Паника

POV – Захаров Не спится. Из головы не выходит мой визит в Пятницкий. Чувствуется там какой-то напряг. Зимина. Мне кажется она еще рано вышла на работу. Неестественно бледная. Как-будто ненастоящая. И голос без привычного звона – уставший, тихий, почти без интонаций. - Валерий Андреевич, чай будете? Я наливаю. Да уж… Девочка моя, а что руки то у тебя так дрожат? Устроила перезвон чашек, разлила половину. В том числе и на рукава моего кителя. Черт, горячий… - Ой, извините. Валерий Андреевич, сейчас вытру. - Да не суетись ты. Сядь. – командую я. Мне кажется не стоит ее грузить вопросами – все, что я хочу у нее узнать, пока может подождать. Главное, ей самой дать понять, в каком направлении двигаться… Я не хочу ее втягивать во все это. Да, боюсь не получится. Пятницкий оказался в самом эпицентре недавних событий и скоро Зимина обо всем узнает. Надо как-то ей дать понять. Но не сейчас. Лишь спрашиваю: - Висяков много? - Да нет, - пожимает плечами. – Скорее наоборот. Карпов тут отлично справлялся. Может вы, Валерий Андреевич, и ошиблись тогда с выбором. Пристально смотрю ей в глаза. Что там? Растерянность? Неуверенность? Вроде нет… Усталость? Есть. Но это не главное. Что-то еще… Пугающее. Три дня назад, когда я ее видел, такого не было. - Ирина, я никогда не ошибаюсь. Слушай, а ты дело Лаврова видела уже? - Да, смотрела сегодня. - Его наверное Следственный заберет. Пожимает плечами. - Баба с возу… Простите, Валерий Андреевич. - Да, все правильно, Ир. Если честно, мне даже на руку это ее какое-то странное равнодушие или усталость. Но долго так продолжаться не будет. Это же Зимина… А может стоило ее еще дольше подержать подальше от отдела? Хотя какой смысл? Сколько это может продолжаться? Все равно интересуюсь: - Ирина, а может ты еще рано вышла на работу? Вид у тебя какой-то уставший… - Это просто первый день. Всегда тяжело. Другого ответа я от нее не ожидал. На том и попрощались. POV – Глухарев Заезжаю к Антошину. Настя мне сообщает, что Аня спит. - Сейчас разбужу ее. - Нет! – почти кричу я. На меня смотрят две пары осуждающих глаз – Диня и Настя. ********* от меня, ребята… Пожалуйста. Это я про себя думаю. А вслух произношу, что устал и пойду к себе, спать. Настюха нагоняет меня на лестнице. - Сергей, ты ведь не бросишь ее. Она ведь твоего ребенка носит! И она на грани! А если с ней что-то случится? Ведь она вся на нервах! - Настя, иди спать! – говорю я зло и добавляю. – Кстати, не стоило Ане пиз…. говорить лишнего. - Лишнего? – хлопает на меня глазами. Ненавижу этот ее тупой взгляд. Как у овцы. - Да, лишнее! Про погибшего ребенка! Она все сегодня рассказала Ирке! - Ну и что станет с твоей Иркой? Она как собака на сене – ни себе, ни людям! И сама тебе ребенка родить не могла, и другой не дает! - Она вообще ничего не знала! Не помнила! – ору я. – Как была ты, Настюха, дурой, так и осталась… - Серега ты за базаром следи, хорошо? – доносится сверху голос Антошина. - Да идите вы оба… обе…короче все вместе на ***, - бурчу я, сбегая по лестнице. Мне сейчас хочется одного – притянуть к себе непокорную и умную рыжую голову и замереть. Устроить на себе сверху ее фигурку – теплую, невесомую, нежную и вкусно пахнущую, и слушать, как она болтает, щекоча меня своими волосами. Зарыться лицом в родные колени. Но я знаю, что этого никогда не будет. В голову приходят слова старой забытой песни. Услужливая добрая память. Прихожу домой и нахожу ее в ютубе. Я не прошу судьбу вернуть тебя ко мне, Я знаю счастье не приходит дважды. Плыву по ветру, но река моя в огне, А я всего лишь парусник бумажный. В поту холодном просыпаюсь, боль в груди Мне не дает забыть прощальные объятья, Последний крик любви, последнее "прости" И тело нежное твое под летним платьем. …..Вино допито,свет погас, но дом чужой. Чужая жизнь, чужая женщина разбудит. Чужая женщина… Которую я сам выбрал… И что теперь делать? Мне не уехать, не скрыться, не убежать… Да, я и не хочу. Но и так, как есть… как же хреново… POV – Ирина Прихожу домой. Заглядываю в комнату к Сашке. Сладко посапывает. Сынок… И опять у горла знакомые спазмы. Я отодвигала от себя эту мысль целый день. Просто не было сил. Было страшно об этом думать. «Ты была беременна…» Каким бы был этот малыш? Мальчик? Или девочка? При мысле о девочке – о моей и Глухареве дочке – внутри подымается волна нежности и тут же безжалостно гасится. Умерла... Вспомнила, как испугалась тогда, когда мы подумали, что я залетела… И чувство облегчения на отрицательный тест. Мне было страшно. Я не хотела снова проходить через все это… через все то, что я натерпелась с Сашкой… Мать-одиночка – это страшно… А Глухарев? Неужели я тогда допускала мысль, что он может меня, нас, бросить? Да, допускала. Он не знал, как это бывает. Он думал, что это просто, легко. Что это только улыбки, фотографии, прогулки. Боялась. Да, я боялась. Я боялась, что он потом просто охладеет ко мне – старше него, потолстевшая, с растяжками, с отвисшей грудью, любовница… Раньше ты была моложе, твердила я себе. Раньше, через два-три года после рождения Сашки,когда он уже ходил в садик, у тебя были силы торчать по три часа в спортзале, чтобы вернуть форму. Самое главное – раньше было время. У старшего лейтенанта-рядовой следачки его намного больше, чем у полковника. Но стал бы Глухарев ждать два-три года или ускакал бы к какой-нибудь молодой и аппетитной потерпевшей или свидетельнице? Я не верила ему. Вот в чем дело. Любила до дрожи, до боли… Я взяла на душу страшный грех, чтобы отомстить за него. Я сходила с ума каждый божий день, пока он был в больнице. Я так любила его. Люблю. Но никогда не верила. Не верила. И где теперь причина, а где следствие? Я подтолкнула его к измене свои неверием? Или к измене нельзя подтолкнуть? Значит, я просто была права? Какая теперь разница… За наши ошибки расплатился наш ребенок. Я тогда испытала облегчение, что не беременна. Но, забеременев, я бы родила этого малыша. Даже, если бы Глухарев нас бросил… Прости нас, малыш… Прости… Как горько и странно… О моей неудавшейся беременности мне сообщил Карпов. Сползая по кухонной стенке, я уже не знаю, что я делаю – смеюсь, плачу или задыхаюсь. А может все вместе. - Мам, мама! Мама ты что?... На кухню вбегает перепуганный Сашка. Протягивает мне воду. Под его растерянным взглядом, я мгновенно замолкаю, встаю на ноги. Распрямляю плечи. - Ничего, Саша, бывает. Все в порядке. Спасибо, сынок… Все, иди спать. Иди. Со мной все хорошо. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ POV – Ирина Странно. Сегодня такой длинный день. День передышки. У Глухарева выходной. И значит наш разговор можно еще немного отложить. С утра разбирала дела, отчеты, просматривала сводки, пообщалась с Измайловой, комроты ППС, еще раз встретилась с Захаровым. А потом, уже поздно вечером, был выезд на убийство. В огромной квартире на турнике, приделанном в проеме двери, болтался труп мужчины в трусах. Тошнотворный запах смерти. Знакомый запах. Теперь знакомый и мне лично. Раньше я бы, как можно скорее, ушла подальше. Столько видела эти трупы, а привыкнуть не могла. А теперь спокойно стояла напротив, наблюдала за работой криминалистов и общалась с операми. Этот мертвец меня будто загнипнотизировал. Что остается от нас после смерти? Только вот такая зловонная туша мяса на костях? Только плоть... Всего лишь плоть... Это и есть то, что мы любим в другом человеке? Ведь может мы и имеем в виду бессмертную душу, но говорим то о любимых глазах и руках… Говорим о любимой походке и улыбке… О запахе, о прикосновениях… Если это не главное, то почему нас тогда так обижает измена? Как все по-дурацки… Ни в чем нет смысла… Все врут. Мне сказали, что я была фактически мертва. Три раза. Все врут. Не видела я никаких тоннелей, залитых светом, и не испытывала неземное блаженство. Разве что радость, что мне уже не так больно. Там нет никакого света. Там небытие. Или ад. Или я такой плохой человек, что умерев, попала бы в ад? Или просто было не время? А вот этой туше, что болтается напротив меня, разве время? Кто отмеряет это время? Или все произвольно? Все произвольно? И день смерти, и количество счастья? Если все произвольно, тогда ни в чем нет смысла. Ни в чем нет смысла… POV – Карпов Завалили насильника. Прям у него на хате. Подвесили, как кусок дерьма. Собаке собачья смерть. Мы пасли этого ублюдка два месяца. Взяли фактически с поличным. А его раз и выпустили. Вот такое у нас правосудие. И тут кто-то порезал, а затем повесил эту тварь. Что за красавцы! Не хочу я ловить их! Они не тюрьмы заслуживают, а награды. Зимина идет. Какого вот рожна приперлась. Ехала бы домой… Тоже мне, начальница хренова. Сама небось еле на ногах держит, но «жажда ничто, имидж все». Как же, Ирина Сергеевна вышла на работу. И что она так уставилась на этого жмурика? Раньше всегда кривилась и убегала подальше, разве что только не визжала. А сейчас что? Засыпала вопросами криминалистов. Сейчас и до оперов моих доберется. Вон даже Игоря, нового опера, как прихватило, кажется, сейчас блеванет. А Зимина даже плечом не передернула. И долго она на него пялиться собралась?! Толкаю ее в плечо. - Ир, давай выйдем уже наконец отсюда. Рассказываю ей детали. Сощуривает глаза. - И даже идей никаких нет, кто бы мог это сделать? - Ну идеи есть всегда…, - неопределенно отвечаю я, дабы не ударить в грязь лицом. Ведь у меня нет ни одной зацепки, кто бы могли быть эти х**** робин гуды, ну, или робин гуд. Один. - Ну это хорошо, что есть…, - язвит Зимина. И добавляет: - По сути они сделали нашу работу…