***
— Эй, красавица, не хочешь прокатиться? — В лицо повеяло морозной свежестью, и с диким нежеланием пришлось вырваться из теплого кокона воспоминаний, окутавшего с головой. Девушка встряхнулся пышной челкой, снося с нее нападавшие снежинки. Возглас повторился, и лишь тогда она поняла, что зовут именно ее. Когда огляделась, взгляд наткнулся на румяного от холода таксиста, высовывавшегося по пояс из окна желтой машины и активно зазывавшего клиентов. Солидный мужской нос открыто говорил о национальности, и, передернув плечами, Катя решила отойти. Да, до нужного дома далеко, но она никогда не сядет в подобную колымагу, только в случае, если встанет вопрос, замерзнуть насмерть или поехать. Опять же, осторожность, привитая отцом и оставшаяся на память вместе с фамилией Зинченко в паспорте… Помнится, в летной над ней многократно смеялись и подшучивали, к чему приводит присутствие бабы на борту, тем более в кресле пилота, однако искреннему восторгу не было предела, когда наконец спустя долгое время обучения ей впервые разрешили сесть за новенький, поблескивающий штурвал и надеть наушники, где слышался ровный и спокойный голос диспетчера. Сразу нахлынули воспоминания о том, как обычно собранный и предельно серьезный Леонид Саввич, от взгляда которого трепетало больше половины состава пилотов, волновался, принимая на борт любимую супругу, дочь и трехлетнего Лерика. Никто не знал, почему, но девчушка решительно отказывалась называть его как-либо по-другому… В груди неприятно защемило. Всего этого — болезненного разрыва, непониманий, пропасти, края которой не могли срастись под воздействием препятствующей тому гордости, — могло и не быть, если бы отец пошел на компромисс и позволил сродниться с небом, пускай и под своим контролем. Она все равно стала бы отличным и пунктуальным работником, ревностно служащим любимому делу, однако инстинкт сохранения близких (а мы надеемся, что тогда сработал именно он) спутал все карты. Возможно, мужчина хотел, как лучше, желая ей иной судьбы, чтобы не беспокоиться лишний раз, но… Ладно уж. Сложилось, как сложилось. И до сего дня Катя ни о чем не думала, принимала ситуацию как должное и неизменное, мол, дома ее не простят, даже если попытаются, а отец вновь начнет бессмысленные, долгие разговоры, где она не отыщет в свой адрес ни одного утешительного слова или характеристики. Но внезапно один из последних полетов кардинально перевернул ее жизнь и заставил смотреть на вещи по-новому. Казалось бы, маленькое облачко, и на грозовое-то непохожее, но, облетая его, пассажирский лайнер попал в зону турбулентности, да та-ак… Единственное сохранившееся в памяти девушки — то, как командир ледяным голосом попросил стюардесс успокоить взволнованных пассажиров в салоне, а ее — приготовиться… неизвестно, к чему именно. Прошло где-то около четырех часов с момента приземления посреди солнечной Турции, однако колени все еще дрожали, а по коже то и дело пробегал озноб. Девушка сидела в каком-то уголке комнаты отдыха, дожидаясь распоряжений начальства, но вошедший пилот лишь покачал головой, когда она резко вскочила с места, ухватившись рукой за стену, чтобы обеспечить свое равновесие. — Тебе больше не наливать, — угрюмо отшутился он, затем присел, устало вытянул ноги, прикрыл глаза и вроде стал дремать, словно ничего не произошло и не существовало в помине той опасности, что могла обрушиться на их головы… а хотя, нет, это они обрушились бы на нее. — Ну, как? — Его голос еле слышно нарушил тишину. — Теперь видела? Она не ответила. Неопределенно пожала плечами, мол, смотрите, раз хочется, а сама углубилась в состояние, отдаленно похожее на транс. Жалобный писк приборов, неразборчивые команды в наушниках, толчки и подскоки, как в детстве на толстом и брыкающемся пони… Катя впервые за долгое время вспомнила об отце. Надо же, за радостью и счастливым неведением она почти распрощалась с тонкой ниточкой, что связывала ее с родной Москвой и вот-вот грозила порваться. Теперь стало понятно, от чего ее хотели уберечь… А ведь папа наверняка не единожды побывал в подобном положении. И как, скажите на милость, после этого все они остаются столь равнодушными и повседневными?! И Зинченко, и летчик, который сидел напротив… Как они живут с тем, что могли не выкарабкаться, не справиться с управлением, не спасти сотни жизней?! Как глядят в глаза людям при посадке, прекрасно понимая, что погода изменчива, а они не всесильны?! Как вновь и вновь заставляют себя отправиться в опасную игру со смертью, не зная ее исхода? Или, может, с годами привыкаешь и уже не можешь без полетов, как без дозы, без необходимого для жизни процента адреналина в крови, без которого «мотор» вовсе остановится?… Ответов не было. В авиакомпании девушке выписали что-то наподобие отпуска, сослались на стресс и велели хорошенько отдохнуть, не принимать спиртного или чего похуже, изменившего бы график работы сердца, но все же негласный совет «Сгоняй-ка ты к психиатру, девочка» слишком четко читался по лицам. А она с ними только согласилась. Ей действительно требовалось поехать, но не к врачу, а туда, где осталась частичка ее сердца, в доме, чей адрес она не сможет позабыть даже лет через сто, на высоком девятом этаже с обшарпанным полом лестничной клетки… Да, она слишком долго терпела. Больше невозможно. Душу обуяло непреодолимое желание вновь увидеть семью, поистине редкий гость. Оно пропало вместе со свободным временем, а значит, весьма давно. Катя осознала, что просто хочет, как много лет назад, сесть в старое, немного поскрипывавшее кресло, поджать под себя ноги и долго-долго разговаривать с отцом, которого раньше воспринимала не так, как стоило бы. Что он будет говорить? Да все, что угодно, что только придет ему в голову и не постыдится сорваться с языка! Пусть он кричит, ругает ее, обзывает… Она заслужила и обрадуется абсолютно любой реакции, лишь бы только ею не оказалось леденящее кровь равнодушное молчание. Впрочем, возможно, так и должно было случиться. Каждому непокорному, гордому существу в нашем мире требуется на собственной шкуре прочувствовать то, к чему он относился с пренебрежением, а после вернуться, но не с высоко поднятой головой, а со смирением где-то внутри. Как блудный сын, испытавший все земные тяготы… А его ведь приняли.***
Дверь открыл Валера. Молодой, подкаченный и красивый парень, за деятельностью которого девушка следила благодаря социальным сетям. Поначалу он безразлично окинул ее взглядом, пробурчал пару слов на манер «Вам кого?», но что-то заставило его вглядеться в черты женского лица чуть пристальнее, и уже спустя секунду глаза заискрились удивлением и непониманием. — Па-ап!.. — Катя не слышала его голоса еще никогда, ибо в памяти остался лишь набор слов, произносимых ребенком, а сейчас это прозвучало громко и по-взрослому. — Мам! Она специально, доставая телефонными звонками приветливую девушку из «Пегас Авиа», подобрала число, когда вся чета Зинченко соберется дома, и, как волшебное совпадение, день пришелся на тридцать первое декабря. Но чудеса не происходят сами собой. Их творят люди, такие же, как мы с вами. И чудо способно заключаться даже в самом незначительном и незаметном поступке, главное, чтобы впоследствии оно кому-нибудь помогло или просто послужило на всеобщее благо. И сейчас, делая робкий шаг за порог квартиры и окунаясь во взгляд неожиданно увлажнившихся бездонных карих глаз отца, Катя тоже совершала маленькое чудо… Какое? Думаю, объяснять не потребуется.