Остуда

Анна, захлебываясь рыданиями, бежала по зимнему лесу. Слезы застилали глаза, а сердце разрывалось от боли. После увиденного этим утром в комнате Владимира жить не хотелось. Перед мысленным взглядом то и дело возникала красавица полячка, бесстыдно прильнувшая к спящему барону. Самодовольная улыбка делала ее похожей на кошку, налакавшуюся сливок, она уже чувствовала себя здесь хозяйкой, маленькой повелительницей, которой будут подчиняться все и всё. Не в силах более смотреть на удачливую соперницу, Анна захлопнула дверь спальни и, кое-как накинув на себя салоп, бросилась вон из дома. Ей хотелось уйти как можно дальше отсюда, чтобы никогда больше не видеть человека, с такой легкостью предавшего их любовь. Перед глазами мелькали деревья, ветки, покрытые инеем, а девушка все бежала и бежала, пока не почувствовала, что не может больше сделать ни шагу, туго затянутый корсет не позволял свободно вздохнуть, голова кружилась, и Анне поневоле пришлось остановиться. Отдышавшись, она пришла в себя, огляделась вокруг, пытаясь понять, как далеко убежала, и к своему удивлению поняла – бесконечный, как ей показалось, путь привел ее к разоренному поместью Забалуева, где еще совсем недавно она вместе с Владимиром и Михаилом спасалась в цыганском таборе. Цыгане по-прежнему находились здесь: до нее доносился запах дыма и гомон множества голосов. И пусть Анна опасалась этих таинственных бродяг с детства, сейчас их общество ей было милее, чем Владимир с его польской пассией. Она побудет здесь совсем немного: отдышится, обогреется, а дальше как Бог даст. Выйдя из леса на поляну, покрытую искрящимся на солнце снегом, девушка немного постояла, потом нерешительно двинулась к табору. Первой, кто повстречался ей на пути, была та самая Рада, которая, ревнуя к ней Михаила, была отнюдь неласкова с беглянкой, хотя и помогала прятаться от Модестовича. Анна понимала – она это делала не из сочувствия к ней, девушка старалась только ради князя, вот почему сейчас она не ждала от молодой цыганки доброго отношения к себе. Но все вышло совсем иначе. Едва заметив бледную заплаканную барышню, Рада подошла к ней и спросила: - Что у тебя случилось, красавица? От какой беды прибежала к нам? - Ничего со мной не случилось, – Анна старалась говорить спокойно, – замерзла только, обогреться бы. - Э, яхонтовая, цыганку не обманешь, – Рада сверкнула глазами, – вижу – плохо тебе. Пойдем, отведу тебя к старой Азе, мудрее ее трудно отыскать, глядишь – сможет она тебе помочь, если не делом, так советом. Сказав так, Рада схватила девушку за руку и повела к одной из кибиток, стоявших неподалеку. Откинув цветастый полог, спутница слегка подтолкнула Анну вперед, и та увидела старую цыганку, сидевшую в дальнем углу. Попыхивая длинной трубкой, она выпускала изо рта клубы дыма, с философским спокойствием наблюдая за тем, как они расплываются в воздухе, а ее руки перебирали старые затертые карты, которые ворохом лежали перед ней. Воспитаннице старого барона никогда еще не приходилось видеть таких: намного больше привычных, имеющихся в каждом доме, они были покрыты странными рисунками и предназначались явно не для игры. Завидев вошедших, Аза уставилась на них пронзительным взглядом и скрипуче спросила: - Кого ты привела сюда? - Вот, мами, (бабушка) барышня к тебе пожаловала, – Рада говорила с большой почтительностью. – Беда у нее приключилась. Может, ты сумеешь ей помочь? - Я от беды не спасаю, – старуха вновь выпустила клуб дыма, – с бедой сам человек должен справиться. - Мне, пожалуй, пора, – Анна повернулась к выходу. Она уже поставила ногу на ступеньку кибитки, когда старуха негромко сказала: - Вернись. Вижу – в самом деле душа твоя страдает. Девушка нехотя шагнула назад и, повинуясь указующему персту цыганки, села напротив нее. Взяв в руки карты, Аза ловко перетасовала их, потом протянув колоду Анне сказала: - Вытяни левой рукой три карты. Не раздумывая, девушка взяла три куска плотной бумаги и протянула их гадалке. Разложив их, цыганка какое-то время рассматривала непонятные изображения, потом покачала головой: - Обман в твоей жизни, красавица, он и мучает тебя. Только не торопись, время нужно, чтобы во всем разобраться. Если решать сгоряча, то между тобой и твоим мужчиной встанет Башня. - Башня? – удивилась девушка. - Это помеха, которую не преодолеть, – старуха ткнула пальцем в одну из карт, и Анна вновь вспомнила торжествующую улыбку Калиновской. Вот оно, это препятствие, с титулом, с деньгами, родословной. Где уж бывшей крепостной тягаться с нею! Либо всю жизнь страдать, глядя на семейное счастье любимого с другой, либо… - Скажи, бабушка, - повернулась она к цыганке, – можешь ты меня от любви избавить? - Таро говорят – ждать надо, – тихо сказала за ее спиной Рада. - Нечего мне уже ждать! – расплакалась Анна. – Появилась эта Башня в моей судьбе и ничем ее не разрушить! Измучила меня эта любовь, душу вынула, сердце перевернула! Прошу, избавьте меня от нее, если можете! - Расклад только предупреждает, – сурово отрезала Аза. – Ты не можешь знать, есть эта Башня в твоей жизни или только появится, но Колесница советует не спешить. - Я не спешу, – Анна вытерла слезы, – просто не желаю больше страдать. Хочу покоя, и пусть не будет счастья, зато жить стану без страданий. - Помочь тебе можно, – старуха задумчиво смотрела на девушку. – Только помни – избавившись от любви, ты опустошишь свое сердце, и оно больше никогда не испытает настоящей радости. - Лучше так, чем каждый день оно будет разрываться от горя, – Анна упрямо стояла на своем. - Что же, это твой выбор, – Аза пожала плечами, – я тебя предупредила. Теперь мне нужна вещь, с которой связаны и ты, и твой мужчина. Девушка задумалась, потом сняла с шеи медальон из двух сердечек, соединенных между собой специальным механизмом. Двенадцать лет назад Иван Иванович заказал миниатюрные портреты «своих детей», потом для них был изготовлен специальный медальон в виде двух сердечек, которые при желании можно было носить вместе или раздельно. Сначала Владимир с радостью носил свое сердечко, однако после поступления в Кадетский Корпус отказался от него наотрез, поскольку «такой же у холопки», и старый барон отдал его воспитаннице. С тех пор Анна никогда более не расставалась с медальоном. Довольно крупное золотое сердечко, подвешенное на тонкой цепочке, всегда украшало грудь девушки, напоминая о счастливом времени детства. Немного подумав, Анна сняла медальон и протянула его цыганке. - Вот, – она открыла резную крышку и продемонстрировала Азе находившиеся внутри портреты. Взяв вещь, старуха некоторое время вглядывалась в изображения, а потом повернувшись к посетительнице сказала: - Дай руку. Крепко ухватив девушку за запястье, она достала небольшой нож и быстрым движением провела лезвием по ладони Анны. Не ожидавшая такого барышня вскрикнула, но Аза, не обращая на это внимания, занесла ее руку над медальоном и, бормоча какие-то странные слова, капнула кровью сначала на один портрет, потом на другой. К удивлению девушки, кровь не растеклась, а с шипением испарилась, будто попала на раскаленный металл. Продолжая бормотать, цыганка захлопнула медальоны и протянула их Анне со словами: - Один оставь себе – другой отдашь ему. Анна попыталась вновь соединить сердечки, но как ни старалась, не смогла этого сделать. - Не мучайся, – сказала наблюдавшая за ней Рада, – что кровью разделено, только кровью соединить можно. Поняв, соединить сердечки – напрасный труд, девушка, поколебавшись, взяла одно из них и повесила на шею. Как только металл цепочки коснулся ее кожи, Анну обдало холодом. Словно тысячи ледяных иголок пронзили тело, замораживая его. Девушке даже показалось, будто кровь в ее жилах застывает, замедляя свой бег. Сердце больше не колотилось, не рвалось из груди, оно стучало ровно и спокойно, и ничто не могло заставить его биться сильнее. Анне казалась, что в один момент она превратилась в подобие живой куклы, равнодушной ко всему. Новые ощущения были настолько пугающими, что она переменилась в лице, и наблюдавшая за ней Аза произнесла: - Ты сама этого хотела. Это твой выбор. Вынув из ушей дорогие сережки, Анна было протянула их старухе, но та оттолкнула ее руку: - За это я платы не возьму. Не хочу быть наказанной. Отвечать за остуду придется тебе самой. - И как долго? – Анна пытливо всматривалась в глаза цыганки. Аза плеснула воды в небольшую чашку, потом вытряхнула туда огонь из трубки. Вглядевшись, вздохнула и сказала: - Ничего не вижу. Огонь тухнет, вода мутнеет. Вокруг тебя мрак с неизвестностью. Выйдя из кибитки, Анна огляделась по сторонам. Вроде бы все было, как и прежде, и в тоже же время не таким. Солнце не грело, искрящаяся белизна не радовала глаз, и вообще больше ничего не радовало. Девушка чувствовала себя полностью опустошенной, ей казалось, что внутри нее выжженная пустыня, черная и безжизненная. Погруженная в свои мысли, она незаметно дошла до дома где, к своему удивлению, обнаружила переполох, вызванный ее исчезновением. Увидев объявившуюся пропажу, слуги с облегчением бросились докладывать барину о возвращении беглянки. Анна совершенно спокойно выслушала гневную тираду Владимира и, ограничившись коротким ответом «я гуляла», ушла в свою комнату, чем немало обескуражила барона. С этого дня Владимир стал замечать в поведении любимой странную отрешенность, которой раньше никогда не было. Внешне в ней ничего не изменилось, Анна по-прежнему была на удивление привлекательна. Корфа поражало полное равнодушие ко всему с ее стороны. Она ничего не требовала, не капризничала, ни в чем не упрекала. Казалось – вались с неба камни, это не вывело бы девушку из состояния ледяного спокойствия. На его попытку объяснить досадное происшествие с Калиновской она всего лишь пожала плечами, тихо сказав: - Это Ваша жизнь, Владимир. К чему мне о том знать. Даже появление в доме Петра Михайловича, который, с трудом подбирая слова, заявил о своем отцовстве, ничего не изменило. В огромных голубых глазах Анны мелькнуло лишь удивление – и все. Она вовсе не пыталась протестовать, когда князь, ссылаясь на правила приличия, забрал дочь из дома Корфов, поселив в собственном поместье, чем вызвал безудержную ярость Марии Алексеевны. Желая выжить падчерицу из семьи, княгиня день и ночь шипела о «безродной приблуде», однако ее злобные выходки задевали только мужа, Анна же относилась к ним со спокойствием Снежной королевы. В конце концов, устав от бесконечных дрязг, Петр Михайлович перебрался в городской особняк, захватив с собой Анну и Соню, которую тоже пора было вывозить в свет. Бальный сезон был в самом разгаре, и князь надеялся выгодно пристроить дочерей, тем самым развязав себе руки. Ему смертельно надоела злобная сварливость жены, и он надеялся после замужества княжон уехать вместе с Марфой за границу. Если Соня в силу своего возраста не догадывалась о планах отца, то ее старшая сестра все понимала, но ей и в голову не приходило противиться воле новоявленного папеньки. Разве не за этим вывозят родители своих дочерей? Разве замужество – не главная цель любой барышни? Поэтому она исправно посещала блестящие собрания, где у привлекательной девицы с немалым приданым появилось много поклонников. Она никого особо не отличала, даже к Владимиру, вновь появившемуся в Петербурге, относилась так же, как и к остальным своим воздыхателям – ровно приветливо. Анна понимала – такое отношение задевает барона, но поделать с собой ничего не могла. Ни Корф, ни кто-либо другой больше не будили в ней никаких чувств. Прикажи отец, она не отказалась бы выйти за Владимира, только князь, видя успех Анны, надеялся заполучить куда более выгодного зятя, и внимательно приглядывался к молодым людям, окружавшим его дочерей. Через несколько недель после своего появления в столице Петр Михайлович получил приглашение от графа Разумовского, чьи балы собирали весь цвет общества, поскольку всегда отличались роскошью и весельем. Надеясь приятно провести время, Анна с Соней с удовольствием собирались на бал, помогая друг другу выбирать наряды и украшения. Ожидания не подвели, барышни и в самом деле веселились от души, не пропуская почти не одного танца – у сестер не было отбоя от кавалеров. А в перерыве между танцами к ним подошел совершенно незнакомый девушкам молодой офицер. Вежливо поприветствовав Долгорукого, он попросил представить его княжнам. Оживившийся Петр Михайлович весело сказал: - Аня, Сонечка, позвольте вам представить сына старинного приятеля моего – князя Александра Павловича Барятинского – героя кавказской войны, недавно вернувшегося в Петербург. И он кивнул на ордена, украшавшие грудь молодого человека. - Полно, Петр Михайлович, - улыбнулся Барятинский, – я всего лишь исполнял свой долг. Поговорив с Долгоруким еще немного, князь отошел, но после Анна несколько раз ловила на себе пристальный взгляд его темных глаз. С тех пор девушка встречала нового знакомого довольно часто: на балах, в театре, иногда Александр Павлович приезжал к ним с визитами, и даже несколько раз присылал Анне роскошные букеты цветов, которые она принимала по настоянию отца. Ближе к концу сезона Петр Михайлович пригласил старшую дочь в кабинет и сказал: - Аня, Барятинский к тебе сватается, и я уже дал согласие от твоего имени. Князь более чем достойная партия, надеюсь – ты поступишь как полагается послушной дочери. Уверен – ты будешь счастлива с Александром. Анна в ответ только согласно кивнула: действительно, не весь же век жить на отцовском попечении. Пора выходить замуж, а за Барятинского или кого другого – какая разница. Обрадованный Долгорукий поспешил сообщить будущему зятю о согласии дочери, и через месяц состоялась пышная свадьба.