рукой на товар. Покупай, мол, что душе угодно. Лежали на прилавке красивые полотна и мягкие, вышитые камнями и бисером картины.       — Бесподобно, — огненно-красная мозаика отлично сочеталась с тёмно-зелёной тканью, цветы, точно живые, растекались по полотну, раскрывались, — на кухне повесить бы её, как раз стенка там пустая...       Я уже четыре месяца жила на съёмной квартире и мне только что представился шанс по-настоящему украсить её чем-то своим. Я полезла за деньгами, сунув телефон в задний карман брюк.       — Нин, не отставай! — позвала Эн, теряющаяся среди людей.       — Да-да, — я уже настраивала камеру, чтобы чётко передать тонкие блики и грани мозаики.       В ту секунду и началось самое незабываемое и захватывающее приключение в моей жизни.       Сногсшибательное, если быть точнее.       Когда маленькая живая «катапульта» врезалась в моё бедро, я неуклюже завалилась на прилавок, и локоть уколола огненная мозаика. Драный пацанёнок выхватил телефон из моих рук.       — Нин! Нин, куда ты?!       — Это моё, шкед! — сложно было маневрировать среди спокойно бредущих гуляющих. — Ебвашумать!..       Маленький говнюк бежал, как настоящий гепард. Напрасно я баловалась над внешностью людей, я оставлю в покое сафари-парк, Вселенная, прости! Белокожий мальчишка, имеющий золотистые кудри, одетый в хороший костюмчик, вот-вот грозился юркнуть за угол или в отверстие в любой из стен — здесь таких оказалось не счесть. Если этот ребёнок из состоятельной семьи, зачем ему понадобился какой-то телефон? Ещё и у меня!..       — Молись, засранец!.. Прибью!       Он вёл меня обратно в пёстрые кварталы, которые группой мы минули часа полтора назад. Я узнавала небольшие стенды и вывески, на одну даже налетела плечом. Встречный поток людей загустел, замедлил движения. Гудели машины, стоящие друг за другом в плотной линии. Я пробивалась вслепую, чувствуя вора поблизости, на две или три головы впереди меня. Чутьё не подвело! Малявка крутился у подножия недлинной лесенки и, только завидев меня, ринулся дальше. Клянусь, он прыгал, как чёртов инопланетянин, а я бежала за ним, как Джей из «Людей в чёрном»! Единственное, у меня не было пушки.       Мы вышли на аллею торговцев, тянущуюся с низовья города до его вершины, и встречный поток разномастных людей почти сбил меня с ног. Высоко стояло ослепительное синее-синее небо. Люди кричали, смеялись, громко разговаривали, шевелили руками, волосами, платками, и запахи пота, сладости, пряностей, хлеба, фруктов и пыли забили мой нос. Сквозь какофонию звуков я слышала звонкий смех мальчишки, словно он, как в фильме, был для меня наиболее важным и я должна была бежать за ним... Кажется, достаточно на сегодня винца.       — Эй, козявка!       Я растолкала последних людей — наверху их стало меньше, они толпились у прилавков и прятались в тени городских стен — и почти ухватила пацана за сандалию.       Тогда ли что-то случилось со временем? В тот ли момент перевернулись полюса или рухнуло старое небо? Ведь что-то же произошло!..       Мальчишка в последний раз юркнул от меня в узкий проход, я — за ним, чтобы пропасть в квадрате стен. Когда-то давно здесь цвёл маленький сад. Я чётко различила фонтан из рыжего кирпича, разрушенный временем и отныне больше похожий на дикую клумбу, а, подняв голову выше, остолбенела — белый купол башни Давида смотрел прямо на меня. Если недавно я изучала старую резиденцию со стороны, то теперь находилась в самом её сердце. Мальчик выглянул через неприметную нишу и широко улыбнулся. У этого ребёнка были удивительные синие глаза.       — Идём? — вдруг на чистом французском спросил он, и я поняла, хотя знала французский на уровне bonjour.       Я кинулась вперёд, надеясь поймать мальчишку за рукав, но он тут же куда-то подевался. Темень высокой арки накрыла меня. Задрожал неровный свет. Загорелись вдоль каменных стен факела... Какого?.. В гостиничном номере вполне прекрасно работали лампочки, да и в принципе по городу проблем с электричеством не было... На повороте, пока оглядывалась, я налетела на двух крупных мужчин и едва не свалилась на зад. Один из них ловко сжал моё запястье и помог устоять. Зазвенели на мужике тяжелые бляхи и... Кольчуга? Тяжело качнулся кожаные ножны.       — Ага-а... Кем это ты будешь, а, малец?       Второй мужик — рыжебородый, тощий — подпёр меня сзади, и я стушевалась, стараясь оттеснить его свободной рукой.       — Да я... Я... Я тут на экскурсии, у меня билет есть, если что. Там... Та-ам, вон там мальчик, он... Он обокрал меня! Поможете?       Они уставились друг на друга, загоготали, каждый обнажая ряды неровных зубов. Точно из мультика «Карлик Нос»! «А гусыню надо — кон-фис-ко-вать!», только гусыня, в данном случае, буду я.       — Обокрали его, ты погляди. Кто обокрал-то, а? Никого тут, кроме тебя, не было, тебе бы проспаться!.. А у самого голосок, как у девчонки, — тучный подтянул меня ближе; сильно запахло потом и грязной головой, — но ты же не девчонка, да? Давай проверим. — Его короткие толстые пальцы уцепились за ремешок на моих брюках.       Шутки и опьянение как ветром сдуло. Я ощутила, как похолодели щёки, и изо всех сил вцепилась в ремень.       — Руки прочь, сука!       Испуг подстегнул — смачно вдавила ему пятку в ботинок. Не то, что бы это даровало мне освобождение, но неплохо отвлекло мучителей — пока «раненый» тряс ногой, его напарник постарался обхватить меня поперёк туловища, и я неуклюже плюхнулась на задницу. Вскрикнула, лягаясь ногами, извернулась, и тогда-то высвободила запястье. Двинула плечом, скидывая рюкзак. Дала им наотмашь — тощий хрюкнул и схватился за нос. Всегда работает.       — Да держи ты его, собака, дурак несчастный! Держи-и-и! — вопил тучный. — Держи-и-и-и, дуралей!..       Из охотницы превратилась в загоняемого. Ни о каком телефонном воришке не могло идти речи. Куда бы я ни попала, безопасность кончилась.

— 4 —

      Защитником крепости являлся Ромуайнд де Лансере. Этот огромный муж, набитый, как мешок с мукой, с крупным носом и широко посаженными чёрными глазами, бородатый и косматый, лично навязал свою кандидатуру королю, и Балдуин IV по достоинствам оценил его воинскую мощь. Со дня назначения и по сей час Ромуайнд поддерживал с королём связь, отсылая ему отчёты о проделанных работах и делая запросы на камень и дерево, на пропитание и воду, а так же возглавлял отряд тамплиеров, заранее взятых на непредвиденную защиту крепости. Численность их не превышала семидесяти человек, и Ромуайнд взревел, как лев, когда юркие стрелы убили шестерых из них. Седьмой, зажимая кровоточащее плечо, навалился на Ромуайнда, чтобы вместе с ним скрыться от нового стрелкового залпа.       — Нужно дать им бой за стенами! — яростно бросил тамплиер. — Их не больше сотни!       — Не больше сотни, которую мы видим, — прорычал Ромуайнд. — Дайте им бой, как только выйдете с обратной стороны, до тех пор — никого не допускать в крепость!.. Ты понял меня?!       Тамплиер вернулся к Братьям, и они тотчас скрылись из-под лобового обстрела, прикрываясь щитами и надевая шлемы. Ромуйанд на мгновение выскочил из укрытия, взобрался по строительной лестнице и закричал оруженосцам и их военным слугам, сбившимся у закрытых врат:       — Берите камни, скидывайте их им на головы! Королевское воинство уже в пути, нужно продержаться несколько часов!.. — в деревянную подпорку под его ногой вонзилась первая горящая стрела, и Ромуайнд свалился вниз, но быстро встал. — Господь с нами!..       Огонь спешно захватывал дерево, его тушили землёй и песком, вытряхивая мешки, но пламя буйствовало в новых очагах. Ромуайнд скрипел зубами от ярости, но вместе с этим — надеялся, что такой дым заметит король и его войска, стоящие в Иерусалиме. Однако дым стал сигналом не только для Балдуина IV.       Минуло много часов с момента, как Фаррух-Шах отправился в сторону брода. За это время Салах ад-Дин приказал оставшимся войскам готовиться к переходу. Были убраны шатры и оседланы кони, навострены мечи и пополнены колчаны. Закат алел на западе, захватывая юг и окрашивая север в первую синеву, когда Салах ад-Дин снялся со старого лагеря и занял новую наблюдательную позицию на высоком холме. Он ждал знака дымом от Фаррух-Шаха, тем более, что в вечернем небе заметить его не составило бы труда, и был поражён, когда застал над бродом Иакова плотную дымовую завесу.       «Овцы! — растерянно обронили среди воинов. — Бегут овцы!»       Иордан искрился под лучами заката. Когда прямо за ним на дальнем поле появилась отара овец, показалось, будто хлынула белая пена. Как расходится одно большое море на речки, так растеклись по равнине овцы. Вероятно, они были пригнаны с ближайших деревень и паслись рядом с крепостью. Над рекой поднялась настоящая песчаная буря, таким маршем надвигались войска с крепости! Когда сарацины заметили бегущих воинов Фаррух-Шаха, Салах ад-Дин тотчас отдал приказ кавалерийским войскам. Нужно было как можно скорее снести превосходящие силы противника.

— 5 —

      Преследователи не отставали. Коридоры измельчали, сузились. Мелькая в них, я уходила всё дальше в темноту и холод — снаружи даже небо потемнело, ещё синеватое где-то по краям — и прочь гнала отчаяние. Оно било в висках набатом, испуг поднимался из глубин, тяжелил ноги, и я едва ли дышала, когда, уже спотыкаясь, поднималась и спускалась по лестницам. Вот вляпалась!..       Свет ударил по глазам. Ударил шум. Ударило тепло. Болью отозвались колени и ладони. Я упала?.. Ноги и юбки мельтешили кругом меня. Оглушённая яркой жизнью, бьющей в этом месте как из ключа, я ползла, не разбирая направления. Удивлялись сверху, охали и смеялись, но — не трогали... Защекотала лоб скатерть, показались деревянные ножки.       Я затаилась под столом, среди стульев, выдвинутых и отставленных прочь. Залезла так глубоко, как только смогла.       Точно закрытая территория. Vip-вечеринка. Костюмированный вечер. Туса каких-нибудь богатых наркоманов — тот рыжий как раз смахивал на наркомана, такие щёки впалые! Повезло оторваться... Теперь бы ускользнуть отсюда по-тихому, найти Эн, сесть в автобус, в конце концов.       Загоготали мужики, шибанули кулаком по столешнице, плеснули кислым — капли слетели на пол. Я распахнула глаза, осознав, что распласталась на спине. Брежу, что ли?.. Чужие грязноватые ботинки неаккуратно двигались и норовили пнуть меня.       Не смотря на нежелание снова ввязываться в приключения, не оговоренные программой путешествия, я тем не менее настырно поджала губы. Каким бы длинным ни был этот стол — а его явно соединяли с кучей других — я вознамерилась преодолеть его полностью. К тому же, по низу тянуло прохладой — в таком душном и тесном пространстве это ощущалось особенно чётко. Я убедилась в верности наблюдений, когда в банкетный зал раскрылась дверь. Как выяснилось, раскрывалась она вообще часто, просто в проходе вечно толпились.       — Когда всё случится, Ги?       — Да! Светит ли тебе хоть что-то? Все знают, что король души не чаял в Вильгельме Монферратском. Поговаривают, отныне он пристально смотрит на женихов.       — Чушь! У короля нет на примете кандидатуры лучше, чем моя. И он сам понимает это, хоть и медлит с официальным заявлением.       — Верно-верно, хе-хе, верно, за спиной нашего Ги встала графиня де Куртене. Кажется, она питает к тебе симпатию, а, Ги? Вот увидите, она замолвит словечко...       — Именно. Как только у принцессы Сибиллы истечёт срок траура по никчёмному мужу, король больше не сможет колебаться.       — Не страшишься конкуренции со стороны герцога Бургундского, а, Ги? Бог свидетель — он ещё не приехал, а уже оказывает принцессе знаки внимания.       — Бог так же свидетель тому, что я вне конкуренции.       Ги этот был самодовольным. Его сапог двинулся над моей переносицей. Но, миновав его, я тотчас попала ладонью на склизкую обглоданную кость.       — Ц! Вот гадость...       — Прошу прощения, господин...       — Тут, господин, беглец...       — Ну?!       — Парнишка такой, чуть ниже меня. Прямо здесь, среди вас.       — Так найди его! — рявкнул Ги собакой и добавил равнодушно (в этот миг его нога вальяжно распрямилась рядом со мной): — И не попадайся мне на глаза до этого...       Я тут же поползла дальше. Расступилась толпа, увлеклась танцами. Оглянуться — страшно, промедлить — ещё страшнее. Я выскочила прочь из зала, и дверь, как и много раз до этого, скрипнула позади, встала на место. Секунда на то, чтобы понять, как быть дальше... Двери впереди, в конце коридора, так далеко, невообразимо далеко... Я уже неслась к ним, жадно глотая вечер, прохладу, мелькающие пустые взгляды — тут в самом деле попадались люди, но они оставались глухи ко мне, как во сне... И только знакомый оклик, как извне, как из реальности, достал меня:       — Ты, стой же! Надвое разрублю!       За дверью оказался тёмный зал, за ним — ещё дверь и ещё. Я влетала в новые помещения по прямой, вспугивая огоньки редких свеч, развеивая клубящийся дым благовоний, шаркая пятками по пёстрым дорожкам ковров... Посыпались яблоки. Как яркие и цветные капли окропляют чёрный холст, так и они окропили, усеяли пространство. Неужто может быть столько яблок?.. Одно, кажется, даже в лоб мне отскочило.       — Неуклюжая! Чем ты думала, неуклюжая, а?!       — Сорян...       Потирала ушибленное плечо маленькая, но очень пухлая женщина. Необыкновенная, потому что наряд, подобный её, ранее я видела только в фильмах исторического типа. А... Пускай она будет одета как угодно — всё-таки я ни на миг не забывала о том, где нахожусь. Скольких людей мы с Эн поперивидали в Израиле и на территории самого Иерусалима!.. И тем не менее я всё равно уставилась на эту женщину во все глаза: она невероятно походила на госпожу Белладонну, которая колотила состояние на талантах поросёнка Фунтика!.. Эта женщина была седа, с большим длинным носом и мощным подбородком. Вдруг широкие брови её сильно изогнулись, толстые губы с чмоком раскрылись.       — Ну, что ты таращишься на меня, как на говорящую обезьянку? — и в третий раз припечатала: — Неуклюжая! Куда это ты? — она ухватила меня за запястье, крепко так, как мужчина, стоило сделать шаг назад. — Где это ты ходила? Почему ты не рядом со своим господином или госпожой? Чья ты, а?       — Я... Да я тут это...       — Годиера!       Годиера тут же отвела меня в сторону и расправила широкие плечи, мол, любого грудью приму. Солидная женщина.       — Томас, Гамлен. Чем я могу быть вам полезна? Только не говорите, что это вы загнали девчонку! Ищите любовь в другом месте!..       Тучный Томас кое-как добежал, переваливаясь бочонком, и с трудом переводил дух. Его щёки горели красным, из-под тёмных сальных прядей струился пот. Кажется, в погоне за мной он прошёлся моим же маршрутом: через банкетный зал и под столом по обглоданным косточкам и крошкам. Я сжала челюсти, чтобы удушить улыбку на корню. Гамлен — рыжебородый и тощий — дышал ровнее, но побледнел. Он-то и заговорил первым, правда, после того, как Томас подпёр его животом:       — Не девчонка то!.. Этот мальчишка бегал по внешним коридорам... Никак поживился чьим-то добром! На нём чужая сумка!       Годиера в миг стянула с меня вещь-мешок и ловко потрясла им.       Посыпались на ковёр конфетные фантики и билеты с трансферов. Глухо стукнула фляга и незаметно укатилась под столик.       — Я не воришка. Ребята, недоумение случилось, я заплачу, если вы меня провод...       — Откуда у тебя деньги, шельма? — мощный кулак коснулся моего носа.       В чувстве незаслуженной обиды я скосила к этому кулаку глаза, и таким-то выражением лица, кажись, отвадила толстяка от насилия.       — Надо бы спустить его к темницам, — всё-таки громыхнул Томас, — да всыпать сотню розг, чтобы урок даром не прошёл!..       Насколько невосприимчивой я ни была бы, но слово «розги» дало вполне себе исчерпывающее представление.       — Какой урок, вы же убедились, что я не вор. Вы можете меня просто отпустить, у вас тут и без меня весело.       — Какой мальчишка!.. — вдруг вспыхнула Годиера, развернула меня к себе и ухватила за подбородок цепкими пальцами. — Это девчонка! Самая настоящая девчонка. Да вот только на её дурной голове так же дурно растут волосы!.. Это служанка, которая — я уверена! — решила побаловаться! Какая грязная... Решила вырядиться!       — Ай... — накрыла я ладонью место над грудью, за которое Годиера ущипнула меня, когда решила потрогать футболку. — Да, девушка я, девушка! Девушка, не вор и не служанка.       Это надо же, а! Так долго эти двое — Томас и Гамлен — стояли на идее моего марсианского происхождения, отрицая, вероятно, существование такой планеты, как Венера, в целом, что мне и самой было в пору уверовать в смену пола! С такой упёртостью только баран бьётся в закрытые ворота. И ладно это моя короткая светлая стрижка сбила их с панталыку, но в самом деле решить, что лицо моё — лицо мальчика!.. Это всё из-за длинных холщовых штанов, груди маленького размера или из-за широких тёмных бровей? Так за брови спасибо «никчемному» бате!..       У Годиеры брови тоже были густы. Глядела она на меня ещё более грозно.       — Не служанка? Аристократка ты, что ли? Не смеши! Где это видано... Тебя поколотят. Нет, тебя нужно поколотить! Узнаю я только, чья ты.       Гамлен прочистил горло. Переступил с ноги на ногу. Яблоко попало ему под пятку и, крупно вздрогнув, Гамлен выдал:       — Может быть она от герцога де Руже. С ним прибыло много свиты. Кажется, я даже видел её, ну, в платье.       — Да не-ет, — Томас окинул меня неприязненным взглядом, — она точно от графа Бардолфа де Ранкон. У его дочери, графини Иоланды, много девушек в прислуге.       — Да-да! Очень много, — поддакнул Гамлен.       По-другому взглянула на меня Годиера. Прикидывала или оценивала?..       — И точно, похоже на правду. У девицы графини любопытный нрав: ни слова не говорит, но всё скачут да пляшут вокруг неё. И слуги её под стать ей же: такие же странные.       И пускай в устах Годиеры «странные» звучало оскорблением, я по наитию быстро закивала, смирно вытянула руки по швам — Годиера уже давно не держала меня — и, наконец, опустила голову, как покаявшаяся. Пусть так будет, всё равно бежать прямо сейчас — нелегкая задача. Ладно остолопы Томас и Гамлен, гоняющие меня в паре, но Годиера и шум поднять может.       Томас и Гамлен оставили нас. Годиера приказала мне собрать яблоки. Одно я умыкнула в карман, а когда потянулась подобрать рюкзак, Годиера выхватила его, повертела перед носом, хмыкнула, и сунула в корзину к яблокам. Затем, как того самого поросёнка Фунтика на поводке, повела меня за собой.       — Чего это ты любопытствуешь? — с укоризной вопросила она, когда мы шли внутренними комнатами.       — Красиво кругом.       Годиера хмыкнула. А я и правда не ощущала теперь ни страха, ни самодовольства, только интерес. Интерес, куда меня ведут и чём всё по итогу кончится.       Мы прошли длинными крытыми и арочными коридорами — небо всё ещё висело, чёрное-чёрное; кажется, с момента моего попадания в эту часть Иерусалима минуло не больше двух часов — и вышли в новую вереницу внутренних комнат.       Я уже была в таких. Планировка относила к представлениям об отелях старого типа. Единственное, отели сильно уступали в красоте и разнообразии убранства.       Везде, где Годиера вела меня, стояли высокие потолки, и шторы, лёгкие и светлые, спускались до самых полов, призрачно шевелились и дрожали.       Годиера остановилась у маленькой двери в конце одного из бесчисленных коридоров. В тугой связке ключей отыскала нужный и отворила для меня проход в узкую и длинную комнатку... Именно для меня, потому что сама Годиера красноречиво упёрла свободную от корзины руку в бок.       Я поглядывала то на Годиеру, то на каморку. Внутри тихо дрожали три маленькие свечки на деревянных невысоких полочках. Без прикрас — каморка... Чтобы втиснуться в неё, нужно сжаться до размеров лилипута, а я, без тех же прикрас, тот ещё Гулливер!.. Ни окон внутри, ни зеркал. Только низкая кушетка, перекинутая от стенки до стенки. В уголке — деревянный таз, лохматый веник на длинной палке и железка с ручкой — совок.       — Что это?..       — Вымоешься да оденешься, как подобает, завтра ранним утром. А пока в наказание пробудешь тут. Знаю я, что ты на самом деле до любовника какого бегала! Уличная кошка!..       — Да что вы... — не выдержала я, когда Годиера немилосердно подпихнула меня внутрь, — я так и не поняла, что тут у вас происходит, но мне бы в город!..       — Как даст твоя госпожа распоряжение, так отправишься туда. А ну, ступай внутрь живо!       — Да послушайте, Годиера! Ауч!       Годиера шлёпнула меня по руке, стоило постараться коснуться её. Одним движением эта пышная леди впихнула меня в коморку и захлопнула дверцу. От ветра задуло свечки.       Недолго я вошкалась в темноте. Вскоре привыкла, стала различать мутные очертания стен и редких выступов. Бесилась немного с дурости собственного положения и самую малость от клаустрофобии.       — Да ну, Нино, нет проблем, да, Нино? Нет проблем! — сунула руки в карманы штанов и оттягивала их, понимая, что приуныла, что испугана, и не могу совладать с этим, — жить можно, да, Нино? Потому что ты знаешь, где жить нельзя. В коммуналке твоей бабки жить нельзя! А тут ещё можно...

— 6 —

      Над крепостной стеной стоял дым, с треском падали последние догоревшие постройки. Враг так и не сумел войти в Бофор. Лучники-сарацины прекратили обстрел и отошли, но поблизости по-прежнему находились пешие отряды воинов. После недолгих разговоров от их строя отделился мужчина. Положив руку на рукоять меча, он стремительно двинулся к стене и остановился у её подножия.       Бофор погрузился в звенящую тишину. Такая всегда стояла после оглушающих ударов кровопролитной битвы. Тут и там лежали слетевшие со стены тела строителей и рыцарей. За крепостью, с обратной стороны, пали воины-тамплиеры и воины-госпитальеры. Каждый из них дорого продал свою жизнь, унеся с собой жизнь врага. Над телами собирались первые чёрные птицы.       — Убирайся, иначе мы откроем огонь! — со стены крикнул сарацину зычный голос.       — Мы знаем, что у вас мало воинов, — отвечал сарацин, — мой господин желает говорить с твоим, чтобы решить, как теперь поступить.       — Мой господин скоро прибудет, и тогда всё быстро разрешится само собой! — ещё яростнее отозвалась стена.       — Боюсь, твой господин не успеет. Выходи сам. Я, Таки ад-Дин, вызываю тебя. Я отведу тебя к своему господину.       — Пускай сам идёт сюда, если ему нужно! — обладатель голоса чуть показался из-за камней, и тогда Таки ад-Дин увидел яростное звериное лицо, умытое кровью. — А если нет — проваливай, и тогда я добавлю к телам своих людей тела твоих!..       Таки ад-Дин ушёл, чтобы скоро вернуться. В этот раз он насмешливо улыбался.       — Мой господин говорит, чтобы вы сдались, и тогда он пощадит оставшихся воинов и не станет разрушать замок.       — Передай ему, мой ответ прежний — никто не сдастся и никто не пустит вас за ворота!       Словно божественное подкрепление его слов, раздалось конское ржание и со стороны опустевшей равнины поднялась стена пыли. Таки ад-Дин скрылся среди своих братьев и сам вскочил на коня. Через пыль проблескивал Животворящий крест. Ромуайнд де Лансере, который говорил с Таки ад-Дином, ликующе закричал.       Появление многочисленной армии крестоносцев застало сарацин врасплох, но — на мгновение. Балдуин IV, находящийся в Иерусалиме, поторопился на подмогу и стремительно нанёс удар, но Салах ад-Дин вывел кавалерию не полностью и у него ещё был припрятан «козырь в рукаве» в виде многочисленных солдат, что заняли выжидательные позиции в отдалении. Он разделил войска: одни вновь открыли огонь по крепости, полагая, что большая часть защитников убита и теперь Бофор будет завоёван, вторая — бросилась в атаку на приближающееся войско крестоносцев. Салах ад-Дин лично возглавил кавалерию. В его кулаке скрипела конская плеть.       Храмовники мгновенно вступили с сарацинами в бой. Среди них был великий магистр Ордена Тамплиеров Одо де Сент-Аман. Напор его был столь силён, что в первые секунды сарацины оказались смяты, несмотря на то, что многие из них сидели в седле. Недолго Салах ад-Дин ликовал, находясь в созерцании: его воины, устроившие засаду, стремительно падали под вражескими мечами. Этот магистр, Одо де Сент-Аман, привёл за собой десятки свирепых львов!.. Лучники среди крестоносцев славились особой зоркостью. Вошедшие в крепость через тайные ходы, они дали со стен новый стрелковый залп, и Салах ад-Дин, глядя, как падают всадники, принялся стремительно подтягивать за собой основную силу кавалерии, надеясь не просто снести строй крестоносцев — атаковать главные восточные врата с новой силой. Тогда над пылью и кровью воспарил чёрный флаг с белым крестом. Свои войска повёл брат Роже, великий магистр Ордена Госпитальеров. Чёрно-белый флаг заслонил солнце, и Салах ад-Дин на один стук сердца ощутил ледяное прикосновение темноты. Белый крест воссиял золотым!       — Салах ад-Дин!       Султан развернул коня. На белоснежном прекрасном жеребце к нему летел новый и самый коварный противник — Балдуин IV Прокажённый, с которого в пылу битвы уже сорвали плащ. Это был король-мальчишка, смелый и решительный, впервые взявший победу над Салах ад-Дином на цветущих холмах Монжизара. С тех пор султан хорошо знал его: шлем Балдуина IV венчала золотая корона, его гербовая котта сияла ослепительной белизной и на ней огнём горел золотой вышитый крест, а по его уголкам — ещё четыре маленьких; из кожаных ножен, отделанных золотыми вставками, высвободился меч. Молодой король бился левой рукой, тогда как ослабевающую правую использовал для управления конём, и Салах ад-Дин, уповая на превосходство в свободе действий, поднял над головой саблю.       Они сошлись в битве. Кони их плясали, вставая на дыбы, и звон скрещивающихся клинков сотрясал воздух.       Салах ад-Дин сделал рывок вперёд. Он был готов упасть с коня сам, только бы выбить из седла противника!.. Не вышло! Балдуин умело правил конём одними коленями. Казалось, продолжительность битвы и проблемы со здоровьем, не могли ослабить его в этот час. Разящее копьё пронеслось мимо них, испугав лошадей. Они встали на дыбы, и Салах ад-Дин воспользовался случаем: он выбросил саблю вперёд, распоров вражескому коню брюхо. Балдуин оказался на земле. Конь придавил его, и королю пришлось приложить множество усилий, чтобы высвободиться. Стоило ему встать, тяжело опираясь на меч, как сарацины мгновенно подхватили его под руки и принялись вязать.       — Отведите его в мой шатёр и дайте воды, — приказал им Салах ад-Дин, скрестив с Балдуином IV взгляд. Он обратился к нему лично: — Я предложил твоим воинам сдаться и отступить из крепости. Ты отдашь мне замок?       — Нет. Мои воины сделали так, как велел им Господь, — ровно ответил ему Балдуин IV, но глаза его сверкали.       — Хорошо.       Перемены мгновенно разлетелись со звоном битвы и криками раненых и умирающих. Со стороны крепости произошёл небольшой обвал — переломилась внутренняя опора; многие погибли под градом обрушившихся укреплений, как с одной стороны, так и с другой. Одо де Сент-Аман был ранен в спину и следом — в обе ноги. Он не мог передвигаться и только полз, яростно цепляясь за землю, и сумел отразить несколько атак мечом, который не выпускал из правой руки. Он оказался воистину доблестным и несокрушимым, и Салах ад-Дин подал знак связать и его. За хороших рыцарей знатных кровей можно было выручить немало денег и других благ.       Итог битвы виделся султану предрешённым. Окружённый воинами, он созерцал собственный успех, и на его суровом лице, окроплённом единственным пятнышком крови, держалась улыбка. Он изрядно удивился, когда ряды прикрывающей его кавалерии дрогнули, когда всё больше и больше всадников оказывалось на земле, откуда крестоносцы неумолимо втягивали их в кровавую жестокую бойню. Сам Салах ад-Дин вдруг покачнулся — в его левое плечо вонзилась стрела, пущенная кем-то прямо со стены; огненная волна острой боли охватила султана.       — Мой господин! — откуда-то закричал Таки ад-Дин, и Салах ад-Дин развернул коня, спасаясь из-под обстрела. — Мой господин, Иерусалимский король освобождён!..       Голос Таки ад-Дина беспощадно проглотил шум сражения. Ему и не стоило кричать!.. Салах ад-Дин лично увидел: его разбитый в отдалении шатёр, куда увели Балдуина IV, тяжело накренился и сложился, а его бока объяли первые всполохи огня; там звенела сталью короткая схватка, в которой погибала охрана султана, призванная сторожить пленника, а старый коннетабль Иерусалимского королевства, Онфруа II де Торон, заручившийся поддержкой брата Роже, пускай и раненый сам, выводил из-под стрел и сарацинских копий освобождённого короля.       Белый крест госпитальеров замаячил во вражеском тылу — хитрый брат Роже подтянул силы Ордена ближе, чтобы сдавить войско Салах ад-Дина с обеих сторон. Султан тотчас ощутил удачу на чужой стороне. Тут и там среди его воинов появлялись бреши, и страх, агония смерти и отчаяние затвердились среди них. Салах ад-Дин зарычал, как тигр, когда враг стянул его с коня. Стрела, попавшая в его тело, обломилась. Султан бился на земле, забыв о ране, и отнял жизни каждого, кто встал перед ним. Затем его отыскал Таки ад-Дин, следом — раненый Фаррух-Шах.       — Мой господин! — Таки ад-Дин ждал указаний, но в чертах его лица затаился испуг.       — Отступаем! — приказал Салах ад-Дин и его прошила боль такой силы, что он стиснул зубы, умолк и пал на одно колено, ухватившись за раненое плечо, где остался только наконечник.       — Мой господин, мы... Отступаем! Отступаем!       Салах ад-Дин гневно стиснул руку зовущего Таки ад-Дина, но сцепил зубы и с его помощью поднялся. Чёрные и красные кресты вспыхивали перед глазами султана, лишая твёрдости его ноги, как вспыхивают огненные пятна под веками страдающего в лихорадке, и один большой Животворящий крест, вознесённый высоко над бившимися, готов был испепелить его дотла.       Салах ад-Дин поклялся себе, что захватит крепость раньше, чем лето подойдёт к концу.