Лисичка и Граф

Кит дышала с трудом — медузообразный мицелий уже успел атаковать ее легкие. Как будто смертоносный гриб знал, что внутри нее теплится еще одна жизнь, на которую он мог покуситься — две жертвы по цене одной. Для Кит это стало проблемой, ведь роды требовали, чтобы она много и часто дышала. Бодлеры съели яблоки с хреном, так что с ними все было в порядке. Они подбадривали ее словами поддержки и умоляли съесть яблоко. Но она не могла. Это причинит вред ребенку. Даже если она умрет, ребенок должен выжить. Она потеряла всех, кто был ей дорог. Она не могла потерять еще и своего ребенка. «Особенно когда он не знает правду, — подумала Кит». Мир больше не был таким, каким она его помнила. Она почти убедила себя в том, что так будет лучше — умереть на этом острове и дать ее… их… ребенку шанс на иную жизнь. Кит услышала стон боли позади себя. Она слегка обернулась, но содрогнулась, когда ее захлестнула волна боли. Олаф подполз к ней, схватившись за живот; его руки были окрашены в алый цвет. Должно быть, он испытывал невыразимую боль, но казалось, что его это не сильно-то и волновало, ведь все его внимание было приковано к ней. Олаф сел спиной к плоту из книг и осторожно притянул Кит к себе. Она положила голову ему на колени. Ее силы почти иссякли. Олаф гладил ее волосы, даже не подозревая о том, что его покрытые кровью руки окрашивают ее волосы в красный. Олаф наклонился, легко целуя ее губы. — Я же говорил. Говорил, что сделаю это в последний раз. Кит закашлялась и пробормотала что-то неразборчивое, но ему показалось, что он уловил слово «злой». — Кит… Ты должна знать, что я никогда, никогда не хотел сделать тебе больно. Клаус повернулся к Вайолет и Солнышку и прошептал: — Возможно, ему стоило подумать об этом раньше, когда он грозился застрелить Кит из гарпунного ружья, или когда притворился ею и распространил гриб по всему острову. — Шшш! — зашипели сестры в унисон. — Ты меня знаешь, Кит, — продолжил Олаф. — Я совершил ужасные вещи, но ты же знаешь, боже, надеюсь, ты знаешь, что я бы никогда не причинил тебе боль намеренно. Я скорее умру, чем сделаю это. — Ничего из этого, — начала Кит, но замолчала, чтобы откашляться. — Ничего из этого сейчас не имеет значения. Для нас уже слишком поздно… Но не для них, — сказала она, одной рукой указывая на троих детей Бодлеров, а другую кладя себе на живот. — Теперь их очередь. Может быть, они смогут спасти то, что осталось от нашей некогда благородной организации, и каким-то образом восстановят ее. Пусть они учатся на наших ошибках и не делают тот же выбор, что и мы. — Я практически уверен, что-то же самое говорили о нас наши родители, — сказал Олаф с гримасой. Бодлеры стояли в сторонке и им казалось, что они прерывают очень личный разговор. Как будто они смотрели на совершенно другого человека, а не на злодея, который преследовал их на протяжении нескольких месяцев. — Лисичка, пожалуйста… съешь яблоко. Ты можешь спастись, — при каждом произнесенном слове Олаф морщился от боли. Он побледнел с тех пор, как прополз по песку, чтобы добраться до Кит. — Я потеряла слишком многих дорогих мне людей. Жака, Джозефину, Монти… их больше нет, — она вздрогнула, когда на нее обрушилась очередная волна боли. Кит указала на все еще кровоточащую рану на его животе и прошептала: — И ты тоже… Мицелий быстро прогрессировал, и дыхание Кит стало более затрудненным. Ее голос был чуть громче шепота. Они оба были смертельно бледными: Олаф из-за раны в животе, полученной после выстрела из гарпунного ружья, а Кит от гриба, который закупоривал ей дыхательные пути. Кит знала, что они оба умрут на этом острове. Олаф осторожно стряхнул песок с ее щеки. Кит тихонько вздохнула и повернула к нему голову. — Я не смог тебя забыть, — прошептал он. — Признаюсь, я пытался… но это невозможно. — Ол… Олаф. Мне нужно… — Я здесь, — слабо сказал он. Несмотря на все еще кровоточащую рану, его боль казалась несущественной. — Нужно сказать… — Кит закашлялась и прочистила горло, отчаянно желая, чтобы гриб дал ей хотя бы мгновение. — Дьюи… Гарпун, пронзивший его плоть, лежал на песке, но Олафу показалось, что он вонзился прямо в его сердце. Не его она желала, лежа при смерти… ей нужен был Дьюи Денуман. Должно быть, она еще не знает о его смерти. Хоть это и разбило ему сердце, но если разговоры о Дьюи поддержат ее жизнь, то пусть будет так. Олаф лихорадочно огляделся в поисках яблока. Он скормит ей его насильно, если придется. Олаф указал на Клауса и приказал: — Помоги ей! Принеси ей яблоко, сейчас же! Клаус даже не обратил внимание на то, что приказ ему отдал его заклятый враг, так сильно он хотел сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь своему другу. Он уже ринулся в сторону дендрария, когда Кит запротестовала: — Нет! — слабо настояла она. — Я принимаю свою судьбу. Кроме того, неужели ты настолько жесток, что вылечишь меня и оставишь одну… опять? Однажды я уже потеряла тебя, и это почти уничтожило меня. Если я съем яблоко, то потеряю ребенка, но выживу сама. Но ты нет. Эти яблоки не залечат твою рану. Но я должна сказать тебе, — гриб, по-видимому, начал перекрывать ее дыхательные пути, и Кит пришлось собрать все свои силы, чтобы продолжить. — Тебе нужно это знать. Я должна сказать тебе одну вещь. Дьюи не отец, — заявила Кит, схватившись за живот. — Она твоя. Выражение его лица на мгновение стало непроницаемым. Олаф долго смотрел на живот Кит непонимающим взглядом. Затем он издал громкий вопль и крепко прижал Кит к груди. Слепящее солнце отражалось от чего-то, висящего на шее Кит. Олаф сунул руку ей за воротник и вытянул оттуда тонкую цепочку. На ней висело обручальное кольцо, которое он подарил ей целую жизнь назад. — Ты… ты сохранила его? — выдавил он из себя. — После всего? — Я никогда… — Кит поморщилась. — Никогда не переставала верить в тебя. Кит зажмурилась, когда на нее накатила очередная волна боли. — Позволь мне увидеть твои глаза. Кит сделала так, как он просил. — Ночь смотрит тысячами глаз, — произнес Олаф. Кит печально улыбнулась. Это стихотворение было одним из ее любимых. — Но нет любви — и гаснет жизнь, и дни плывут, как дым, — закончила она слабо. Несколько мгновений спустя, благодаря Вайолет и Клаусу, Кит держала свою дочь в первый и единственный раз. Она прижала ребенка к груди и поцеловала новорожденную в лоб. Кит посмотрела на Олафа, глядящего на новорожденную так, словно он никогда раньше не видел детей. Он слабо улыбнулся и пробормотал: — Что нужно этому миру… так это еще один доставляющий неприятности Сникет. — Ты хотел сказать, еще один Кривелли? — поправила Кит. Олаф нахмурился и произнес скорбным тоном: — Пожалуйста, лисичка, не покидай меня. — Судя по… твоей колотой ране, — простонала Кит, — ты уйдешь вслед за мной. Когда Вайолет опустилась на колени, чтобы забрать ребенка, Кит схватила ее за руку и прошептала ей имя дочери. Вайолет кивнула и взяла ребенка. Она прижала к себе крошечного младенца, в то время как Кит издала свой последний вздох — мицелий все же победил в битве за ее жизнь. Олаф, бледный, как смерть, обнимал уже мертвую Кит, покачиваясь взад-вперед, а из его глаз текли безмолвные слезы — то ли от боли, то ли от горя, Бодлеры не знали. Это был всего второй раз за всю его жизнь, когда он плакал. После всего, через что он заставил их пройти, не было ничего более неприятного, чем смотреть, как твой враг испытывает такую глубокою печаль. Его следующие слова были произнесены так тихо, что Бодлерам пришлось напрячься, чтобы услышать его. — Страдания идут сквозь поколения. Затягивая, как прибрежный ил. Уйди же прочь, без промедления. Пока еще детей ты не родил, — Олаф презрительно фыркнул и бросил на новорожденную, лежащую в объятиях Вайолет, долгий, задумчивый взгляд. Затем слабой, дрожащей рукой он провел по волосам Кит, прежде чем лег на песок, где и остался лежать неподвижно. Клаус сделал нерешительный шаг вперед и проверил пульс. Он повернулся к сестрам и покачал головой. Вайолет прижала к себе ребенка и прошептала: — Добро пожаловать в мир, Беатрис Кривелли Сникет.