Эта история случилась зимой. В ней было много снега, холодный ветер, толпы людей и чьи-то теплые руки. Это не история о новогоднем чуде и не история о любви. Это история о маленьком кусочке жизни, случившемся где-то на севере, где почти все зиму солнце едва видно над горизонтом.
Между сотней одинаковых домов, в паутине переплетенных тропинок со следами валенок, на скрипучих облезлых качелях задумчивый и немного хмурый сидел Щенок. Вернее, щенком он не был вовсе, а был скорее человеком небольших лет, едва переваливших за тот возраст, когда человека можно считать взрослым и позволять ему сбегать из дома чуть дольше одного вечера. Но был он очень похож на маленького бродячего пса, ушедшего от кого-то близкого очень давно.
Время от времени он растирал замерзающие щеки руками в варежках и поднимал взгляд на чудаковатое небо неясного цвета. На небе не было звезд, не было полной загадок Авроры Бореалис, только Луна, томная и ни к чему не причастная наблюдательница. Поначалу, пока ветер позволял себе хаотично раскачивать пустые качели вокруг, Щенок пытался разговаривать с Луной, однако та молчаливо глядела вниз, будто вовсе не замечала людей.
Со временем и ему стало казаться, что вокруг него только снег, снег и больше ничего. У снега были оттенки. Он был голубым — там, где на него не попадал прямой свет Луны, он был теплого желтого цвета, когда свет из окон окружающих домов ласково ложился на него, он переливался всеми цветами радуги в такт праздничным огонькам на маленькой густой елочке. Под Щенком, в маленьких следах его ног, снег становился серым, смешиваясь с сажей на стареньких ботинках.
Был вечер. Нет, разумеется, это мог быть и день, и утро, и даже ночь, но ему хотелось, чтобы сейчас был вечер. У Щенка не было часов, и он мог вообразить себе что угодно. Для него наступал вечер, не тот густой и жуткий, который приближается к ночи и заставляет веки тяжелеть, а тот, в который в воздухе появляется легкая лиловая дымка и появляется особенный сладковатый запах, будто кто-то разлил клубничный сироп.
Мимо ходили люди. В их руках были пакеты и чужие руки. Кто-то, взвалив на плечи, тащил ели, и иголки вонзались в хрустящий снежный наст. Это называется Декабрь, подумал Щенок. Там, где был его дом, сейчас тоже готовились вешать на елку сверкающие шары. Чудаковатый праздник, так ему всегда казалось. Чудаковатый и прекрасный. Полный блесток, огней, веселой музыки, добрых слов и улыбок. Для него он еще был полон мороза, колющего щеки, и звуков бьющейся посуды.
Наверное, в один из таких холодных дней, когда солнце пряталось за горизонтом, он тихо накинул большую куртку, натянул на уши шапку и улизнул во двор. Потом были тропинки. Заборы, дрожки, большие дома, маленькие дома, люди и снова тропинки. Снег, приправленный черной сажей, ложился ему на плечи. А он брел, уткнувшись покрасневшим носом в воротник, загребая потертыми ботинками снег, как будто бы бесконечно долго. Пока не запнулся. Орава счастливых щенков разбросала игрушки в искрящемся снегу. Щенок улыбнулся им и присел на качели, где вечером его встретила Луна.
Возможно, все было не так. Он не хотел помнить, что было до. Плохое или хорошее. С ним или только около него.
— Не грусти! — однажды хлопнула рядом с ним в ладоши девочка-огонек и заливисто захохотала. Он широко улыбнулся ей, а она скривилась, увидев его беззубый оскал.
— Ты как дикий волк, — сказала она. — Не подходи.
И он походить не стал. Рядом была витрина кондитерского магазина. На стекле, за которым прятались воздушные пирожные из цветного крема, Щенок увидел свое блеклое отражение. Серые глаза за хмурыми бровями смотрели безучастно, как вглядываются вдаль усталые путники. И весь он был едва заметный, будто краска, которой его рисовали, со временем побледнела, истерлась и местами пооблупилась. Где он потерял зуб и приобрел острые клыки, оставалось для него загадкой, ответ на которую затерялся в прошлой жизни.
— Сколько же тебе лет, бедный бродяга? — склонился над ним человек, чьи участливые, проникновенные глаза будто смотрели в самую душу. Он сидел на ступеньках старенькой церквушки, жалостливые старушки гладили его по растрепавшимся волосам и осторожно клали рядом с ним блестящие монетки. Потом они тяжело звенели в его карманах, мешая теряться в темных переулках.
Он не ответил, сколько ему лет. Он даже не знал, сколько ему зим. С ним и кукушки не общались прохладным летом.
Эта история случилась, когда он услышал песню. Чарующий ветер закружил вокруг него снежинки, Луна с протяжным вздохом скрылась за тучей. И скоро весь мир превратился в снежным водоворот. Вьюга набрасывалась на редких прохожих, плевалась в них колючими снежинками и сбивала их с пути. Плелась паутина тропинок. Пока буря не заметила его, Щенок осторожно поднялся с качели и скрипучими шагами побрел вдоль кованного забора с изящными кованными завитками.
Там он и услышал пение. Хриплое и неумелое, оно доносилось от покосившейся сторожки, забравшейся на вышку для лучшего обзора. От неожиданности, Щенок прижался к холодным прутьям изгороди, позволяя вьюге хлестать себя по обветренному лицу. Чей-то голос под бешено колыхающийся на ветру свет лампы пел об одиночестве, звездах и горящих огнях. Когда закончилась одна песня, голос затих на время, а потом, прокашлявшись, начал следующую.
Щенок не смел шелохнуться. Он не знал, боялся ли он, что его заметят, или же боялся, что прогонят. Ему не хотелось уходить, хотя щеки болели от впивавшихся в них снежинок, а глаза устали моргать. Голос пел, словно и не замечал набросившейся на мир озлобленной вьюги. Не было больше в воздухе тягучего лилового сиропа, пропал свет луны и погасли сотни окон в домах. Только едва заметный огонек лампы у лестницы старой сторожки пробивался сквозь снежные вихри.
֍֍֍
У Лиса не было родни и не было друзей. Месяц назад он взобрался по старой металлической лестницы в домик погибшего сторожа и сдул пыль со стола. Ладонью в порванной вязаной варежке протер окна и сквозь морозный узор смог увидеть, как вокруг по тропинкам ходят люди. Никто и не заметил, как окна сторожки тоже стали по вечерам загораться, а из трубы, прочистив которую, Лис покрылся черными пятнами и растер их по лицу, повалил дым. Он поставил на печку, работавшую от какого-то чуда, чайник, а сам вышел на улицу, спустился на землю с фонарем. Не боясь холода, он сидел прямо на снегу.
— Здравствуй, подруга, — приветственно кивнул он Луне. — Вот мы и снова встретились.
Лис не носил шапки, и зима жила прямо в его волосах, путая в них снежинки. Куртка, которую он накидывал, чтобы холод не забирал его слишком быстро, была ему велика, а мех на капюшоне клочками выела счастливая моль еще давно, там, где он жил раньше. В этом доме не водилась моль. Честно говоря, здесь было настолько холодно, что даже птицы кричали на него непечатными словами и прятались у теплых стен домов, когда он смел им задорно улыбнуться.
У Лиса был хриплый простуженный голос, но он его никогда не жалел. Его громкий говор слышал каждый вокруг, а эхо пустынных дворов радостно летало меж стен высоких домов. Он любил говорить, и вечерами, хотя, конечно, здесь это могли быть и утра, и дни, он часто беседовал с Луной, сочиняя для нее истории. Луна только отворачивалась, презирая его выдумки. Ей хотелось слушать правду, но Лис был не из тех, кто расскажет о своей жизни. За его спиной остались истории, по которым можно было написать книгу. Но Лис не был писателем, он был бродягой и вруном.
И любил петь. Когда место, где он очутился теперь, закружило вьюгой, Лис снова поставил на печку чайник и спустился вниз. Ветер не трогал его, а он не мешал ветру бесчинствовать. Он осторожно поставил фонарь на землю, и огонек в нем заколыхался, танцуя бешеный танец бури. Усмехнувшись, Лис вспомнил песни, которые пели в стае старики. Он пел не так, как говорил. Его песня была лишь для той потерянной души, что желает услышать чей-то голос.
И за изгородью притаился сжавшийся от бури силуэт Щенка. Заприметив его, Лис ничего не сделал. Никто не знал, хотел ли он позвать Щенка к себе или хотел, чтобы тот ушел. Лис продолжал петь об огнях, звездах и одиночестве. О том, что постигло его в этот вечер.
И вот, спустя сколько-то оборотов какой-то стрелки часов, которых, разумеется, Лис не имел, Щенок осторожно обернулся и посмотрел на него.
֍֍֍
Эта история завершилась там. У железной покосившейся лестницы сторожки Щенок осторожно, будто боясь, что его прогонят, приблизился к Лису. И тот перестал петь. Повисла пауза. Такая пауза, в которую без лишних слов рождается понимание и доверие. Такая пауза, в которую ни один не смеет шевелиться и можно только осторожно смотреть друг на друга.
Лис окинул взглядом тощую, колышущуюся на ветру фигуру Щенка, примечая его дрожащие плечи, покрасневшее от мороза лицо и порванные ботинки. Щенок осторожно бросил несколько взглядом на Лиса, выхватив из дрожащей темноты его растрепанные волосы, длинные, сложенные по-турецки, ноги и темные, нездешние глаза.
— Ну привет, дружище, — улыбка Лиса не была хитрой или опасной. Она просто была. И Щенок оскалился в ответ, как умел. — Гляжу, надо угостить его чаем.
Пораженный, Щенок наблюдал, как Лис стянул с рук рваные, распустившиеся варежки, сунул их в карман. А потом сделал два широких шага и теплыми ладонями прижал Щенка к своему горячему телу.
И вьюга стихла, уступив место ночному покою, которые, конечно, мог быть и утренним, и дневным.
