Mir.

Время. Суровое время. Оно приносит как и добро, так и зло. Паулю последующие два месяца приходили письма от Варвары, что каким то чудом знала всё то, что нужно было для того, чтобы письмо дошло. А передавала она письма через немцов, которых лечила в госпитале где девчонку приняли. Мужчинам она нравилась своей милой мордашкой и умелыми руками, поэтому такую мелочь, как отправка письма своему соотечественнику, не было для них трудностью. Варвара некоторое не могла писать, после того как её перевели с госпиталя на работы в поле. Ей было тяжело, но не тяжелее чем солдатам на поле боя. На поле она проработала месяц, а позже за хорошее поведение, ту отправили в госпиталь, где она и написала последнее письмо немецкому офицеру. Ну а позже настал ад. Был прислан приказ о том, чтобы отобрать людей для отправки в Германию. Девушка была в рядах последних из города, за умелые руки и помощь в больнице. Что она пережила во время поездки? К ней и приставали, её и били. Голодом морили. Да рыжая на грани смерти балансировала около трёх раз, не имея рядом тех, кто бы ей помог. И в один прекрасный день ей пригодился тот самый пистолет, что каким то чудом сохранился с девушкой. Дело было в конце лета, когда к Варваре полез один из немецких солдат, заинтересовавшись её телом. Конечно обычным отказам он не вникал, а вот когда горло насквозь прошла пуля, выпущенная перепуганной Варварой, он наконец-то понял, что такое "нет". И это было последним, что он понял в этом мире. Как Варвара избежала смерти после этого случая, неизвестно. Может кто-то сжалился. Но пистолет отобрали, избив девушку. Теперь у неё был только шарф Пауля, что постоянно висел на шее рыжей. По прибытию в Германию Варвару ещё кидало по городам и заводам. Кем она только не была:посудомойка, служанка, няня, медсестра, работающая у станка. Сколько боли и унижений она успела нахвататься за это время, хоть была самой тихой, послушной и старательной. И вот, её выставляет хозяйка очередного дома, где она была слугой, оставив Варваре на память о себе длинные шрамы на хрупкой спине, от ударов плетью. Варвару возвращают на рынок, где она с остальными обездоленными ждёт своих новых хозяев. С некоторыми она огрызалась, и даже кусалась, не желая идти. Но детям, немчатам, она всегда улыбалась, хоть было очень и очень больно, и за эти улыбки иногда получала хорошей еды или чистой воды от сердобольных мамаш и шустрых детишек, что ночью ей таскали маленькие призы. Но настал день, когда она вскрыла вены ржавым гвоздём, не желая больше терпеть этот произвол. У неё не было врагов, кроме самой себя. Так же как и друзей. Но и умереть ей не дают! На время переводят в госпиталь, где выхаживают девчонку, оставляя на память кривые швы на тонких запястьях. С того момента прошло два месяца. Стояла ужасная жара, что добивала многих пленных, воды то дают только вечером и утром! Варя сидела на солнцепёке, уступая место в тени малолетней девчонке. Волосы её, грязные и криво отрезаные, превращались на солнце в маленький костёр, привлекая внимание редких прохожих. Девушка смотрела на них отстранено, обнимая свои колени. Взгляд её был пуст, как у многих в этом месте. Старое платье, висело на Варваре лохмотьями. Самым относительно новым и чистым на ней был черный шарф, который она хранила лучше чем свою жизнь. На запястьях грязные бинты, ноги босые, а веснушек уже не видно под грязью. Девушка исхудала вновь, превращаясь в ходячего скелета. На лице множество ранок и царапин, тело жутко болит от недавних побоев, горло сжимает сухость, не давая даже языком пошевелить, а некогда пухлые губы были обветренными и искусанными до крови. Рыжая уже и не знала, какая сегодня дата и который час. Для неё существовал только день, утро и ночь. Варя больше не высматривает среди офицеров нужного ей, смирившись с той мыслью, что её забыли и здесь его ей не встретить. А мысль о том, что он погиб, Варя не подпускала к себе, ведь в последнем письме она просила его выжить, как сказать, считай взяла у него обещание. Не все её письма дошли. Но те, что дошли Краузе перевязал красной атласной лентой, и бережно хранил все эти месяцы, таская по обыкновению во внутреннем кармане кителя. Иногда он любил перечитывать их, водить указательным пальцем по растёкшимся от сырости буквам мелкого убористого почерка, улыбался, ловя ошибки в словах, старательно подобранных и написанных на немецком. Когда письма приходить перестали, он очень волновался и надеялся только на то, что девушка просто уехала куда-то или встретила другого, забыв про свою влюблённость. Через год он всё-таки вернулся обратно на родину, по состоянию здоровья, получив ещё пару тяжёлых ранений во время боёв. Пробыл в госпитале несколько месяцев, восстановился и обитал теперь в Берлине. Страна нуждалась в армии и опытных офицерах изнутри, в связи с некоторыми переломами в обстановке на всех фронтах. Позиции они ещё не сдавали, но уже чувствовалось, что выстоять в этой мясорубке против стран союзниц Рейх не сможет. СССР, словно огромная чёрная дыра, затягивал в себя почти все силы немцев, давил их там, внутри, и выплёвывал обратно. И, хотя коммунисты несли ужасные потери, они, словно не иссякали, сражаясь уже на смерть, выматывая противника всеми способами. Иногда, глядя на карту этой гигантской страны, Краузе с отчаянием понимал, что они не дошли даже до Москвы. А ведь за Москвой шли другие города. До Владивостока. Иногда внутри он ощущал укол странной радости от мысли, что они так и не дойдут. Тогда до Вари никто не доберётся. Иногда он радовался тому, что покинул наконец эту чёрную дыру и мог обитать теперь в комфорте и благополучии у себя дома. Солнечная и богатая Германия была несравнимо лучше. Иногда он ощущал странную тоску по промёрзшей насквозь земле и глухим, не топтанным лесам этой дыры, вслушиваясь от чего-то в шипяще-рычащую речь русских, в надежде уловить среди них знакомый голос — тонкий и наивный. Абсолютно всегда ему теперь было неприятно вскидывать руку в нацистском приветствии и слушать рассуждения своих друзей о расовом превосходстве. Его коробило. Становилось погано на душе и противно. И противнее всего было то, что он никак не мог этого показать, вынуждая себя претворяться и быть как все. Он сам не знал, зачем вообще зашёл на этот долбанный рынок рабов. Именно рабов. Эти люди, пригнанные сюда якобы по своему желанию были простыми рабами. Их выкупали, как скот и расходовали, как скот. И Пауль даже думать не хотел о том, сколько среди них было таких вот Варвар. И он сам не понимал, зачем зашёл. Его словно кто-то за шкирку привёл и поставил перед людьми, выстроенными в шеренгу. В основном тут были одни женщины, пожилые мужчины, которых не забрали на фронт и подростки. Здесь выкупили уже почти всех, остался какой-то дед, слишком худой, чтобы его кто-то мог взять на тяжёлые работы и тощий подросток, с неопрятными слегка отросшими волосами до плеч. И Пауль бы просто прошёл мимо, трусливо стараясь не глядеть на них, а потом бы убежал оттуда, чтобы никогда больше такие рынки не посещать. Но что-то привлекло его внимание. Что-то... Солнце выглянуло из-за облака и кинуло золотой луч, отразившийся огненной вспышкой. Рыжие волосы. У подростка были рыжие волосы и чуть присмотревшись, Пауль понял, что это не подросток, а девушка, лет восемнадцати. У неё на шее болтался простой чёрный шарф. — "Пять марок за эту девку!" — какой-то бюргер ткнул рукой в сторону рыжей. — "Десять марок", — неожиданно сказал Пауль. — "Даю пятнадцать, — бюргер удивлённо вскинул брови. Краузе был в гражданской одежде, иначе немец бы никогда не решился вырывать товар у офицера." — "Двадцать. И ещё я куплю этого деда, - всё равно вы его не продадите, он слишком немощен." — "Продано этому господину, — работорговец улыбнулся Паулю." Они рассчитались, и Краузе, подписав какие-то бумаги, кивнул головой двум своим приобретениям: — "Идите за мной." Варвара подняла голову, глядя на мужчину, который закрыл её от палящего солнца. Что-то в нем было ей до боли знакомым, но что именно, ослабевший мозг и состояние прострации не давало понять. По старой привычке своей, худыми руками цепляется за шарф, помня о том, кто ей дорог. Но...кто? Она не может вспомнить, очень хочет спать и есть. Варя оборачивается в сторону противного немецкого голоса, понимая значения слов и кривя потрескавшиеся губы. Так значит она такая дешёвая? Она даже и думать не хотела, о том, для чего этот мужчина её хочет купить. У всех у них одинаковые мысли и действия. Варя понимает, что вновь будет послушной а потом сбежит. Точнее попытается. И её вновь вернут. И так по кругу. А после девушка вскидывает голову, слыша знакомый голос и делая пару слабых попыток подползти, но руки только шаркают по земле, сдирая огрубевшую кожу. Она всё так же понимала значение слов говорящих, и понимая что нужно встать, заговорила с дедом на русском. Голос Варвары был слишком тихим и хриплым, словно при болезни. Но пожилой мужчина её услышал, поднимаясь с земли и помогая встать девице. И кто из них слабее? Варя ведь всё так же отдавала свою еду более слабым, терпя голод. Но воду всегда выпивала сама, не желая погибнуть от обезвоживания. И так они пошли за немецким офицером, держась друг за друга и будучи нечестивыми для других людей, которые обходили их десятой дорогой, кланяясь Паулю, ведь если покупаешь рабов, то имеются деньги, а значит человек влиятелен. Варвара шла, еле держась на ногах, что вечно заплетались и подкашивались. Ей хотелось спать. Но проснется ли она, если сейчас уснет? Дедуля же, что ранее держался Варвары из-за того, что она отдавала ему свою еду, пытался помочь. Довести. В конце концов, а чем то эта девица привлекла немца, параллельно спасая жизнь и постороннему человеку. А солнце продолжало жарить, обжигая открытую кожу новым приобретениям Пауля, причиняя им жгучую боль. Хорошо, что его машина находилась не слишком далеко от этого места. Пауль не оборачивался, но понимал, что кто-то из этих двоих просто мог не дойти. Сил бы не хватило — упали бы прямо тут. Не тащить же ему было своих же «рабов» на глазах у всех в свой же дом. Это было бы слишком странно. Он шел намеренно не спеша, стараясь больше проходить через тенистые улицы, чтобы они успевали за ним. Пару раз останавливался, разговаривал с кем-нибудь знакомым. На двух грязных голодных людей позади него никто не обращал внимания. Всем было наплевать — их здесь не считали за людей, воспринимая скорее, как полу-зверей. Ему очень хотелось верить в то, что он не ошибся. Мало ли похожих девушек. В любом случае, если это рыжее существо даже и не было Варварой, он всё равно бы не пожалел. Но шарф... откуда шарф? Всю дорогу Краузе напряжённо размышлял про этот идиотский шарф. Откуда? Это она. Это вне всяких сомнений была она и он смог в этом убедиться, когда наконец-то они добрались до машины. Водитель скучал и глазел на прохожих. Он сразу встрепенулся и отдал Паулю честь, когда тот сел внутрь. — "Поздравляю с новым приобретением, — вымуштровано сказал солдат, брезгливо покосившись на рабов. - Куда едем?" — "Давай к дому." Он всю дорогу старался не смотреть в их сторону. И только, когда они наконец-то доехали до большого двухэтажного дома, расположившегося достаточно далеко от центра, когда они вошли внутрь, Пауль, забыв про любые правила и нормы, запер дверь на замок и, обхватив Варвару за лицо, торопливо убрал свалявшиеся волосы на бок, вглядываясь в знакомые черты. Это была она. Вне всяких сомнений. Истощённая, замученная, но это была она. Шарф упал на пол, когда Краузе снова прижался лбом к лбу рыжей, заглянув ей в глаза. Дед потерянно смотрел на то, как офицер воркует с девчонкой, смутно догадываясь, что они, видимо, знакомы. — "То ты меня спасаешь, то наоборот. — Он часто заморгал, почувствовав жжение в глазах. Засмеялся и прижал к себе тощий скелет. Так они простояли несколько минут, прежде, чем Пауль наконец-то отпустил свою добычу из рук, продолжая, впрочем поддерживать, чтобы она не упала. — Ванная комната находится на первом этаже, по коридору слева. Пойдём, провожу вас." Деда, пожалуй, Краузе взял не зря. Во-первых спас — тот бы точно помер. Во-вторых рыжей было бы не так скучно находиться в этом доме — дед был её соотечественником и вдвоём им было бы, наверное, веселее. Варвара весь путь чудом не засыпала, утаскивая за собой старика. Но шла, ведомая чем-то знакомым, чем-то родным и любимым. Но память выбрасывала только краткие воспоминания и тот мгновенный поцелуй. Она всегда помнила, что любила. И любит до сих пор, просто утомлена, поэтому организм играет с ней злую шутку. Варвара слушала немецкую речь прохожих и своего нового хозяева, успокаивающие обрывки русских слов от деда, и не понимала, словно и не знает вовсе этих языков. Всю дорогу, в машине, старик и девчонка вели себя спокойно, не раздражая никак ни офицера, ни водителя. Разве что неприятный запах и возможность подхватить вшей было не очень хорошим дополнением, но ведь это можно исправить. Уже будучи в просторной гостиной, Варвара судорожно схватилась за шарф, как её дёрнули в сторону, убирая волосы с лица. И тогда она вспомнила, видя знакомые глаза. Вспомнила абсолютно всё, даже мельчайшие детали и то, каким бинтом она первый раз обматывала раны мужчины. -Господи... Выпуская родную вещь с тощих пальцев, Варвара схватилась за рубашку мужчины, боясь упасть от нахлынувших воспоминаний, слабости и боли. Глаза...глаза Варвары были погасшими, словно глаза куклы. Но это ведь временно! Вскоре они вновь будут гореть теми родными огоньками. Смех, как же приятно было слышать его смех, что успокаивал гнойные надрывы на уставшей душей. За время, пока они стояли в тишине, она вжималась в Пауля, желая скрыться с этого мира подальше. А после она закивала, следуя с мужчиной. Старичок же посеменил за ними, надеясь что хоть в этот раз им улыбнётся удача с хозяином. Этот не долгий путь до ванны Варвара не могла оторвать взгляда от нашедшего её немца. Не могла нарадоваться тому, что он сдержал её обещание о том, что выживет. И не могла поверить. Может она просто уснула под знойную жару, и это всё сон и её сейчас вновь разбудят ударом тяжёлого ботинка, что оставляет после себя если не переломы, то большие и болючие синяки. Но даже если это сон, она хочет остаться тут навсегда, чувствовать тепло немца, его запах и его касания. Он ведь не брезговал тем, что Варвара чумазая, что она могла принести в дом паразитов! Деда он оставил за дверью, на ломанном русском сказав ему ждать своей очереди. Он не хотел, чтобы кто-то был свидетелем их встречи, но так вышло, что без свидетелей не обходилось. Теперь здесь, в ванной комнате они наконец-то остались вдвоём. Пауль помог Варваре избавиться от лохмотьев грязной одежды и забраться в ванную. Он открутил оба крана с горячей и ледяной водой и стал набирать воду, следя за тем, чтобы её температуры была оптимальной. — "Теперь всё закончилось. Ты в безопасности." — Он налил в руку шампунь и стал сосредоточенно мылить рыжие лохмы, старательно взбивая пену. Позже ему придётся вымочить её волосы в керосине, чтобы избавить от вшей, но пока что он решил просто отмыть ничуть не потускневшее золото, которого так много было на её голове. Вспомнил ту ночь, когда бормотал что-то в бреду и пропускал блестящие пряди сквозь пальцы. — "Мочалка." Он протянул Варе мочалку. Он мог бы и сам её намылить, но решил, что не стоит дотрагиваться до её тела. Одному Богу известно что она пережила за это время и как отреагирует на нарушение собственной неприкосновенности. Ей наверняка было неловко сидеть голой перед ним. Так что, намылив Варваре голову, Пауль поспешил оставить её одну и отправился за полотенцем, хорошо, что горничная оставила несколько новых на сушилке. Эта ванная предназначалась для гостей — Пауль мылся в личной. И теперь он со злорадством думал о том, что пару его знакомых, особенно сильно помешанных на национал-социализме хватит удар, если они узнают, что он позволял «свиньям» купаться в ванне, предназначенной для них. Он вернулся через пятнадцать минут. Зашёл внутрь. Накинул на плечи, обессиленной от водной процедуры, девушки огромное полотенце. — "Устала? Сможешь идти?" Пожилой мужчина остался за дверьми, стараясь никчему не прикасаться. Он о многом размышлял, видя эту странную парочку. Не видел он ещё, чтобы немец так лелеял советскую девчонку, тратя на неё большое количество марок! Варвара, снимая лохмотья, не походила и на девушку из-за своей худорбы. Нет, скелетом, обтянутой кожей, она не была, но ещё пару неделек прежней жизни её бы убили. Варвара опустилась на дно ванны, глядя на грязные бинты, что были намотаны на запястьях. Если бы её не спасли, она бы не встретила сегодня Пауля. Вздрагивая от теплой воды, рыжая дернула головой, глядя на мужчину и растянула губы в широкой, ещё детской улыбке. А после принялась взбивать пену, отвыкнув от этого всего. От тёплой и чистой воды, от пахучих шампуней и мягких родных касаний. Быть нагой перед мужчиной она не боялась. Как то даже и не думала что-то скрывать, доверяясь Паулю всецело. Беря мочалку, девчонка провела ею по тонкой руке, глядя как темная вода стекает по истощенному телу. Она пока молчала, наслаждаясь тишиной и покоем, не желая спугнуть странное ощущение эйфории. Когда Пауль вернулся, Варвара стояла к нему спиной, будучи уже чистой. Как же ей не привычно было видеть веснушки по телу, бледную кожу и...синяки. Шрамы. Когда грязь сошла, офицер мог увидеть на спине девице длинные полосы от кнута, что уже никогда не сойдут, напоминая о том, где она была. А под полосками родинки, что по своему создавали некую фигуру, словно созвездие, что терялось среди веснушек. Было красиво, и жутко одновременно. Варвара рассматривала кривые швы на запястьях, понимая что делала медсестра это не хотя, на скорую руку. И от этого порезы болели сильнее, и заживали дольше. Буквально теряясь в полотенце, Варька обернулась к Краузе, и укутавшись в это самое полотенце, перешагнула грязные тряпки, что служили ей одеждой, и обняла немца. -Я ждала. Знала что встречу вас! А потом, вспомнив что русский он понимает плохо, виновато улыбнулась, исправляясь. -"Я верила в нашу встречу!". Она словно птица феникс, что восстала из собственного праха. Ведь нет больше той Варвары, она осталась на той самой дороге, где рассталась с Паулем. Но почему то доброту и самопожертвование это из неё не выбило. Этот жестокий мир не смог этого сделать за долгий год мучений. -"я скучать по вам". Да, от неиспользования языка она его немного подзабыла. Точнее подзабыла как склонять слова. Стало так легко на душе. Внезапно. То есть, Пауль думал, что это очень странно, его реакция — он ощутил, как с плеч свалилась огромная глыба. Словно бы всё это время он на самом деле не переставал переживать и думать о ней. О том, как она там. Жива ли. Не убил ли кто. И теперь, когда она была здесь — на его территории, он наконец-то ощутил спокойствие. И ещё уверенность. Уверенность в том, что теперь он никогда больше не оставит её на дороге и не бросит. Что бы ни случилось. Это судьба. Рок, если хотите. Пауль не верил в Рок, но сегодня он меняет своё мнение. Ведь они не просто так встретились спустя всё это время. Ведь не просто же так он зашёл на этот идиотский рынок. Говорят, что у каждого своя Судьба. Говорят, что от Судьбы не убежать и не спрятаться, она всё равно тебя отыщет. Заглянет внутрь твоего убежища солнечным рыжим лучом, кинет блик на стену и навсегда уютным отпечатком устроится у тебя в душе, рисуя тонкие линии на коже. — "И я тоже. Я тоже скучал по тебе." — он неожиданно легко подхватывает тощее тело на руки и выносит из ванной, под шокированный взгляд деда. Плевать. Всё равно этому болезному никто не поверит. Пока в этом доме не снуёт горничная, пока тут нет его друзей, увешанных металлическими крестами и орлами, он может делать всё, что хочет. — "Тебе ещё столько всего нужно мне рассказать." Столько всего. Плевать на барьеры. Она уже гораздо лучше владеет немецким. Если понадобится, Пауль наймёт ей учителя. Чёрт, да если понадобится, он сам сядет за учебник. Он хочет знать о ней всё. Он часто жалел спустя месяцы что даже фамилию её не спросил — не смог бы потом найти. Теперь у него есть шанс всё исправить. Теперь у них есть шанс. Одно мгновение. Шармы останутся навсегда. Жуткие полосы на её спине. Врачи, которых он наймёт залечат то, что смогут. Но шрамы останутся и Пауль будет надеяться на то, что они будут памятью прошлого и не будут мешать настоящему. Он заносит свою рыжую драгоценность в комнату и укладывает на кровать. Улыбается. Довольный. — "Поспи немного. Я кое-куда отлучусь и через два часа вернусь. Твой м... спутник? В общем, скажи ему там... по вашему, чтобы не боялся. Я его тоже не обижу." Краузе кивнул ей головой и вышел. Он собирался съездить в магазин женской одежды. Крайне любопытно посмотреть на то, что случилось бы с Варварой, не помоги она немцу. Небось сейчас гнила бы в общей могиле, или со слезами на глазах баюкала ненавистного ей ребенка от неизвестного нацисткого солдата, не в силах утопить младенца в первые секунды его жизни. А если бы он взял её с собой на фронт? Может сломалась бы с первым раненым, что погиб на её руках? Или бы превратилась в стальную Леди и отличного врача? А может быть погибла, вытаскивая раненых, быть может даже закрывая Пауля собой? Что Судьба предоставила бы Варваре тогда? Об этом даже страшно подумать. Или что случилось бы с ней, не пойди на рынок Пауль? Её бы купили в дешёвый бардель, где той пришлось бы отдаваться чужим. А потом её, мёртвую и холодную, может быть Пауль и нашел бы в забытом Богом переулке. Жизнь настолько безумна, что могла сделать и так, что Варвара окажется потерянной сестрой Краузе или ещё чего хуже, не славянских кровей а еврейских! Варваре приятно слышать эти слова от него, она не знает что между ними теплится, что за чувство, что побитое воеменем остаётся ещё живым. Оказываясь на руках немца, Варвара обхватывает тонкими руками шею мужчины, не имея сил и желания прятать улыбку. Сказать, что старик был ошарашен, это ничего не сказать. Растерянно глядя вслед Высокому, статному мужчине, что почему то выбрал тощую, изуродованную девчонку. Но если он так хорошо относится и к девушке, то будут ли поблашки старику, которого сюда занесло буквально левым ветром? Варвара щурится, словно пригревшийся на коленях Пауля уличный кот, с такими же большими глазами, что пару дней назад имел наглость потревожить офицера присутствием своей рыжей шкуркой. -"я рассказать всё, что вы захотите". Девчонка разглядывала лицо мужчины из-под криво отрезанных волос, радуясь. Нет, не радуясь. А даже ликовала. Она смогла стерпеть удары жизни, теперь же пришло время покоя. Или это не все, что приготовила для неё Судьба? Будучи на мягкой кровати, она почувствовала ужасную усталость, что пригинало к земле, тело вдруг неприятно заныло, требуя сна. -"Где он может принять ванну и отдохнуть?" С запинкой спрашивая, Варя уронила тело на мягкие перины, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать расчёсывать зудящую голову. Варвара не знала дома Пауля и была тут чужой, дабы помочь старику. Поэтому это предстоит Паулю. А спустя некоторое время рыжая спустится вниз, к старику, дабы не дать ему заскучать. Но его не находит, только шум воды в ванной, указывает на его местоположение. Поэтому, рыжая уходит к тому месту, где Пауль впервые за долгое время её обнял, и поднимая до боли родной шарф, возвращается обратно в спальню. Шарф имел запах улицы и естественно, запах Варвары. Был съеден молью и где-то обожжен по краям, но был целый. И носил воспоминания в себе, и боль и страх, и отчаяние. Даже ту радостную грусть, когда Варвара обнимала Пауля перед расстованием. Вещь помнит все. И ведь именно из-за него Краузе решился на такой шаг, как попытать удачу и купить девчонку? Варвара, как добралась до кровати, уснула почти сразу, прижимая тонкими руками к груди чёрный офицерский шарф. Ей снился холод той войны, того времени, когда она промерзая до костей, стирала вещи во дворе очередного хозяина. Ей снился тот страх, что поглощал, утягивая на дно. Ей снились те противные касания, когда её тело хотели вновь и вновь, но получали отказ из раза в раз. Ей снилась смерть солдат на её руках, и смерть изголодавших детей на рынке, когда они жались к рыжей стайками, оставшись без матери. Она ворочалась, стонала и хныкала, не имея сил вырваться из плена сна. Из кошмаров её вырвал Пауль. Это уже, наверное входило в привычку: вырывать её из кошмаров. Ночных или дневных. Не важно. Как когда-то из кошмаров и бреда его вырывала она. Там, в той деревне. Суровой морозной зимой. — "Варвара? — он осторожно потрепал её за плечо и присел рядом, заглядывая в худое замученное лицо. Рядом на кровати лежала одежда. Он, если честно, понятия не имел, что вообще можно было ей купить. Что носят молодые девушки 20-ти лет от роду? В Берлине немки в основном надевали простые льняные платья или юбки светлых тонов, как истинные национал-социалистические девушки. Они заплетали свои золотистые волосы в косы и иногда ещё надевали коричневые рубашки со свастиками. Но это были немки. Что носили девушки в СССР в мирное время? Пауль не знал, он часто видел на них только лохмотья или какие-нибудь жуткие тряпки низкого качества. Поэтому, не разбираясь в женской одежде от слова совсем, он на всякий случай взял несколько вариантов каких-то платьев, ночнушек, юбок и блузок. В общем то, что ему всучила продавщица, когда он сказал, смущаясь, что покупает одежду для дочери. Действительно. Она ему в дочери годилась, да ещё и с её маленькими размерами... Во всяком случае, он надеялся, что что-то из этого ей понравится. — "Тут... одежда, в общем. Не знал, что тебе купить..." — он поджал губы и не сдержавшись фыркнул. Деду, который, к слову представился Фёдором, он тоже что-то купил. Но там было проще — рубашка и брюки. Здесь прогадать было невозможно. по крайней мере он сможет прикрыться этим Фёдором. Потому, что глядя на то, что оба его «раба» хорошо выглядят и ничуть не замучены никто не примет это лишь на счёт Варвары и не решит, что Пауль так к ней относится из-за чувств. Все просто будут думать, что он добрый и относится так к любому, даже недочеловеку. — "Есть, наверное. хочешь? Этот твой... Фьёдор (имя он произнёс с сильным акцентом), уже набил желудок. Может и тебе пора? Ты вообще как себя чувствуешь? Тебя, наверное, врачам показать надо." Варвара проснулась, но секунды две глаза не открывала, боясь что всё это просто галлюцинации от недомогания. Что на самом деле уже нет Пауля, а её ждёт скорая кончина. Но решилась. Раскрывая глаза, она сразу поднялась, не смотря на головокружение, обнимая своего спасителя, и ныне хозяина, утыкаясь ему в шею. Страшно. Прошлое ещё долго будет её мучить, когда та будет оставаться одна. Одежду она заметила позже. Ей, как человеку отвыкшему от нормальной одежды, и теплое полотенце, в котором она всё ещё была укутана, было на равне с дорогим костюмом. Дочери...а считал ли он её дочерью? Или уже принимает на равне с округлыми фрау? Варька прижималась к мужчине, беря его ладонь и проводя худыми пальцами по старым шрамам. Да, есть ей хотелось, но ещё больше ей хотелось быть рядом с мужчиной. Хотя бы просто видеть его, дабы поверить в то, что это не сон. -"Как мне благодарить вас?" Голосок тихий, но такой родной, что в груди начинает разрастаться жар, начиная медленно сжигать. Она привыкла к тому, что за помощь нужно платить. Неважно чем. — "Ведь я говорил вам, что я ваш должник" Пауль покачал головой и отвернулся, позволяя ей одеться. Она казалась ему очень милой сейчас, когда вот так просто радовалась мелочам вроде новой одежды или возможности быть рядом с объектом своей, видимо так и не прошедшей девичьей влюблённости. Ему это безусловно льстило. Он, конечно помнил о том, что отказался тогда. Но если сейчас судьба сама кидает рыжую к нему в руки то... Краузе старался не думать об этом, но он прекрасно понимал, что не удержится. Она ведь сама к нему в руки лезла, сама льнула. Здесь уже отказаться было просто невозможно. Не сегодня, конечно и не завтра, но в перспективе... — "Не надо никаких благодарностей. Вы спасли мне жизнь, я бы замёрз там, в лесу или умер бы от потери крови. Вы прятали меня рискуя жизнью, не смотря на то, что я враг. Я бы не смог так. Я шёл на вашу землю убивать. — Краузе сглотнул и замолчал. Говорить очевидные вещи было тяжело. Он потёр то место на среднем пальце, где раньше носил кольцо «Мёртвая голова». Кольцо, которое он закопал там, в ту ночь, вместе со своей поганой идеологией. — "И вы, понимая это, всё равно протянули мне руку помощи, ухаживали за мной — чужим человеком, как за родным. Я не знаю, смогу ли я когда-то искупить свою вину, хотя бы частично за то, что я там натворил и за то, что вы оказались так добры ко мне. Но я обещаю, что я сделаю всё, чтобы вы дождались мирного времени. Вы и тот человек. В этом доме вы не рабы — здесь вас никто не обидит, я не позволю." Он наконец-то обернулся и протянул Варе руку, чтобы помочь встать. Кухарка приготовила что-то ещё с утра. Пауль даже не смотрел. Он провёл Варю на кухню, достал портвейн, стаканы. Пахло выпечкой и мясом. Краузе накрывал на стол. Ему было как-то неловко. Вроде бы всё было нормально — он спас своего же ангела-хранителя и ещё этого Фёдора в придачу, но он всё равно ощущал стыд. За свою родину. Ему было стыдно и неловко за то, как встретили здесь Варвару, в прославленной Германии, якобы цивилизованной стране поэтов и учёных. Было невыносимо стыдно за отношение простых немцев к ней, как к скоту. За рынок рабов, на который приходили и простые граждане, чтобы купить человека. За то, что они гордились цветом своих волос или кожи. И стыднее всего ему было за то, что он сам ещё не так давно был таким же. И даже хуже. — "Что с тобой случилось после того как я уехал?" — Пауль поспешил задать ей вопрос, чтобы заглушить собственные мысли. Варя лишь покачала головой, с улыбкой глядя на мужчину, что толерантно отвернулся, давая ей спокойно одеться. Полотенце упало к худым ногам Варвары, а сама рыжая принялась выбирать тряпки, впервую очередь за долгое время одевая свежее и чистое нижнее бельё. А после голубая, длинная юбка и светлая рубашка, с цветочками по воротнику. Одежда на Варвару была велика, только из-за её худорбы. Но ничего, наберёт нужный вес и будет радовать глаз Краузе, щеголяя в новой одежде, и может быть, даже сводить его с ума своей невинностью. Варвара, убрав волосы с лица, подходя к со спины Краузе, и положив маленькие ладони на его плечи, да проводя ладонями ниже. Всё тот же ребенок, с чистой душой. А может...а может это просто маска? Да нет, нельзя так долго притворяться. -Вы тоже были человеком. Как и все мы. Я не могла оставить вас там. И я не пожалела о том, что в тот вечер решилась взяться за ваше лечение. Будучи на кухне, рыжая схватилась за живот, что от запаха еды больно скрутило, напоминая что она довольно много времени не ела. Она помнит, как заставляла есть Пауля через силу, когда тот был в бреду, помнит как вытерала ему лицо, когда он нечаянно опрокидывал ложку. Перебирает воспоминания и улыбается, разгинаясь от внезапной боли и опускаясь на стул. Рыжая пигалица рассматривала свои пальцы, когда ей задали вопрос, от которого она содрогнулась. -"Я пошла работать в госпиталь, как вы и говорили, лечила как и солдат так и гражданских. А потом возникли некоторые проблемы, из-за которых я больше не могла вам писать." Что и затянули Варвару в Германию. Конечно она опустит многие детали, не рассказывая их сейчас, за столом, не желая нарушить уют. -"Я..." Не осмеливается, замолкает, Бог знает что желая сказать миг назад. Взгляд отводит на стены кухни, разглядывая их. — "Поешь всё таки чуть-чуть, — Пауль вздохнул, заметив, как девушка схватилась за живот. Первое время её будет мутить. Стоит сказать кухарке, чтоб готовила что-нибудь лёгкое и не слишком сложное для переваривания. В любом случае ему надо было с чего-то начинать, если он планировал вернуть Варваре её прежний внешний вид. Забавно, что он так ниразу и не видел её в нормальной форме. Только более или менее истощённую. Ему даже было любопытно, как выглядела бы она с нормальным весом и отросшими, как раньше, волосами. Ему предстоит ещё это узнать. —"Я понимаю, что не хочется, но надо. Помнишь, как ты мне говорила?" — он улыбнулся. Рассказывать она не захотела и Пауль, со свойственной ему деликатностью и воспитанностью, настаивать не стал, решив, что столь тяжёлые воспоминания могут тревожить её и она скорее всего сама ещё не до конца их переварила. Ей нужно было время. Она сама расскажет, когда будет готова. "— Знаешь, я пожалуй найму тебе учителя. Будешь лучше знать язык да и скучно тебе не будет. Пойдём, я покажу вам с Фьёдором дом." *** Прошло почти две недели с момента их встречи. Учитель немецкого уже третий день наведывался в дом офицера, стараясь не задаваться лишний раз вопросом, зачем этот странный господин решил обучать рабыню языку. Не его ума это было дело — вмешиваться в дела выше стоящих. Хотя этим вопросом задавались все. И горничная, и кухарка, и Фёдор. Пауля часто не было дома, так как у него было много работы, но по вечерам он обычно всегда звал Варвару, чтобы они могли поужинать вместе, тогда они о чём-то разговаривали и обменивались впечатлениями о прошедшем дне. Сегодня, в один из таких вечеров, Краузе сообщил новость: — "Варвара, завтра вечером ко мне придут мои сослуживцы. Они очень рьяно разделяют идеи национал-социализма, поэтому они не должны заподозрить о моём к тебе и к Фьёдору отношении. Я очень прошу вас оставаться на втором этаже дома и не выходить вниз, чтобы никому из них не попасться на глаза. Горничную я предупредил - она принесёт вам ужин. Завтра учитель к тебе не придёт." Его тон был немного извиняющимся но решительным. Он знал, что это был единственный способ избежать кривотолков и нежелательных слухов. В тот день она поела. Меньше половины за весь день но уже что-то. В скором времени Варвара начала набирать нужный вес, становлясь краше. Волосы ей аккуратно порезали, избавили от вшей и залечили все те раны, что некоторые даже гнить начали. Рыжая с удовольствием и старанием включилась в учёбу, будучи хорошим учеником, что позже каждый вечер рассказывал Паулю то, что выучила. Конечно, к ней приставали с вопросами о том, что рыжей уделяется много внимания, но она виляла, переводя темы. Уже как час Пауль дома, Варвара лежала рядом с ним, на диване в просторной библиотеке, наблюдая за тем как мужчина застёгивал пугавицы на рукавах рубашки. А после поднялась на локтях, заглядывая мужчине в глаза. -"Если так будет вам спокойнее, то я постараюсь не выходить." Голос у неё был окрепшим, нежным и родным. На следующий день, как Пауль и говорил Варваре, она с Фёдором осталась на втором этаже, сидя в библиотеке и играя в шашки. Слыша голоса внизу, Варвара старалась понять смысл их речи, но отвлекалась на игру, понимая что пожилой мужчина её дурит, пользуясь тем что она отвлекается. Фёдор тоже начал возвращаться в прежнюю форму, набирая вес и сил. Он занимался в доме ремонтом, что-то сменить, что-то заделать. Короче, быть полезным и хоть как-то помочь своему новому хозяину. Варвара, отдавая свою последнюю фишку на растерзание фигур мужчины, морщит носик, вставая с дивана и поправляя светлое платье, с каждой недели шло Варваре всё лучше. -я за чаем. Вам принести? Дедушка молча кивнул, собирая шашки и чему-то улыбаясь. Варвара выскользнула из библиотеки, направляясь в её спальню, где горничная оставила для них ужин и чай. Рыжая застыла, слыша шаги со стороны лестницы с узорчатыми перилами. Голос Пауля раздавался внизу, это была не горничная, ибо её шаги почти не слышны. Возвращаться в библиотеку поздно, запалит и Фёдора. Девушка ускорила шаг,чуть бы бегом не скрываясь за поворотом, но замерла, когда над её головой раздался грубый голос с явной насмешкой. -"Стой!" И она послушалась. Не смея шевелиться и наполняясь странным предчувствием страха, слушая тяжёлые шаги что приближались в её сторону. Кто-то коснулся её спины, ледяными пальцами проводя по позвонкам, а позже поднимаясь к хрупким плечам. "Нежность" в следующий миг сменилась грубостью. Варвару дёрнули в сторону, разворачивая лицом к подошедшему. Высокий, статный немец со смазливым лицом и хищной улыбкой. -"Какие яркие волосы. Кто ты?" Варя замотала головой, мол не понимает. А после её вновь развернули, вжав в холодную стену, нажимая на плечи и спину. Когда девушка коснулась холодной стены щекой, она вздрогнула, расширяя зелёные глаза и кося взгляд на мужчину. Пусть ударит. Оскорбит. Пусть он уйдет, но не касается её тела, желая лишь играть. Но её не услышат. Её не поймут. Холодные, большие руки пришедшего принимаются блуждать по юному телу, позже кладя руки на бедра девчушки и грубым движением вжимает в себя, а после хватается за воротник нежного платья, дёргая на себя и тем самым вырывая замок с молнии. Платье начинает сползать с плеч, открывая уродливые шрамы и хрупкие плечи. Варвара визжит, выворачиваясь из рук мужчины и ударяя его по щеке, что сразу вспыхнула красным. Его касания напоминали ей пережитое, они были противны для неё,ужасны. Она убегает сразу. Не в комнату к себе, не к Федору, она убегает вниз, где стихли голоса, услышав визг девчонки. Сбегает по ступенькам вниз и замирает там, оказываясь среди немцев, и понимая что разозленный немец в пару шагов от неё. Всё конечно же пошло не по плану. — "И после этого они попытались уехать. Идиоты, думали, что я им так просто спущу с рук." — Фридрих громко гогочет, он уже полупьян от количества выпитого портвейна. — "Пообжималась с жидом, а потом будет говорить, что невинна и спать с белыми мужчинами." — "Предательница крови, их надо привязывать к позорным столбам, этик сучек, чтобы знали, с кем спариваются." — Зигфрид скривился, и провёл рукой по белым коротко стриженным волосам. Он был самым трезвым и самым молчаливым, лишь изредка вставлял редкие комментарии по теме. — "Она осквернила свою кровь. Надеюсь, жида расстреляли за национальный терроризм?" Пауль, поймав на себе внимательный взгляд белобрысого офицера ухмыльнулся и кивнул головой. Вечер проходил спокойно лишь на первый взгляд, на самом деле Краузе чувствовал напряжение, раньше он всегда был завсегдатаем компании и ему было легко поддерживать их извечные разговоры о господстве и превосходстве белой расы над другими. Теперь он ощущал себя не в своей тарелке. Ему всё время казалось, что Варвара может видеть это, стоять где-нибудь за дверью и следить за тем, как он здесь показывает своё жуткое прошлое, сплошь состоящее из жестокости и ксенофобии. — "Пауль, — Зигфрид прищурился, — а где твоё кольцо?" — "Кольцо? — Крауе сначала сделал вид, что не понял о чём говорит его сослуживец, а потом непринуждённо пожал плечами, — должно быть осталось лежать в спальне." — "Ты что, снимаешь его на ночь? — Рихард, который был пьян больше всех, прыснул, — я думал, что оно уже приросло к твоему пальцу. Если бы у меня такое было, я бы никогда его не снимал." — "Ну не могу же я осквернять такую реликвию пьянкой с тобой", — Пауль презрительно фыркнул, чем вызвал одобрительный гогот своих друзей. он всё ещё был выше их по статусу, равны они были лишь с Зигфридом, который имел то же звание, что и Пауль. — "Я слышал, что у тебя когда-то поляки в роду были, Рихард, — белобрысый продолжал щуриться, от чего его породистое красивое лицо становилось хищным, как у какой-нибудь дикой птицы. — Это заметно по твоей расплывшейся роже." — "Затесался где-то, ещё у прабабки, — Рихард побледнел, уличённый в своём родстве с представителями славян, его широкое лицо исказила гримаса стыда. — Хотя, она говорила, что он был поляком лишь на половину, и на половину немцем." Зигфрид собирался что-то ответить и по его лицу Пауль понял, что что-то очень нехорошее. Он действительно был помешан на нацизме, тогда, как большинство присутствующих знали меру и в фанатизм не впадали, закрывая глаза на происхождение своих товарищей. И Пауль уже собирался предложить им игру в бильярд, чтобы отвлечь от назревающего конфликта, как вдруг эту напряжённость развеяла другая напряжённость — рыжая и голая. Он услышал визг, а затем все немцы с удивлением могли наблюдать то, как худощавая рыжая девушка сбегает с лестницы, пытаясь прикрыть грудь. Следом за ней сбежал Михаэль, минут двадцать назад удалившийся в уборную. Его долгое отсутствие за спорами никто даже не заметил. — "Так-так-так... — Зигфрид вскинул брови и встал со стула, небрежно бросив салфетку на стол. — "Кто это тут у нас..." Он подошёл к девушке совсем близко и брезгливо отвёл её волосы за спину, чтобы разглядеть лицо. — "Пауль, это кто? Твоя горничная? — нацист обернулся и посмотрел на Краузе. — У тебя по дому гуляют голые горничные?" — "Она по немецки ни хрена не понимает, какая там горничная, остарбайтерка обычная." — Михаэль с ненавистью смотрел на девушку и потирал место удара. — "Смотрю, ты любишь её наказывать, — Зигфрид холодно усмехнулся и ткнул пальцев в один из шрамов, которых на теле девушки было в избытке. — "Правильно делаешь. Эти свиньи заслуживают кнута." — "Я думаю, что Вар... что ей лучше уйти. Незачем ей портить нам вечер, — Пауль попытался спасти положение, но то было тщетно. Зигфрид хотел сорвать на ком-то злость. И раз на Рихарде отыграться не вышло, то теперь он всецело заинтересовался рыжей. Хищник почуял добычу. - "Отпустим, как только она выкажет нам должное уважение, эй ты, — он снова грубо ткнул в Варвару пальцем. Он был выше почти на две головы. — Вставай на колени и вылизывай языком мои сапоги, так я пойму, что ты принимаешь свою свиную сущность и служишь высшим людям." — "Никуда она вставать не будет, — Пауль слегка побледнел, начиная понимать, что дело идёт к ссоре. — "Это моя рабыня, Я её купил, Я её хозяин — она моя вещь. Я не позволяю никому пользоваться моими вещами." — "Не будь жадным, Пауль, мы ведь друзья. Я куплю тебе ещё двадцать таких же. — Зигфрид хмыкнул и весьма грубо схватил Варвару за волосы, собираясь уже силой поставить на колени, но Пауль ему помешал и так же грубо схватил за запястье, слегка вывернув кисть. Зигфрид вскрикнул, скорее от неожиданности. — "Не трогай мои вещи, — прошипел Краузе, — Я же сказал тебе!" — "А ты не будь жидом! — прорычал Зигфрид." — "Как ты меня назвал?!" — "Жид!" — "Ах ты... — Краузе немного подумал, а потом выдал сакраментальное, подслушанное на восточном фронте у озлобленных русских солдат: SUKA!" Молчать больше было нельзя, так как оскорбление было очень серьёзным. Заступаясь за Варвару и заодно за свою честь, Краузе ударил Зигфрида по лицу и они сцепились друг с другом, практически сразу повалившись на пол и, весьма не по-офицерски начав бить друг другу морды. Наконец нормально натянув лямки платья, девушка расширила глаза, разглядывая присутствующих мужчин, и понимая что подвела. Подвела своего хозяина и того, кто ей очень дорог. Прекрасно понимая речь подошедшего, она белела, словно неизлечимая. На касания Зигфрида она вздрагивает, отходя на пару шагов назад. Колени мелко дрожали, подкашиваясь. Она вновь превращалась в того испуганного щенка, что окружен голодными волками. Слушая нарастающий гнев в голосе Пауля, маленький щенок сжался, словно желая скрыться. Исчезнуть и перестать быть проблемой. А потом она вскрикнула, не решаясь отпускать лямки платья, дабы ослабить хоть немного хватку немецкого солдата. За что ей это? Что она сделала плохого?! Пришла в этот мир не немкой? Так не ей было это решать. Варвару выпустили из хватки, она упала на холодный пол, но поднялась, отходя назад. Она хочет помочь Паулю. Хочет чтобы всё было хорошо. Но только всегда делает хуже! Когда Пауль ударил своего товарища, рыжая начала отступать к лестнице, заставая начало драки. Она не видела Пауля в гневе. Не видела того зверя, что таился в нём, теперь вырываясь наружу. Рыжая убегает на второй этаж, забиваясь в одном из углов своей спальни и обхватывая голову руками. Она приносит только горе. Только боль. Только проблемы! Фёдор, слыша все происходящее, из библиотеки выходить не желал, не причиняя вреда кому-либо. Они катались по полу добрых пол часа, беспощадно нанося друг-другу удары по лицу и по корпусу. Это было совсем не по уставу, но сейчас напряжение между этими двумя было слишком сильным, чтобы они могли задумываться о последствиях своей выходки. А остальные присутствующие были ниже по званию и препятствовать драке никак не могли. Но разнимать их всё же стали, когда в руке у Зигфрида блеснул нож, а Краузе, заметив это, потянулся за пистолетом, опасаясь возможного «укола» в печень. — "Спокойно! Спокойно! Без поножовщины, без стрельбы! — Фридрих схватил Зигфрида и заломал ему руки за спину, благо он был выше и сильнее. На Пауля навалился Рихард и Михаэль, они придавили его к полу и выбили пистолет из руки. — "Господа, спокойно!" Краузе зашипел и попытался скинуть с себя груз, но один против двоих он пойти не мог, так что теперь лежал на полу и с ненавистью смотрел на сослуживца. Губа у него была рассечена, нос разбит, кулаки тоже, под глазами уже наливались фингалы. Зигфрид выглядел даже хуже, так как Краузе здорово приложил его затылком о порог зала, от чего из разбитой головы текла кровь. — "Ублюдок, я засуну тебе твои слова в глотку! Ты ответишь за жида, тварь!" — "Да пошёл ты, псих чёртов! — Зигфрид зажал разбитый затылок рукой. —"Я не имел ввиду этих унтерменшей!" — "Я в тебя всю обойму выпущу! — Пауль снова попытался вырваться, но держали его крепко. На самом деле он бесился из-за Вари. Особенно из-за того, что по вине своего «друга» предстал перед девушкой не с лучшей стороны., разрушив свой добрый и спокойный образ в её глазах. — "ДА, я погорячился со словами, — Зигфрид скривился. — "Но ты мог бы не жадничать!" — "Пошёл на хер из моего дома, пока я, блять, не вырвался!" Зигфрид, всё ещё удерживаемый Фридрихом, поспешил ретироваться. Ссора с Краузе была не лучшей идеей, они ведь служили вместе. Но немец надеялся на то, что Краузе, будучи достаточно отходчивым, забудет и скандал замнётся. Он был уверен, что до выше стоящего руководства ничего не дойдёт — подрались и подались, со всеми бывает. — "Ты как? — Рихард наконец-то слез с Пауля и помог ему принять вертикально положение. — "Сойдёт, — Краузе скривился, сплюнул кровь на пол. — Давно надо было ему морду начистить, чтобы за языком в другой раз следил." — "Ладно, мы пойдём. Думаю, вы потом спокойно с Зигфридом поговорите." Когда все гости наконец ушли, обсуждая произошедшее, Краузе направился в ванную, открутил кран и сунул голову под струю ледяной воды. Горничной предстояло много работы сегодня — вся кухня была перевёрнута вверх дном. Держа голову под водой, Пауль напряжённо думал о том, что теперь ему предстоял разговор с Варварой. Почему-то от этой мысли становилось неприятно, как и от мысли, что по-нормальному вступиться за её честь он не смог, сделав вид, что оскорбился словом Жид, а не тем, что поганец пытался унизить его ангела-хранителя. Варвара почти всё время провела в комнате, сидя в темном углу уютной комнаты. А после подорвалась настолько резко, что перевернула поднос с чашками и чаем, разливая горячий чай на мягкий ковёр. Но не это ей важно, девушка прошла к туалетному столику, доставая нитки и подбирая подходящую для платья молнию. Не имеет она права портить одежду, на которые тратился Пауль. Не имеет она права причинять дискомфорт мужчине. Снимая платье и стараясь успокоиться, рыжая принялась вшивать молнию обратно в платье, тихо всхлипывая. Тонкие руки, тонкие ноги. Тонкая шея и талия. Хрупкие плечи и бёдра. Рыжая не понимала, кем она является. Может она просто кукла в руках Пауля? Поиграет и вернёт на рынок? Шум на первом этаже прекратился. Драка закончилась. Что там происходит? Что с Паулем? Ей хотелось к нему. Помочь, хотя бы раны обработать! Но нельзя! Иначе вновь она принесет проблему. Платье было дошито. Рыжая убрала нитки в железную коробочку в столе, а сама замерла у зеркала, видя на своём теле уродство. Худорба. Шрамы. Веснушки. Бледная кожа. Яркие рыжие волосы. Она не хочет этого. Зеркало накрывается покрывалом , Варвара отходит, одевая платье и кое как застегивает молнию. Зачесывает волосы в аккуратный хвост, и словно ничего не произошло. Словно сейчас вернётся Пауль со службы, рассказывая ей о дне. Но кого она обманывает? Даже тут, в компании друг друга, находится кто-то, портящий всё. Долго сидеть в комнате она не смогла, собрав чашки и чайник с пола, подняла поднос и унесла это всё на кухню, где опустив в таз с теплой водой, принялась мыть за собой посуду. Спина напряжена, плечи опущены а некогда плавные движения стали резкими и грубыми. Варвара была охвачена мыслями, что утаскивили её на дно собственной души. Она устала. В кухне стало не уютно. Обычно рыжий костёр девушки потух, а всё вокруг словно замерзало, покрываясь рутиной и серостью. Девушка ещё не видела крови в гостиной, и той разрухи на кухне, что успели убрать. Он стоял под краном минут десять, пока не замёрз. Стал вытирать волосы полотенцем, посмотрел на себя в зеркало. Вид у него был тот ещё: всё лицо разбито, взгляд злой, волосы торчат на затылке. Пауль потрогал языком раскроенную губу и скривился. Ему очень хотелось проверить Варвару, как она там. Она наверняка была ужасно напугана случившимся, а ведь Пауль обещал ей, что здесь она в безопасности. Солгал, выходит. Как всегда. Ублюдок. Даже такого простого слова сдержать не может. Ругая себя, на чём свет стоит, Пауль прокрался на кухню, слыша там шум воды. Девушка стояла к нему спиной и во всей её худой тонкой фигуре, в сосредоточенных движениях рук, ловко управляющихся с посудой, сквозило такое сильное напряжение и отчаяние, что Пауль уже в который раз за день ощутил себя ублюдочным подонком. В этом у Вари был особый талант: она умела заставлять его чувствовать себя виноватым и нелепым. Он некоторое время любовался застывшим отчаянием и слабостью, а потом, повинуясь внезапно нахлынувшим чувствам, тихонько подкрался сзади и осторожно ненавязчиво положил руки к ней на талию, слегка приобнимая. — "Не оборачивайся, — хриплый голос, горячее дыхание на ухо. — Всё хорошо." Ему не очень хотелось светить перед Варварой разбитой мордой. Он понимал, что скорее всего сегодня был зверем в её глазах: смотреть на агрессию всегда не просто, особенно, когда ты зависишь от агрессора. Думала ли она об этом? Боялась ли, что так же Пауль мог напасть и на неё за неповиновение? Ведь до сих пор Варя вела себя как шёлковая, всячески ластясь к нему и угождая, и просто не давала ему повода. Что если он чудовище похуже Зигфрида? Боялась ли она? Пауль мог лишь гадать, он осторожно уткнулся лбом в её плечо, так, чтобы не запачкать платье и застыл. — "Извини. Я не защитил тебя так, как должен был." Он замолчал, с внезапным отчаянием подумав о том, что она могла принять его слова про вещь и рабыню всерьёз. Вдруг она решила, что с друзьями тогда он был честен? Давненько уже Краузе не ощущал себя таким идиотом. Что если она начнёт думать, что он враг? — "Варвара, я.... — он замолчал, подбирая слова. — Я не имел ввиду там.... на счёт вещи и хозяина. Это не правда. Я не имел ввиду всерьёз. Я лгал им." Варвара вздрогнула, роняя кружку в таз,но не разбивая её, и желая обернуться, но вновь нельзя. Тонкие руки опускаются вдоль тела, но после девушка опускает руки на ладони немца, осторожно сжимая его пальцы, дабы не сделать больно. От обжигающего дыхания она покрывается приятными мурашками, чуть запрокидывая голову и утыкаясь затылком мужчине в плечо. Она низкая. Намного ниже немецкого офицера. Как и ростом, так и своим положением. Боялась ли она немца? Да. Всё то время, что была с ним. Боялась. Уважала. И любила. И то, что увидела, даст ей новых знаний но никак не разлюбит мужчину. С чего он взял, что Варвара о чем-то подумала да и приняла решение? Кто она такая? Она просто девчонка. Ничего больше. Просто человек, которого Пауль купил для своих личных целей. Почему он перед ней объясняется? Она оборачивается, опуская его ладони. Ей не страшно видеть его лицо таким. Не противно. Не жутко. Она видела вещи куда хуже и страшнее. Встаёт на цыпочки, и обвивает шею мужчины тонкими руками, с печалью глядя на его раны. -"Всё будет хорошо. Верно?" Голос всё так же нежен. Всё так же тихий, поглощающий лишние звуки и заставляя говорить намного тише прежнего. Из неё бы вышел хороший управляющий, что только одними движениями или посторонними словами могла донести до людей нужные мысли. Но дело в том, что она через чур слаба, чтобы быть руководителем. Быть в тени? Конечно. Так и будет. Вечно находясь в тени сильных людей, она будет давать им всю себя, даруя свою поддержку и помощь. Дарить своё тепло и заботу. Ничего хоршего не будет, думает Пауль. Этот союз обречен на провал, думает Пауль. У них так мало времени в запасе, думает Пауль. — "Да, всё будет хорошо, — говорит Пауль." Наклоняется и целует её в губы. Этот поцелуй не страстный или резкий, как обычно бывает, когда долго ждёшь возможности и не сдерживаешься. Он неглубокий и горький. С привкусом крови, с запахом табака и невысказанными словами. Поцелуй с предчувствием чего-то плохого. Поцелуй с осознанием того, что ничего изменить нельзя. Словно Краузе наконец повинуется судьбе: если Варвара его вторая половина, так внезапно свалившаяся на голову во время войны, когда вообще не до любви, то так тому и быть. Кто он такой, чтобы перечить Року? И она всё ещё тощая, в шрамах. И он с разбитой мордой лица. Две разбитые стекляшки. Совмещённые осколки. " У вас просто нет выбора, иногда я люблю шутить." — с насмешкой шепчет их Судьба, наблюдая за затянувшимся поцелуем. — Как будто мир наступил. — Неожиданно раздаётся старческий голос Фёдора, с любопытством наблюдающего немую сцену. Каузе вздрагивает, отрывается от Варвары и напряжённо смотрит на старика. Плевать, в общем то. Он всё равно здесь бесправный и ничего не сделает. Краузе только пытается понять, что он сказал на русском. Смотрит на Варю и спрашивает: — "Что значит это слово?" Mir? Девушка вздрагивает, расширяя изумрудные глаза. Она так долго этого ждала. Вот этот момент наступил. Она чувствует вкус его губ, их тепло и запах мужчины. Но почему так...холодно? Почему тоска поедает тело и душу? Она ведь этого хочет! Взаимности от немецкого офицера, что в глазах других товарищей называл её вещью. Может обида? Но не повернулась бы она к нему, не обняла. Поднимает голову и вставая на носочки, дабы немцу было комфортнее. Да какая речь сейчас о комфорте? Сейчас всё не комфортно. Не родные объятия. Не положение девушки. Словно между ними колючий шар, что растёт. Рыжая поворачивает голову к старику, отрываясь от желанных губ. Что он тут забыл? Была ли она зла на него? Нет. Не умеет она злится. А бесправная ли здесь Варвара, как Фёдор? Сможет ли она сделать здесь что-то? Или является такой же бесправной? Полностью зависящей от мужчины, что одним ударом может убить Варвару, с её то состоянием здоровья на данный момент, как когда-то в деревне. Сможет ли Пауль увидеть Варвару в хорошей форме? Не такую худющую, что в скором времени бы начала пухнуть от голода. А с нормальным весом, цветом кожи и здоровыми рыжими волосами, что играли так же важную роль, ведь сколько раз они помогали Краузе не потеряться в бреду лихорадки, светом своим указывая путь? -"Мир. Окончание войны. Или же те дни, когда она ещё не наступила. Словно наступило спокойствие." Руки у рыжей мокрые после мытья посуды, но она забывает об этом, обнимает Пауля, вжимаясь в него своим тощим телом. Холодная. Замёрзла наверное, главное чтобы не заболела. — Mir, — он задумчиво перекатывает незнакомое слово во рту, рычит, растягивая букву "р", пробует тягучее и непонятное на вкус. — Mir. Varvara. Varvara — Mir. Улыбается. Её имя такое же рычащее, как раскат грома, и вместе с тем тягучее и парадоксально плавное, с перекатами. Эти два слова кажутся Паулю чем-то похожими. Мир. Варвара. Красиво и непривычно. И ещё подходяще. Ему кажется, что именно так и должен звучать покой. Так коротко, просто и звонко, как весенняя капель, как скрип снега под ногами, как крики жаворонков или звуки работающего станка. Слово, которое можно услышать везде, если вслушаться. — Mir "хорошее слово. Правильное. Именно так оно и должно звучать, — выносит вердикт Краузе, всё ещё перекатывая звук "р" на языке. Он наклоняется и целует девушку ещё раз, на этот раз не слишком долго, но более... радостно, что ли. Может быть представляя себе, что мир действительно наступил. — "Пойдём." Пауль легко подхватывает худое тело на руки и тащит на второй этаж, в её комнату. Солнце уже спряталось за крышами домов, всё вокруг стало малиновым, закат разукрасил небо и землю и им пора было укладываться спать. Он опускает свою ношу на кровать, укутывает в одеяло. Очень хочет остаться, может быть даже продолжить начатое, но решает, что пока не время. Это было странно. Романтиком Пауль не был, он был военным. И он часто спал с женщинами, чьих имён на утро даже не помнил, никогда с ними особо не церемонясь. Но с Варей было не так. С ней вообще всё было не так, как обычно. С ней не хотелось без церемоний. Ему почему-то очень важным казался этот момент, каким-то очень интимным и сокровенным. Может потому, что Варвара не была обычной девушкой. А может быть из-за её светлого и непогрешимого образа, который прочно засел в его голове ещё с тех времён, когда она вытаскивала его из лап смерти. — "Спокойной ночи, Варвара." — Он гасит лампу, и перед тем, как выйти из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь, оборачивается и произносит: "Пускай тебе приснится" Mir. В ту же ночь, Зигфрид, проклиная рыжую девку и собственный язык, из-за которого он поругался с другом, отчётливо понимает, что просто обязан получить то, что хотел. Она будет лизать ему сапоги. Она заплатит за то, что стала причиной ссоры двух белых арийских господ. Варька наблюдает за ним с улыбкой, слушая как он тянет буквы, как меняется его лицо, разглаживается, после неприятностей. Ей жаль, что его лицо испорчено, но это ей не помешает. Рыжая касается кончиками пальцев его губ, стараясь не сделать больно. Для неё больше нет никого краше, чем этот мужчина. Нет никого лучше. Однако тяжело быть зависимым от кого-то. Тяжело ждать его возвращения, когда понимаешь что он может вернуться домой, но не к тебе. Тяжело давить в себе ревность к каждой фрау, не имея возможности показать свою любовь на людях. Она часто уничтожает себя раз за разом, понимая что является не той, которая нужна ему. Она ничего не имеет. Только те ободранные тряпки, которые горничная уже сожгла. Только тот шарф, что лежит у неё в комнате в целости и сохранности. Кто из них кого приручил? Она хочет знать. Глядя в его глаза, желает знать ответ на этот вопрос. Слушая вывод Краузе, рыжая растягивает губы в широкой улыбке, что тает под губами немца. Она сама тает в его руках, не желая отпускать офицера от себя хоть на шаг. Но кто она такая, чтобы этого хотеть? Она просто его удачная покупка. И ничего больше. По крайней мере, она так считает. Будучи на его руках, девушка утыкается ему в шею, обжигая кожу горячим дыханием. А после поднимает голову, впервые хищно улыбаясь. И принимается покрывать шею и лицо Пауля поцелуями, будучи осторожной, дабы не причинить боли. Когда её опустили на кровать, Варвара хотела подняться, даже сделала слабые попытки встать, но состояние не позволило. -"мой мир уже наступил." Будучи в темноте, переворачивается на бок, глядя на Пауля, что закрывал двери. Ей не хотелось его оставлять одного. Не хотелось самой остаться в одиночестве. На утро Пауля ждал рыжий сюрприз, что ночью тихо прокрался в его спальню. Девушка спала под его боком, будучи в одной ночной рубахе. Такая маленькая и наивная, морщится во сне, прижимаясь к мужчине сильнее и тонкими руками обвивает его руку, ту самую, где были шрамы от её швов. А от девушки веет жаром. Лицо не здорово бледное, волосы слиплись от пота. Варвару охватил жар, что только нарастал. И как он вообще не заметил её прихода? А за окном же царил хаос. Поднялся сильный ветер и небеса обрушили воду на Берлин, чья земля с жадностью поглощала влагу. Небо было затянуто тяжёлыми, свинцовыми тучами. А в окно спальни бились дождевые капли, создавая свою атмосферу. Случилось в общем-то неизбежное: она заболела. Пауль опасался этого, он знал, что подобно истощённое состояние должно было серьёзно ударить по её здоровью, и поэтому он не удивился, когда понял, что ей нездоровится. Собственно, поэтому Пауль и проснулся. Ему стало жарко, он почувствовал, что у него под боком шевелится что-то тёплое и живое, протянул руку не открывая глаз, нащупал горячую щёку. Сначала он улыбнулся, умилившись поведению девушки. Притянул её к себе ближе, прильнул головой к спине, чтобы услышать биение сердца. А услышал хрипы. И тогда уж проснулся окончательно, с тревогой сел на кровати и посмотрел на спящую. Она даже никак не отреагировала на его прикосновения. Брови она нахмурила во сне, вся сжалась, подтянув колени к подбородку и теперь обнимала себя тонкими руками, пытаясь согреться. Её била лихорадка. — "Варвара?" Он прислушался. Хрипы, вырывающиеся из её груди пугали. Ругнувшись про себя, Пауль быстро вскочил с кровати и стал судорожно искать брюки. — "Герр Краузе, — горничная постучала в дверь. — Герр Беккер просил сообщить вам, что желает нанести вам сегодня визит." Лицо неприятно отозвалось болью. Пауль потрогал разбитую губу и скривился, вспомнив вчерашнюю драку. Учитывая, что его маленький рыжий питомец заболел, на Зигфрида Паулю сейчас было глубоко насрать и общаться с паршивцем он уж точно не хотел. — "Передай Герру Беккеру, что сегодня я вынужден уехать по срочным делам, и принять его не могу." Выпроводив горничную, Краузе подошёл к девушке и легонько потрепал её по плечу: — "Варвара, ты, кажется, заболела. Я позову врача, а ты пока что не вставай, я отойду на пол часа." Через пол часа Краузе привёз доктора и они вместе поднялись на второй этаж. — "Ну что же, посмотрим что тут у нас стряслось. — Седой мужчина приветливо улыбнулся, положил медицинский чемоданчик на край кровати и сел рядом с больной. — "Что вы чувствуете, милая барышня? Есть желание кашлять? Болит голова?" Он сунул девушке под мышку градусник и сунул в рот белую лопатку, прижав ей корень языка, чтобы проверить наличие воспаления в глотке. — "Что с ней?" — Краузе нервно приглаживал руками свои волосы, которые с утра даже не расчесал и теперь они смешно торчали у него на затылке. — "Какой-то вирус? Что-то ужасное?! Она умрёт?!" Снился ей холод. Почему она в лесу? Почему сейчас зима, если должно быть лето? Лес русский, она прекрасно его помнит. Помнит, где нашла Пауля. Она стоит только в сорочке, худоба куда-то исчезла. Тело дышало жизнью, а волосы переливались золотом на зимнем солнце. Ей нужно идти, она понимает это. Делает пару шагов вперёд и слышит за своей спиной хруст веток и скрип снега. Оборачивается к источнику звука, и замирает. Перед ней был Пауль. Абсолютно здоров, без следов побоев. Он что-то прокричал ей на немецком, но она не поняла. Она же знала немецкий! А после... а после звук выстрела. В руках немца мелькнул револьвер. А рыжей вдруг стало горячо. Снег рядом с ней начал краснеть и таять от алой крови. Девушка хватается за живот, опуская голову. А после просыпается. Поднимает голову с подушек, и хрипло что-то говорит. Что-то совсем не понятное, словно не русский и не немецкий. А после мотает головой, хватаясь за живот и осматривая его на наличие ран. Но их нет, и она понимает что это сон. И чуть не разрыдалась от понимания того, что там, во сне-он убил её. Она не понимала, что говорит Пауль. Голова болела и трещала. Поэтому, после ухода господина, она вновь укладывается в кровать, но боится засыпать. Когда зашёл врач, рыжая лежала на животе, глядя на то, как вода стекает по оконому стеклу. Дождь отступать и не думал. Когда к ней обратились, она обернулась, принимая сидячее положение. На вопрос о кашле, она ответила лающим кашлем, согнувшись в три погибели, и хватаясь за грудь. Кашель драл её изнутри, словно дикие коты. Как приступ прошёл, она осторожно разогнулась, дрожащей рукой убирая волосы с лица. -"болит голова. Мне очень холодно, и жарко". — "Пока что понять трудно, кашель сухой, времени прошло мало и ярко выраженных симптомов, которые указали бы на вид заболевания пока не появились, — сказал доктор. Достал стетоскоп, стал слушать дыхание пациентки. — "Возможно ангина. Возможно всё-таки вирус. Когда вы кашляете, вы ощущаете боль в груди? Если болит, то где?" Доктор внимательно посмотрел на Варю, пытаясь понять, заболела ли она обычной ангиной. Был ли это грипп. Или пневмония. В любом случае, при общем истощении организма любое заболевание могло стать летальным. Ей требовалось срочное лечение. Пауль нервно наблюдал за действиями врача, вслушивался в его вопросы, которые он задавал Варе. Он боялся сейчас. Он давно ещё боялся, что она умрёт, ещё тогда, когда бросал её одну. Там, в том городе. И сейчас ему было страшно. Ещё страшнее, чем тогда. Потому что Варя была рядом, под его защитой — и он не мог её спасти. Мог защитить от Зигфрида или от других врагов. Но не от коварной и жестокой болезни, вцепившейся мёртвой хваткой в истончённое тело. Только не от неё. И чувство собственной беспомощности пугало его в сто раз больше, чем любые опасности. — "Это ведь хорошо, что рано, — нервно бормочет Краузе, ероша волосы, — будет легче вылечить, а?" Прослушивая речь доктора, она раз из раза прокручивала ответ в уме, дабы понять смысл, но гул в голове не давал нормально сообразить. А позже указывает на горло и на грудь, отвечая тем самым, где болит. А боль была сильной, словно и правда колючки в горле и кошки в лёгких. Говорить она не могла, больно. Болезнь стремительно набирала обороты, не желая отпускать хрупкое, не защищённое тело. Ей не хотелось погибать тогда, когда она только обрела счастье. Не хотелось оставлять мужчину. Рыжая хочет счастья. Любви. Да хотя бы просто видеть Пауля рядом с собой! А тут простуда, что может утянуть Варвару на дно, откуда её никто не вытащит. Жар охватывает всё тело, словно её волосы вдруг решили сжечь свою хозяйку до тла, словно тот приятный огонь вдруг озлобился, был ли это обман зрения или на самом деле, но кудри девушки словно горели ярче. Девушка тянется к стакану с проходной водой, что стоял на прикроватной тумбочке для Пауля, а после упала без сил на кровать мужчины, не проявляя признаков жизни. Жалкое зрелище: тонкая, бледная и измученная девушка растянулась в нелепой позе, запрокинув бледное лицо назад. Тьма приняла её в свои липкие объятия, по хозяйски скрывая девушку от глаз Пауля. Её все хотели забрать. Начиная от сельчан, в той деревне, и заканчивая этой самой тьмой, что сейчас забирала Варвару. А она слаба, чтобы противиться, не может вырваться. Через чур слаба, сломавшаяся под ударами судьбы, прячущаяся в тени немца. О таких мечтают, о отличных хозяек, что будут прекрасными матерями и послушными жёнами, что и слова против не скажет. Да вот только нужна такая Краузе? он ведь и так силён и уверен, чтобы набирать уверенности от более слабой и зависимой от него же. Словно Судьба насмехается. Смеётся над Паулем, говоря что он здесь бессилен. Судьба забирала его друзей и знакомых, чуть не забрала его же жизнь (если бы не Варвара), а теперь желает забрать и его рыжего питомца, хоть совсем не давно только дала рыжую ему в руки. А теперь, мол верни. но отдаст ли он её Судьбе, что любит так зло шутить? Краузе никогда не был набожным. Он проливал кровь, творил очень нехорошие вещи и за его спиной была стена, сложенная из кирпичей, каждый из которых был грехом. Он не был набожным. Он знал, что точно попадёт в ад. Но он не хотел об этом думать, потому, что тогда груз собственных ошибок становился непосильным. Он молился каждую ночь за Варвару. Неуверенно, тихо, стараясь вспомнить хоть одну молитву. Иногда своими словами. Иногда он читал маленький псалтырь. Когда ты теряешь последнее, что наполняло твою жизнь смыслом груз ошибок уже не кажется таким тяжёлым. Пауль готов ответить абсолютно за каждый свой поступок, лишь бы только больше не страдали невиновные. Если потребуется умереть, значит он умрёт. Он сделает это с улыбкой, если будет знать, что Варвара жива и у неё всё хорошо. «Пожалуйста», говорит Краузе, глядя в небо. «Как скажешь», шепчет небо. Она выживает. Однажды открывает глаза, снова тощая, снова бледная, будто солнца не видела уже лет сто. Но живая. Позвала его первым делом слабым голосом, но он услышал, потому, что вслушивался в тишину уже очень долго. Вбежал в комнату, сонный и лохматый. Пауль никогда не думал, что будет так счастлив увидеть, как кто-то ест, или садится, или просит принести ему зеркало и расчёску, чтобы распутать свои, отросшие рыжие волосы. Пауль вообще никогда не думал, что что-то могло радовать его так сильно. — "Ты живая, Варя." — Он внимательно смотрит на девушку, улыбается. — "Ты живая. Mir пришёл и ко мне." И не выдерживается, хмурит брови, украдкой трёт глаза, садясь рядом на край кровати. — "У тебя пневмония была. Я думал, что ты умрёшь. Доктор так говорил." Тьма выпустила её, не хотя, словно ещё думала:"а может забрать?" Варвара всё это время была в плену своих же мыслей, своих страхов: переживала самые ужасные моменты своей жизни, ожидая конца этих мучений. Её организм боролся, долгое время, истощая себя до последнего, но боролся. И кто знает что помогло ей проснуться в один солнечный день, молитвы Пауля или же то, что её лечили до последнего, даже назвав безнадежной, или то, что рыжая сама хотела вернуться к нему? Одним небесам известно, что сейчас вновь были безразлично голубыми, до боли и ряби в глазах голубыми. Спальня Варвары пропахла лекарствами и близостью смерти, и хоть яркое солнце царило в этой тишине, играясь лучиками в волосах девушки, отсюда хотелось уйти. Да, когда рыжая открыла глаза, весь её мир сомкнулся вокруг одного человека, что по первому слабому её зову пришел. В этом доме уже долго не было гостей, уже долго не разносились чужие голоса солдат, тем самым заставляя волноваться военных товарищей Краузе, ведь раньше он очень редко отказывался от их компаний. Зрение принимает нужную четкость, девушка с трудом принимает сидячее положение, с широкой, всё еще детской, улыбкой разглядывая пришедшего. Тело девушки непонятно гудело, словно она долго спала, хоть сейчас почти ничего не помнит из тех кошмаров, только то, что она нуждалась в немецком офицере, в бреду постоянно твердя его имя. Она слушает его речи, и когда мужчина садится рядом, не теряет возможности и обнимает его. Тощая. Да на неё взглянуть страшно, постоянно берёт дрожь, и как у немца это получается? Как у него получается её все ещё любить? И любит ли он девушку вообще? Рыжая осознает, что мужчине нужно отдохнуть. Принимает слабые попытки утянуть его к себе в объятия, дабы тот уснул, но так же ясно осознает что не может тут находится, не в этой комнате. Даже голод и желание смыть с себя болезненную грязь не так сильны. -сколько прошло времени? Говорит на русском, после морщится и переводит на немецкий. -«как долго я болела? вид у вас уставший, может ляжете спать?» Может теперь проблемы их оставят? Или шутница Судьба приготовила что-то ещё? И вновь это самопожертвование, и словно вновь вернулось все обратно. И вновь её волосы горели ярким огнем, только дотянись, только коснись и этот огонь тебя согреет на всю твою жизнь. Но коснется ли он этого огня, понимая, что хозяйка этого костра не протянет без него и года?И что сейчас за время года? Какой день и месяц? Сколько не было девушки в этом мире? -«вы мне должны много чего рассказать» Говорит тихо, хоть сама ещё толком ничего немцу не рассказала. Она говорит на русском, привычном для неё и близком, наверное. На том языке. на котором она думает. Почему она говорит, а Краузе становится как-то неуютно? Он ёжится и ощущает какую-то неловкость и горечь, что ли... Почему? — "Двадцать четыре дня, шесть часов и пятнадцать минут", — он притягивает слабое тело к себе и прижимает рукой, другой начав перебирать свалявшиеся рыжие пряди. Он следил за временем. Он ещё никогда так не следил за временем, как в эти дни: дать лекарство, вынести на улицу, чтобы подышала свежим воздухом, перевернуть на другой бок, чтобы не отлежала себе ничего. Когда Пауль приходил домой после рабочего дня, он выгонял нанятую медсестру и сам возился с рыжей. Ему было так спокойнее: возникала иллюзия, что он контролировал хоть что-то. — "Я устал не больше, чем ты, — Пауль улыбнулся. — Не переживай за меня. Я здоров. А тебе ещё предстоит период восстановления. Думал, что откормлю тебя, а что-то всё никак не получается," — он грустно покачал головой. Много чего произошло. Менялась обстановка на фронтах, не в лучшую для Германии сторону. Они окончательно рассорились с Зигфридом. Кто-то пустил сплетни о том, что Краузе спит с купленной им недавно рабыней. Кто-то даже говорил, что рыжая на самом деле не русская, а еврейка. Говорить об этом в лицо ему правда никто из знакомых не решался, а высшему командованию было наплевать на то, с кем спят их офицеры — лишь бы скрывали это и работали хорошо. — "Давай я поесть принесу чего-нибудь? Если хочешь, я окно открою, только укройся получше, чтобы не простынуть." Понял наконец-то. Почему его так напрягала русская речь. Он просто отвык уже. Отвык от мысли, что Варвара — чужая. Что они вообще из разных миров. Ему казался странным сам факт того, что девушка может говорить как-то иначе, кроме как на немецком, пускай и с акцентом. Ему казалось, что она своя. Пока она зависела от него. Пока она была слабой и истончившейся. Пока они мало разговаривали. Пауль просто напросто забыл, что перед ним человек из абсолютно другого мира. Он бы наверное удивился, если бы, например, узнал, что она не празднует Окотоберфест или Бельтайн. Ему казалось это естественным, как воздух. Были бы они вместе, если бы не её состояние? Если бы ей сейчас сказали: Варя, мы тебя освободили, езжай домой. Или, если бы сейчас где-то возник её русский собрат Иван и позвал бы гулять, подарив букет цветов. Хотела бы она назвать своих детей Катей или Димой? А вдруг у неё где-то там ещё есть родственники? Как они вообще могли бы ужиться вдвоём, если у них разным было абсолютно всё? «Она просто зависит от тебя», — неумолимо шепчет внутренний голос. — «Дай ей свободу — и она уйдёт. Она станет старше и поймёт, как сильно ошиблась, понимаешь? Она просто молодая и глупая. Но с возрастом она захочет вернуться к своим истокам. Никто не хочет быть рабом.» — "Хочешь, я тебя в ванную отнесу? Или кресло на улице поставлю? Там сейчас солнечно, красиво. Или что-нибудь купить тебе? Хочешь чего-нибудь?" Краузе пытается заглушить неприятные мысли. Хочет что-то сделать для Вари, что-то, чтобы она улыбнулась, чтобы снова зажёгся огонёк, едва на погасший за этот месяц. Теперь сам немец начал заниматься самокопанием. Но теперь Варвара то верила! Верила, что она ему нужна. Но правда ли это? Слыша число, когда её не было, девица расширяет глаза от удивления, хватаясь за Пауля. Так долго её не было. Так много времени утекло, так много чего она пропустила. И от этого становилось грустно и тоскливо. Она крепко обнимает мужчину, на столько крепко, как может. -«я люблю вас, мой ангел». Варваре было без разницы, кто что говорит, она рада что он даже просто смотрит на неё. Девушка буквально читает его мысли, цепляется за мужчину тонкими пальцами, наклоняя его к себе за ворот рубашки, тонкими губами касается его лба, его щёк. Касается его губ, и так по кругу. Одаряет легкими, теплыми поцелуями. Проводит пальцами по его спине, плечам и груди, словно хочет прогнать его мысли. У неё было много возможности уйти к русскому солдату,когда она еще работала в госпитале, много их притиралось к девушке, но уходили то они нисчем! Она даже ещё была невинна, хоть сколько раз к ней приставали. -«я хочу остаться с вами. хоть немного, не оставляйте меня, пожалуйста.» Ей хочется показать, что она любит немца, но как, если получается то, что она словно...зависима? Да, так и было, но она не уйдет, если он конечно же её сам не бросит. Даже её слова звучали через чур банально, хоть и были искренними. Рыжей было тяжело. Понимать что она тут только раб, которого в любой момент могут вернуть на тот рынок без надобности. — "Хорошо," — он кивает головой и, как в ту ночь, в её деревне, ложится рядом, осторожно притягивает девушку к себе. Руки у него большие и какие-то глубокие, потому, что Варвару он обхватывает ими целиком, она почти тонет в его лапах. Лев лёг подле лани и убитый встал и обнялся с убившим его. — Mir. Пауль снова шепчет это слово, он хочет произносить его только на русском, оно звенит в ушах и вгоняет в дрёму. Рыжий — цвет мира и надежды. И до тех пор, пока столь сильное и крупное существо, как Пауль, могло так нежно и трогательно обнимать кого-то настолько слабого и хрупкого, как Варвара, до тех пор надежда ещё оставалась. Надежда на лучшее. Надежда на то, что человечность победит, вопреки всем предрассудкам, вопреки жестокой идеологии нацизма, вопреки гордыне и этой безумной звериной жестокости. И с Пауля слезает эта его высокомерность, его статус, его правильность. Им движет простое и древнейшее чувство. Это чувство смиряет львов и тигров, превращает драконов в ящериц, а волков в ласковых собак. Краузе вспоминает реки крови, пролитые по его вине, собственную злобу и ощущение превосходства над другими не-арийцами, и все эти воспоминания кажутся ему безумно далёкими, как-будто ненастоящими, как-будто там не он был. Он мысленно клянётся себе, что Варвара никогда об этом не узнает. "Сколько ты руских убил?" — намешливо спрашивает его отражение во сне. Он смотрит на себя — высокого, одетого в чёрную форму. Кресты и черепа. Руны. Взгляд зверя. Глаза полыхают голубым огнём в черноте провалов глазниц. "Это был не я!" — кричит Пауль, смотрит на свои руки, а они в крови по локоть. "А скольких замучили по твоему приказу?" — отражение хохочет, тянет руку в нацистском приветсвии. "Это был ты, а не я!" "Но ведь я — это и есть ты." Омуты голубых радужек затягивают, в голове играют военные марши и Пауль вздрагивает и просыпается. Оказывается, он уснул прямо в кровати Вари, перебирая рыжие волосы. Во сне он сполз ниже и удобненько устроил голову на её впалом животе, причинив наверное сплошные неудобства. Удивительно, думает Пауль. Удивительно. Который раз засыпают в одной кровати а так ниразу и не переспали. Просто триумф невинности какой-то. Тихонько, чтобы не тревожить спящую девушку, Краузе встаёт и уходит, говоря себе, что это не побег. Ему пора на работу. Ей пора выздоравливать. Может быть на этот раз всё наладится. Перед тем, как уйти, Краузе наклоняется и легонько целует свою спящую царевну в губы. На душе становится тепло и тихо. Варваре нравится это, тонуть в его руках, чувствовать его запах, его тепло. Рыжая улыбается, разглядывая Пауля. Даже было странно, большой и побитый судьбою лев, склоняется к хрупкой лани, чья шкурка блестит на солнце рыжим золотом. Она отгоняет это наваждение, своими тёплыми касаниями, своей старой, русской колыбельной, что когда-то ей пела мать. И огонь, рыжий, обжигающий для зла, поднялся за спиной Пауля, захватывая его кошмар перед тем, как тот просыпается. Обладательница этого огня всё ещё спит, обнимая мужчину, запустив в его волосы тонкие пальцы. Неудобств он ей не приченял, ей только нравилось это, чувствовать его тепло и слышать его дыхание. А разве, чтобы спать вместе, нужно обязательно заняться любовью? Странная логика. Варвара проснулась к обеду, когда к ней пришла медсестра. Девицу отмыли, девицу переодели и накормили, волосы заплели в тугую косу, вплетая в волосы алую ленту. Девица за этот день успела немного наверстать упущенное в учёбе, успела даже помочь горничной с уборкой, а Фёдору с садом. Да, старик уже пришёл в норму, а теперь занимался с садом. И уже как почти второй месяц дом Пауля утопает в зелени и цветах, что выращены со старческой любовью. И теперь спальню Пауля украшал букет ярких, алых цветов, что так напоминали её волосы. Господи, да почти всё в этом доме начинало напоминать о рыжей! Словно она здесь живёт давно, словно она знает каждый кирпичик в этой кладке. Пауля ждали. За долгое время его ждали. Варвара, облаченая в белое, словно подвенечное, платье, сидела в гостиной, на мягком диване, дочитывая очередную главу книги. А как входные двери отворились, немца чуть с ног не сбила рыжая пигалица, обвивая шею мужчины тонкими руками и касаясь губами его лба. Милая. Милая Варвара, знала бы ты, что тебя ждёт, сомкнулась бы в себе. Влюблённость сташная штука. Она делает из тебя розовую тряпку и выбивает напрочь из головы все мысли. Почти как грипп. В голове туман. Морда красная. Бросает то в жар, то в холод. Жуткое заболевание, ей Богу. Его сослуживцы понимающе ухмыляются и шепчутся за спиной. Пауль улыбается и напевает под нос что-то весёлое. Раньше он чаще бывал мрачен, чем весел, презрительно кривил лицо, так, словно кругом одни унтерменши, тратил всё время на работу и громко и долго ругался на подчинённых за косяки, угрожая трибуналом. Теперь его словно подменили. Он стал гораздо спокойнее и, не смотря на то, что он до сих пор выглядел, как эталонный нацист своего времени, ушло из его внешности что-то злобное и отталкивающее. Что-то пугающее и вместе с тем притягательное. Краузе стал более... домашним, что ли. То ли форма на нём иначе сидела, то ли взгляд стал веселее. Но это заметили абсолютно все в его окружении, не смотря на грубый шрам, перечертивший верхнюю губу, после драки с Зигфридом, Краузе казался добрее, чем раньше. И ещё кое что. Он больше не сидел в военной части до ночи, стремясь быстрее закончить дела и уйти домой. Потому, что дома его ждали. Искренне. Его большой рыжий ребёнок, который радостно кидался на шею и щебетал что-то о своих успехах в немецком. И Пауль впервые понял, что это такое, когда ты кому-то нужен. Раньше он предпочитал тратить себя только на карьеру, не понимая смысла серьёзных отношений. Ему нравилось быть свободным и каждый раз спать с новой роковой красоткой. Но с приходом Вари стало не так. Рядом с ней он ощущал себя большим и сильным. Ему хотелось быть героем для неё. Ему было приятно, что для кого-то он царь и бог и что кто-то искренне считает его лучшим. И она была причиной. Самым главным шрамом его жизни. Она наконец-то начала округляться, в положенных для девушки местах. И Пауль однажды заметил это, когда Варя прощеголяла перед ним в тонком льняном платье, а потом наклонилась, чтобы поднять ленту, выпавшую из волос. Ткань натянулась на бёдрах и ягодицах и с тех пор Пауль уже не мог не смотреть на эту часть её тела. Он старался делать это незаметно, но иногда ему казалось, что он пялится на Варю слишком явно и тогда он краснел и отводил глаза. И это его пугало и немного напрягало. Потому что ему было уже тридцать шесть, он не был мальчиком и даже парнем — у него был большой опыт в этом деле. Но проклятое чувство влюблённости смущало его разум и весь опыт катился псу под хвост. Воспринимать Варю, как ребёнка уже не выходило — у неё была фигура девушки, и фигура эта, под влиянием хорошего питания, отдыха и красивой одежды, улучшалась не по дням, а по часам. Кроме того она сама активно лезла к нему обниматься и целоваться и её поцелуи: неумелые, какие-то наивные возбуждали сильнее любых страстей, которым он предавался со своими любовницами. И самым ужасным было то, что Варя была ещё слишком маленькой и неопытной, чтобы понять, что её поведение было чрезвычайно провокационным. Ведь за это время, пока был ранен он, пока болела она, отношения их были лишены недвусмысленного подтекста. И Краузе прекрасно понимал, что они должны были начать спать уже давно, по всем законам логики. Но установленные им же барьеры мешали ему. Возраст, нация, её зависимое положение, её наивность и его прожжённость — это смущало его. Ведь он сам обещал себе, что не будет пользоваться положением Варвары, всё-таки он был офицером, эталонным арийцем, он должен был подавать пример чести своим солдатам. А вместо этого он как дурак влюбился в русскую девчонку, которая ему в дочери годится. Вари в его жизни и в его доме стало слишком много. И в его сердце, пожалуй тоже. — "Здравствуй, — он улыбнулся, потрепал льнущую к нему девушку по голове и поцеловал в подбородок. — "Как твой день прошёл?" Пауль аккуратно снял с себя девушку и стал распутывать прядь её волос, зацепившуюся за его погоны на правом плече. Она была в белом платье. И от этого казалась ещё более невинной. Пауль старался не смотреть на неё, поглощённый выпутыванием пряди, чтобы Варвара не увидела, как его уши предательски краснеют, когда тонкая ткань при любом движении её тела выдаёт все формы. Мысли в его голове возникали отнюдь не невинные. — "Варя, я хотел тебя предупредить: завтра мне нанесёт визит Зигфрид. Он хотел со мной помириться, после той драки, — Краузе облизнул шрам на губе. — "Я знаю, что он в прошлый раз повёл себя... Отвратительно. Но я хотел бы дать ему шанс, когда-то он мне очень помог и... если что-то пойдёт не так, я его выгоню, хорошо? Если он как-то не так на тебя посмотрит или что-то скажет... просто дашь мне об этом знать. Третьего шанса я ему давать не намерен." Его тон был извиняющимся. Ему было неловко от того, что он вынуждает Варвару снова видеть обидчика. Но и просто так порвать многолетнюю дружбу с Зигфридом Пауль не мог. Хотя их взгляды касательно нацизма давно разошлись, Краузе надеялся, что его товарищ тоже поменяет свои взгляды. Ведь Пауль же смог, значит и Зигфрид сможет. К тому-же Зигфрид не знал, что Краузе уже давно не так предан фюреру и отказ в этом разговоре был бы подозрительным. — "Он будет один, никого больше." Не одна она так влюбилась, с концами, утопая в Пауле и даже не желая пытаться выбраться. Просто уходит на дно. Она посвятила всю себя немцу. Честно. Как бы это глупо не звучало, она буквально жила им. Да, она боялась строить какие-то планы на будущее, хоть жутко хотелось. Да она пару раз палилась перед Паулем, когда таила под платьем маленькую подушку, глядя на себя в зеркале с "животом". Как же ей было тогда неловко перед ним. Была бы возможность у Варвары, она бы встречала его после работы у ворот в военную часть чуть бы не каждый день, но это опасно. Как и для неё, так и для Краузе. Да, на теле её было множество шрамов, отметин. Худоба только только уступала место красоте. Но она чувствовала себя куда лучше, куда увереннее. Не боялась одевать платья с короткими рукавами, дабы были видны корявые шрамы на запястьях. Не стыдилась больше своих ярких волос и веснушек, помня что иногда Пауль вырисовывал какие-то свои фигуры на её плечах и спине. Рыжик долго не понимала, почему мужчина краснея, отводит от неё взгляд, да и долго ещё не поймет. Её мышление никак не сводится к сексу. Словно она в монастыре все это время была, слепо веря законам того места. Наивная, уже не маленькая девочка. Да, целовать и обнимать Пауля она любила. Да просто, от понимания того, что его может скоро и не быть рядом с ней, усилял желание обнять его. Рыжик тут же залилась рассказами о изученном. Речь её становилась лучше, и акцент был чуть менее заметен. Получится ли когда-нибудь выдать её за немку? Сменить ей имя, дать другое гражданство? Чтобы она перестала бояться каждого незнакомого человека. Девушка не шевелилась, дабы прядь не натянулась и не было больнее. Руки её, все так же тонкие, но уже не настолько болезненные, лежали на груди мужчины. Личико забавно морщилось, когда она вспоминала трудности изучения языка. А после лицо её застыло, когда она услышала о друге Пауля. -"Я буду рада, если вы помиритесь. Я не хочу быть проблемой, и не хочу вам мешать." И эта фраза въелась ей в голову, в дальнейшем вызвав трудности. Рыжик в тот вечер всё так же провела с немцем, всё так же уснув у него под боком, слушая очередную историю с толстой книжки. Помириться с Зигфридом у Пауля получилось. Варвара не попадалась мужчинам на глаза, будучи в своей комнате и лишний раз не высовывая нос из спальни. Зигфрид часто посещал дом Краузе на протяжении месяца, пока не решился избавить своего друга от зависимости от грязной. Но вновь всё пошло не по плану. Пока Пауль отлучился к пришедшему курьеру за посылкой от дальних родственников, товарищ его воспользовался случаем, и пошел бродить по дому, с определенной целью. Со страшными мыслями, про которые узнай Пауль, то не было бы этой дружбы больше. Комнаты. Коридоры. Лестница. Вновь коридоры. -Где же эта сучка?-тихо шипит на немецком, открывая очередную дверь в комнату и замечая хрупкую девицу, что дремала на просторной кровати, укрыв тонкие плечи шалью. Чёрное, лёгкое платье, что в идеале было до пят, задралось рыжей до бёдер. Но она то спала. Да и немца не интересовали её формы. Меньше проблем. Меньше будет кричать и привлекать внимание. Тяжёлые шаги приглушает мягкий ворсистый ковер. Варвара открывает глаза только тогда, когда кровать прогинается под весом Зигфрида, а на её шее смыкаются грубые пальцы, что сжимают с каждой секундой сильнее. И звука не может произнести, только хрипит, царапая руки мужчины. Воздух. Его становится мало. Всё меньше. А мужчина ухмыляется. Какая кривая, злобная улыбка. Словно у гиены. -"Грязная свинья. И ты посмела забрать у нас Пауля?! Я вообще удивлён, как он на тебя взглянул. Жаль, очень жаль что в прошлый раз я не показал тебе твоё место. Ну ничего, ты отправишься прямиком в ад." Рыжая не понимает, за что ей такое отношение. Не понимает, и никогда не сможет понять. На затворках памяти словно пускают салют. Пах. Пах. Пах. Мир начинает терять краски, а руки слабеют. Она перестает попытки разжать его пальцы, откидывая руки по сторонам и нащупывая тяжёлый кувшин, что был наполнен водой. Сознание бросает её. -Проснись, бисова дивка! Проснись, кому говорю! Голос. Такой родной и забытый голос её брата, которого она потеряла на войне, даже не зная, жив ли он. Как она могла про него забыть? -Проснись! Мама ругается! Рыжая хочет жить. Для того, чтобы найти брата. Для того, чтобы дарить Паулю счастье. Для того, чтобы когда-то её дети, назвали её мамой. Она открывает глаза, хватая кувшин одной рукой. Очень тяжело, руку сводит жуткая боль, но сейчас не до этого. Зигфрид не замечает, глупый. Ему нравится то, что он сейчас делает. Не зря его же слуги его боялись, зная о том, что он делал с русскими жителями деревень, где он останавливался. Считает секунды до того момента, как её глаза застынут. Глаза, что сейчас его пугают: глубокие изумруды, что тянут на дно. Рыжая уже не различает толком очертаний. Просто бьёт. Немца сначала окатывает водой с кувшина, а уже после он падает во тьму от удара. Мало того, что удар был на удивление сильным, так ещё и сам кувшин тяжёлый и без воды. Руки его отпускают хрупкую шею, оставляя следы, мужчина заваливается на бок, с ужасом глядя на свои пальцы, и падает на Варвару. Взгляд его застывает. Пришёл, чтобы убить. А в итоге сам встретил рыжую смерть. Варвару окатывает прохладной водой, из-за чего тонкое Платье тут же облепляет хрупкое тело. После её осыпает осколками от кувшина, оставляя пару царапин. И в конце она пачкается в крови арийца, что своим весом придавил её к кровати. Она отталкивает его от себя, на пол. А после замирает, жадно вдыхая воздух. У него же тоже есть семья. Дети. Жена. А она лишила их счастья. Рыжая сгибается пополам, глядя на окровавленные руки невидящим взглядом. Если бы не голос Виктора, что неожиданно всплыл на затворках памяти, Зигфрид спокойно бы оставил её труп, отправившись к Паулю с чудесной новостью. Звук разбивающегося стекла раздался по дому довольно громко. А после и падение тяжёлого тела так же разнеслось по этажам. Фёдор этого не слышал, будучи в саду. Горничной же дома нет. Только Пауль, что уже спровадил курьера. "Чего ты с ней возишься?" — морщится Зигфрид. "Слишком она у тебя отъелась." — Зигфрид насмешлив как никогда, его красивое лицо искажает гримасса презрения. "Уж не твоя ли она любовница?" — Зигфрид становится очень серьёзным. "Всё нормально. Расслабься. У меня всё под контролем." — Пауль отмахивается и переводит тему. Но Зигфрид начинает понимать. И это бесит его до помутнения в глазах. Краузе не мог променять идеологию на юбку. Он не мог предпочесть эту русскую свинью их постоянным вечерним посиделкам и яростным дебатам о том, как лучше избавить мир от жидов. Ведь Пауль всегда был гордостью их круга. Эталонный, чёрт бы его побрал, ариец, супер-человек, прошедший восточный фронт. Как так вышло, что он стал путаться с этой... рабыней!? С этой славянской свиной рожей?! Как он мог начать портить свою кровь об.... это мерзкое существо?! Зигфрид не понимает. Но он зато понимает другое: Паулю надо помочь. Для этого ведь и нужны друзья? Рыжая сука должна умереть. Ради высшего блага. Ради свободы Пауля. А Пауль забудет, погрустит денёк, а завтра ему Зигфрид новую девку купит, краше этой. Только так врачуют несовершенство. Зигфрид сделает из Краузе совершенного белого человека, достойного носить Руны Зиг. Неладное Пауль заподозрил только тогда, когда прошло минут двадцать с момента, как Зигфрид ушёл в ванную помыть руки перед обедом. Краузе последовал за другом, зашёл в ванную для гостей, никого там не обнаружил, решил, что Зигфрид на правах близкого друга проигнорировал гостевую и пошёл наверх в личную ваную Пауля. Его охватило чувство беспокойства, плавно перетёкшего в панику, когда и в ванной на втором этаже друга не оказалось. Где он? Куда делся? Пауль растерялся на секунду, а потом до него конечно дошло и он проклял свою доверчивость по отношению к этому ушлёпку. — "ЗИГФРИД! — он выкрикнул имя страшным голосом и кинулся в комнату Вари, — "Не смей! Не делай этого!" Ввалился внутрь, ожидая увидеть худшее и застыл на месте с ужасом глядя на развернувшуюся картину. Всюду была кровь. Не ясно чья. На кровати лежал неподвижно его друг, волосы его золотистые раньше, теперь были красными от крови. На голове зияла жуткая рана, внутри которой виднелось что-то белое. — "О боже... — Пауля пошатнуло, он схватился рукой за стену и спросил севшим голосом: "Что произошло?!" Что было бы, если бы она не убила бы его? Что бы сделал Пауль, увидев хрупкое, бездыханное тело на кровати, где они совсем недавно мирно спали? Разозлился бы он? Горевал бы? Или и правда, забыл бы на следующий день, купив новую русскую рабыню? Рыжую трясло, словно в лихорадке. "-Убийца. Шептал голос в её голове. -Монстр. Если его попросил тебя прикончить Пауль? Что тогда? Она не слышала, как Краузе зашёл в комнату. -Ты убила его. Может у него есть семья? Не подумала?" Голос насмехался, словно кто-то наблюдал со стороны, сидя очень близко. На плечи ей словно давили, пригиная к земле. Шея ужасно болит, отчетливый отпечаток пальцев Зигфрида начинает краснеть. Позже он посинеет, оставляя девушке память о том, что она натворила. Девица поворачивает голову, глядя на Пауля не видящим взглядом. А после встаёт с кровати, наступая на осколки, что были разбросаны по полу, и пачкая ноги как в своей, так и в чужой крови. Лучше бы она не вставала. Лучше бы не видела этого всего. Лицо рыжей перекашивается, словно от ужасной боли. Она делает пару шагов вперёд, а после падает на колени, в лужу ещё горячей крови. От этого ей ещё хуже. Видя вокруг себя алую жидкость, она склоняется к полу, зажмуривая глаза и обхватывая голову окровавленными руками. Вся в этой жидкости, что начиная высыхать, чернеет. Не сошла ли она с ума, убив одного человека? Нет. Просто хочет сбежать из этого ада, что прорвался в её Mir. Что с ней сделает Пауль? Пауль. Вспоминает, что только его видела. Поднимается, подползая к немцу на коленях, хватаясь за его руки, рубашку, оставляя на всём следы. -"Я не хотела! Не хотела! Не хотела!" Чуть бы не плачет, пытаясь поймать взгляд мужчины. Выглядит она жалко. Перепачканная кровью, с противно прилипшим платьем, с лохматыми волосами, бледным ликом и отметенами на хрупкой шее. -"Я не хотела!". Голос срывается чуть бы не на крик. Она не в себе. Не понимает, что происходит. Может это кошмар, и сейчас она проснется? Пауль не знал, как он к этому относится. Он смотрел на неподвижное тело, на разбитую голову. Он чувствовал смятение, секундную жалость, потом облегчение, что это не труп Варвары, потом даже небольшое удовлетворение от того, что гад поплатился за свой дерзкий поступок. Зигфрид был.... просто был. Мудаком тем ещё, высокомерным жестоким ублюдком, который любил травить людей собаками и на всех смотрел свысока. И не было у него ни жены ни детей, к счастью. И друзей не было, кроме Пауля — остальные офицеры его боялись и ненавидели. Но для Пауля он, как ни странно был другом. К Паулю Зигфрид относился лучше, чем к другим, может быть потому, что считал его равным себе, а может просто хотел, чтобы хоть кто-то относился к нему хорошо и ждал этого от Краузе, который нелюбил его так же, как и остальные офицеры. И поэтому Краузе не знал, что думать. Он бы без промедлений сам бы убил Зигфрида, если бы вошёл в комнатв минутой раньше, он ставил Варю выше него, он совершенно точно не считал убитого жертвой, скорее уж неудачливым палачом. Но и ненавидеть Зигфрида в полной мере Пауль не мог, всё ещё помня, как тот добился, чтобы Краузе вернули с восточного фронта домой, после повторного ранения, тем самым возможно спася ему жизнь. И как Зигфрид всячески навязывался к нему в друзья, предлагая помощь в той или иной ситуации, и постоянно приглашал к себе в гости, и агрессивно нападал на любого, кто смел говорить в сторону Пауля хоть что-то нелицеприятное. Это было... неоднозначно. Зигфрид был чудовищем. Но к Паулю то он относился хорошо и вероятно даже сейчас, убивая Варю, искренне верил в то, что спасает своего товарища от позора. Пауль же принимал его дружбу снисходительно и сам был готов убить сегодня, если бы Варя не опередила его. И как реагировать на то, что русская только что убила немецкого офицера и подставила их обоих Краузе тоже не знал. — "Перестань, хватит, — он нахмурился и стал поднимать Варю на ноги, но тщетно, она намертво вцепилась в край его рубашки — "Я знаю, что ты защищалась, знаю, что не хотела, успокойся, не паникуй, Варя" Пауль слегка потряс её за плечи. Его самого потряхивало. Он однозначно не злился на неё. Он ощущал страх от того, что она могла сегодня умереть. Ему было немного жаль Зигфрида, всё же соотечественника и когда-то близкого ему по идеям. Но Варю он ставил выше. Выше всех ступеней и логики и сомнений. — "Всё прошло, ты в безопасности!" Дикий отчаянный страх в её голосе. Мольба. Ужас. И смирение. Словно она ждёт, что Краузе вот-вот достанет пистолет и убьёт её на месте. Стеклянные глаза мёртвого Зигфрида, серые, широко распахнутые, равнодушно глядящего в их сторону. — "Я тебе верю." Желание доказать самому себе, что он не злится, что ему не жаль. Желание успокоить её и показать, что он не убьёт, что он любит, что она принадлежит ему, а он ей. Адреналин в крови. Всё это перемешалось внутри. Пауль встал на колени перед рыжей, схватил за руки, отведя их от своей рубашки, а потом наклонился и поцеловал её. Смазал кровь с лица, ощутил вкус металла во рту. Кровь Зигфрида и кровь Вари на вкус одинаковая. Не отличишь где чья. Краузе сжимает руками её плечи и не сильно вжимает в пол, углубляя поцелуй. Старается не причинять боль, но действует настойчиво. Мощные чуть шершавые ладони блуждают по её телу, проскальзывают под платье, оглаживают изгибы талии и бёдер, очерчивают полосы шрамов, нащупывают косточки позвонков. Зигфрид смотрит в пустоту. Паулю кажется, что на них. Варвара наконец-то принадлежит ему и их судьбы навечно скреплены кровью. Надо избавиться от трупа. Надо замести следы. Но пока что Краузе купается в чужой крови и мешает красное с рыжим. И это так мерзко и аморально — в луже крови, в осколках, рядом с трупом, первый раз для неё, долгожданный для него. Жутко. Не правильно. Но так закономерно и символично. Она невинность — Он война. Их руки обагрены красным, но они сливаются в одно целое, вопреки всему. — "Я тебе верю, — хрипло шепчет Пауль ей на ухо и прижимает к себе. Зигфрид хотел отнять у них их Mir. Он ведь не знал, что этот Mir не удалось отнять ни времени, ни расстоянию, ни войне. Они — Рок. Все, кто идут против Рока умирают. Варвара не сможет так. Не сможет заступиться за него. Не сможет в открытую помочь. Не имея права голоса, права слова и просто не имея возможности безопасно пройти по улице, она будет вынуждена прятаться в тени мужчины. Некоторые посчитают это глупостью, сменить друга на женщину. Но что, если эта женщина будет принадлежать только ему, оставаясь всепрощающей и доброй? И пусть он ей изменит раз за разом, и пусть он будет оскорблять её. Она всё равно его простит. Она тянула его на дно. Точнее на пол. Хотя и на дно тоже. Где он был раньше? А где он сейчас? Кем он стал, будучи в объятиях этой чертовки? Она ведь не может быть всегда такой доброй. Она ведь когда-нибудь откроет свою другую сторону. Но уж точно, для Краузе она будет всё тем же ангелом. Наберётся сил. Смелости. И будет хорошим хранителем мужчины. Мертвой хваткой держится за его рубашку, взгляд пугающий, словно у загнанного в угол зверя. Ангел запачкал свои крылья в крови, делая перья алыми. Рыжие волосы выбились из косы, теперь будучи растрепанными и торчащими в разные стороны. Да, рыжая ждала того,что через мгновение она замертво рухнет рядом с Зигфридом, с аккуратной дырой во лбу. А после она затихает, не отводя испуганного взгляда с лица Пауля. Она доверяет ему. И пусть платье становится тяжёлым из-за впитавшейся крови, и пусть нежная кожа её пачкается в алый, и пусть рыжие волосы вспыхивают в луже алого, подобно уголькам, что вспыхивая в последний раз, затухают. Она таяла в его руках, жадно хватая поцелуи и тёплые касания. Она изгибалась под ним, невольно показывая гибкость и очарование молодого тела, что словно было поцеловано солнцем. Да словно само будучи тем ярким светилом, что греет, но может и сжечь. И разве он даст погаснуть этому солнцу, что светит только ради него? Как бы не было банально, как бы не было нереально в такое время, но Краузе был первым, кто отметил рыжую лань своим запахом, своими поцелуями и любящими касаниями. И она отвечала тем же. Да. Это было ужасно, быть рядом с трупом, которого она совсем недавно лишила жизни. Но он больше ничего ей не сделает, он больше не сможет нарушить их Mir. Хрупкая, словно первое создание весны, по своему прекрасная, а так хватается за монстра, врага своей родины(хотя, а где теперь её Родина?), не желая его отпускать. Становится с ним одним целым, единым оргазнизмом, чьё сердце бьётся в унисон, чьи мысли переплетаются в одну. Но почему тогда на других, добрых и отзывчивых, она смотрит с подозрением, кутаясь получше в ткань своих одежд и стараясь поскорее скрыться в тени. Она боится мужчин после года в неволе, но всецело доверяет Паулю, что мог быть ещё тем уродом. Она совсем юна. Немцу достался алый цветок, с хрупким стеблем и лепестками. Какая разница у них в возрасте? Сколько ещё людей будут удивляться, когда будут понимать, что она не его дочь? А как у них будут отвисать челюсти, когда к Паулю и Варваре будут нестись их дети? Девушка вжималась в немецкого солдата, глядя на него сквозь слипшиеся пряди волос. Тело её измазано кровью, что уже засыхала, неприятно стягивая кожу. След от попытки удушения болел, и теперь словно алая лента обматывал хрупкую шею, но ей это не мешало. Обхватывает тонкими руками его плечи, поджимая под себя ноги. Да, если не брать шрамы, то фигурка у неё хорошая. Но за вечной горой тряпья этого почти не видно. Перед кем она может свободно щеголять в тонком платье? Только перед немцем, и только тогда, когда знает что тот один. Труп он закопал в саду, с помощью Фёдора, не ставшего задавать лишних вопросов. Зигфрид нашёл своё последнее пристанище под плакучнй ивой, раскинувшей ветви в его саду. Здесь его никто никогда не найдёт и не возложит к могиле цветов. Впрочем, их и возлагать было некому, ведь окружающие люди Зигфрида ненавидели, а близких у него не было. Так что искать бы его точно не стали, разве что на работе. Пауль благодарил судьбу за то, что их встреча сегодня была незапланированной и никто нн знал, куда именно ушёл Зигфрид, а значит подозрения не должны были пасть на Краузе. Нет трупа — нет преступления. В конце-концов зелёный старинный сад — это лучшее, что могло бы стать посмертгым домом для его друга. Не взрывная воронка на фронте, не костёр, не виселица и последующая яма в виде братской могилы. Всё равно он бы плохо кончил. Пускай уж лучше от рук невинной девушки, чья доброта наверянка дала бы второй шанс и Зигфриду, будь он только чуть менее жестоким. Нет. На его могиле будут лежать цветы, возложенные хрупкой рукой его же убийцы. Его могилу часто будет посещать рыжевласая, сидя напротив дерева и шёпотом, из раза в раз просить прощения, срывая сорняки и оставляя только прекрасные цветы. Откуда она узнает, где тот покоится? Фёдор не умолчит, расскажет ей. И только ей. Рыжая будет сожалеть об этом до конца своего жизненного пути, зная о том, что он мог встретить новую жизнь. Любовь. Завести семью. Ведь Пауль смог, хоть и сам был не ангелом. Пауль докурил сигарету, стряхнул остатки пепла в горшок с цветком и стал подниматься на второй этаж. После того, что сегодня случилось, они ни о чём не разговаривали. Полусидели на полу обнявшись, некоторое время, он покрывал её кожу поцелуями и пытался посчитать веснушки на местах, где не было пятен крови. Потом он отнёс Варю в душ, замотал бинтом её ступню, пораненую осколками вазы и отвёл в новую комнату. Старую комнату предстояло отмыть от крови и эта обязанность пала на Фёдора, так как он был единственный, кто точно ничего бы не растрепал. Новая комната Вари была больше предыдущей, из окна открывался чудесный вид на сад, любовно облагороженный заботливыми руками Фёдора. Пауль надеялся, что сад отвлечёт девушку от неприятных мыслей. Сейчас он стоял перед дверью в её покои и подглядыаал в замочную скважину, пытаясь понять, спит она или нет. После молчания, длившегося весь день, Краузе понимал, что они должны поговорить о случившемся. Убивать в первый раз всегда тяжело, это калечит психику. Краузе хотел понять, насколько трезво Варя мыслит и что испытывает сейчас. Он надеялся, что сможет успокоить её и вселить надежду на лучшее. Он чувствовал, что сейчам нужен ей как никогда ранее, ведь против собственных демонов она была бессильна. — "Я могу войти?" — Пауль аккуратно постучал в дверь костяшками пальцев и замер в ожидании ответа. Он вздохнул, не услышав ответа на свой вопрос. Пауль видел в замочную скважину, что она не спала. Он подумал о том, что возможно она просто не хотела, чтобы он застал её в нынешнем состоянии. Может быть она всё ещё испытывала стыд за то, что сделала. — "Я войду", — Краузе тихо открыл дверь, полы чуть скрипнули под ногами, когда немец зашёл внутрь. Она сидела на кровати, сгорбившись и смотрела в стену. Судорожно обнимала себя за рёбра, водила пальцами по коже, словно хотела снять её целиком. Простыни сбились. Ветки деревьев из сада стучали в стёкла. Зрелище было угнетающим, сквозило во всей фигуре Варвары какое-то тупое отчаяние, какая-то загнанность, столь сильная, что Пауль мог чувствовать её даже на расстоянии. — "Варвара?" — он понял, что не дышит. Шумно выдохнул и присел на края кровати, потрепав её по плечу. Тишина. Краузе закрыл глаза, ему показалось, что он просто оглох, но в комнате действительно было так тихо. И он хотел как-то эту тишину нарушить, но не знал как. Что тут скажешь? "В этом нет ничего страшного, Варвара." "Люди смертны." "Он это заслужил." "Я тоже убийца. Я тоже убивал." Как будто бы ей это поможет. Ей — девушке, которая спасла собственного палача от смерти, а теперь тосковала от того, что убила человека, который её человеком не считал. Ангел без крыльев. Пауль чувствует себя чудовищем на её фоне. Он слушает тишину, протягивает ладонь и кладёт на её сгорбившуюся спину. Чувствует, как через рёбра и кожу бьётся её сердце. — "В первый раз всегда так... Я бы тоже его убил. Не думай, что ты... это война. Понимаешь? Все умирают. Ты не должна думать об этом. Зигфрид, или я, или кто-то ещё — мы развязали это и нам за это платить. И возможно тебе ещё придётся убивать.Я бы очень хотел. Чтобы ты... если кто-то будет тебе угрожать, убила его не задумываясь. " Краузе придвинулся ближе. Наклонился к её уху и прошептал почти не слышно: — "Даже если этот кто-то будет мной." Даже если так. Пауль уверен только в одном: выжить кто-то из них двоих просто обязан. И этот кто-то будет точно не им. Потому, что Рыжий — цвет жизни. Огонь даёт жизнь. Пауль Краузе понимает, что в этой войне у него появилось кое что куда более важное, чем долг Родине или Идее. Он держит в руках дикий полевой цветок и он должен сохранить этот цветок. Чтобы потом, когда будет пепел и Смерть, чтобы этот цветок напоминал людям о том, что Надежда ещё есть. Рыжий — цвет надежды. — "У тебя остался кто-нибудь, — Краузе запинается, слегка удивившись собственному вопросу, который слетел с уст неожиданно для него же самого. — Кто-нибудь... дома. Твоя... семья. Есть хоть кто-то?" Он не был уверен в том, чо этот вопрос уместен. Он знал, что возможно этим заставит её вспомнить об утратах, но он надеялся что это отрезвит её и вернёт в реальность. Он надеялся отвлечь её от мыслей об убийстве, а может быть и разбудить ненависть к немцам за убитых родственников. Тогда она перестала бы считать Зигфрида жертвой, а себя палачом. Слышит его голос. Голос, что словно пробивался сквозь гущу воды. Такой родной, но в то же время чужой. "Он твой враг." "И где ты из-за него оказалась?" "Эти шрамы из-за него." "Уходи с этого места. Дальше будет только хуже." Мысли. Они кричали в хрупкой девице, хоть со стороны этого не слышно. Кричали, оглушая её и загоняя в саму себя. И только касания немца заглушило мысли, давая ей хоть немного трезво мыслить. Она чувствует его тепло, чувствует его запах и его дыхание. А после слышит его слова. Изумрудные глаза распахиваются, словно блюдца. Рыжая судорожно хватает воздух безкровными губами, оборачиваясь к Паулю. Убить его? За свою жалкую жизнь? Нет. Никогда. Она не позволит себе сделать такую глупость. Не посмеет. На второй вопрос, его сносит тяжестью маленького тела. Русская обняла его, тем самым завалив на кровать. Кто у неё мог остаться? Весть о смерти отца пришла, когда она долечивала Пауля. Смерть матери она сама видела. Где-то там остался только брат. Но жив ли он? Да и он наверное, считает, что нет больше Варвары. Ибо дом её сгорел до тла, только каменные стены остались. -"Есть. И этот человек вы." Поднимая голову с его груди, девица разглядывает лицо Краузе. Куда она его утащила? На какое дно этого мира? -"я ведь жизнь вам испортила. Нарушила ваш покой и ваши идеи. Да даже друга вашего утащила на дно, откуда не выбраться.Я русская свинья. Шлюха советская, не имеющая представления о том, что такое жизнь. Уродина, чьё тело покрыто шрамами. Псина, которая никак не может помочь. Так почему. Почему я всё ещё жива?!" Каждое её слово врезалось в разум мужчины, отпечатывалось в его памяти, вместе с этими, широко распахнутыми глазами перед ним. Однако, ангелам тоже больно. Однако, и не только по её телу есть раны. На душе они уже гниют, и не первый день. Вопрос задан чуть бы не криком, не разрывая зрительного контакта и находясь рядом с мужчиной не привычно близко. Она когда спала с ним, не была так близко как сейчас. Она ведь и правда считала себя свиньёй, хоть отдавала последние куски пищи другим, хоть делилась крохами тепла и Надежды с другими. Шлюхой она быть не могла, лишаясь невиности в тот самый раз, когда была с Паулем. Уродиной. Тут уже по разному.Но личико её было красивым, а о такой фигурке и о таком теле многие только мечтают. Псина. Да, с этим отчасти правда. Она как псина, привязана к человеку, что сейчас лежит под ней. Волосы её рассыпаются жидким огнём, по хрупкой спине, падают Паулю на грудь...вместе с горькими слезами девицы. "Хватит реветь!" "Слабачка! Прихлопнет тебя как муху!" От таких мыслей только хуже. Руки, что были по сторонам от плеч мужчины, подкашиваются и та падает на Пауля, утыкаясь ему в шею и тихо глуша свою истерику. -"мне холодно. Страшно." Хоть в комнате жарко, а на улице ещё жарче. За окном же начинал мелко барабанить дождь, а далёкий горизонт уже был охвачен огнём. Сука-война была уже не так далеко. Но в этом доме, в этой комнате, творилась другая Судьба, которой глубоко начхать на войну, ибо она им уже не страшна. Два сломленных человека. Два соединённых осколка, но совпадают ли они? Варвара в это очень хотела верить. -"пожалуйста. не бросайте меня одну " Голос. Такой знакомый, с далёкого прошлого, когда ещё завывали метели и Варвара отсиживалась рядом со спящим Паулем, боясь идти спать из-за своих кошмаров. Чёрт. Она даже и не думала, что он услышит эту фразу, хоть её понимание доходит только сейчас. Слёз и истерики больше нет. Она просто лежит на немце, с задранным платье, что открывал вид на уже не детские бёдра. С распущенными волосами, что своим теплом согревали Пауля, с опухшими, красными глазами от рыданий. Девица вновь поднялась с кровати. И всё так же сидя на немце, коснулась горячими губами его лба. Щёк. Кончика носа. Подбородка. Губ. Шеи. И так по кругу, целуя каждый участок его кожи, его лица.Словно желая оставить на нём свою метку. Или запомнить его тепло. Или хоть как-то поверить в то, что он не сон. Стокгольмский синдром. Краузе дёргается, как от пощёчины, когда она начинает свою сбивчивую речь. Ему так горько и противно слушать, как она сама себя унижает, что он даже не смеет посмотреть в её глаза. "Недочеловек" Пауль морщится, как от боли, смотрит куда-то в потолок, стараясь не столкнуться с ней. Он вспоминает, как когда-то сам так считал. Это казалось теперь чем-то совершенно диким и странным: думать, что люди действительно делятся на высших и низших созданий. Они ведь ни чем не отличаются. У них одинаковая красная кровь, они одинаково чувствуют боль и страдают от войны. Почему он раньше действительно верил в то, что они не люди? Он ведь взрослый уже, хотелось бы думать, что не тупой. Почему он так легко поверил в эту глупость? Почему она поверила в это? Сейчас. Из-за того, что немцы живут богаче? Из-за любви к нему? Из-за чего? Почему она решила, что действительно может быть недочеловеком? Почему она так говорит про себя? Как она может так себя называть, так себя унижать, ведь она намного лучше любого, кого знал Краузе, и чище и добрее. Вот уж кто точно может быть высшим существом. — "Не надо, не надо, — он прижимается к девушке утыкается лицом в шею, — не говори так. Зачем ты это говоришь?! Зачем ты так говоришь. Не смей, слышишь?!" Пауль хватает её за плечи и отрывает от себя, чтобы наконец-то поймать её взгляд. Его глаза — холодное расплавленное серебро и круглый точка-зрачок по середине. Её глаза-искры, ещё более яркие от слёз, невозможно грустные и добрые. Пауль смотрит в них и тонет. — "Не смей ни на одну секунду верить в эту ерунду! Ты человек! Мы все люди, все под одними звёздами живём. Я понял это благодаря тебе, я понял, как страшно ошибался. Как страшно ошибаются сейчас все остальные. И ты сейчас уничтожаешь себя? Ты спасла не только мою жизнь, Варя." Он хмурится, отвечает на поцелуи, собирает солёные дорожки слёз с её щёк, снова пропускает через пальцы чистейшее огненное золото её волос. — "И душу. Я понял свою ошибку. Если бы ты не была тогда так милосердна и добра ко мне. Я бы никогда не понял, что это значит. Ты лучше, чем я, чем все. Понимаешь? Как ты могла испортить мою жизнь, если ты спасла её? Твои шрамы прекрасны, в тебе всё прекрасно. Ты не собака и не свинья." Пауль крепко обнял её за талию, повалил на подушку рядом с собой и снова поцеловал. В окно светила полная луна. Их общие звёзды всё ещё были не замутнены дымом войны. Засыпая, Краузе тихо, почти не слышно шепчет с ужасным акцентом: — Ты — моя душа. Любовь зла. Они ведь сами, его собратья по крови, вдалбливали эти мысли ей в голову, унижая, ломая и выворачивая наизнанку. Варвара изменила Пауля, и не заметила, как изменилась сама. Как стала тенью Краузе, что готово вечно ждать. Хоть всю свою жалкую жизнь. Она слышит его голос, отрезвляющий. Он вечно приводил её в порядок, не давал упасть на самое дно своей души. Он не один раз спасал Варвару. А каждый день, разговаривая с ней, обнимая её. Дарил ей надежды, свет и тепло, и она отвечала тем же, раскрывая свою душу и сердце для него. Рыжевласой почему-то больно слышать его слова. Почему-то холодно. Но холод пропадает, когда её крепко обнимают и прячут от холода войны. -ich Liebe dich, mein Engel У рыжей хоть и остался акцент, но уже не так заметен. Ещё чуть чуть и её можно выдать за немку. Да вот только, после войны это не нужно будет. Голос её, хриплый от плача, оставался всё так же приятным и все так же родным. Лампы в комнате нет, нет других огней. Только рыжие кудри словно светятся, согревая девицу и мужчину своим теплом. Варвара просыпалась ночью, с душераздирающим криком поднимаясь в слезах. Ей снился Зигфрид, что теперь вряд-ли оставит её во снах. Около часу она вжималась в Пауля, не желая отпускать предмет своего обожания. Так в объятиях она и уснула, уже до утра. Да. Время нещадно летит вперед, оставляя после себя только осколки, пепелище и смерть. Месяц прошел с того дня. А рыжика словно подменили. Улыбчивая, энергичная и сияющая, а по ночам кричит от кошмаров, проводя вечера перед "могилой" неудачного палача. Стала словно ближе к немцу, а один раз даже осмелилась выйти к нему за пределы особняка. А её такую, живую и красивую, даже побоялись останавливать, не желая напороться на проблемы. Так вот она впервые за долгое время, в толпе, почувствовала себя человеком. Вчера ей было плохо. Сильно кружилась голова, тошнота подкатывала к горлу, поднималась температура. Не отравление. Не простуда и не вирус. А нечто другое, что в такое время куда опаснее заболеваний. Рыжая оказалась беременной. Тот раз, когда Пауль мешал рыжее с алым, стал...плодовитым. Девушку о подобном сюрпризе Судьбы врач не оповестил, велел отдыхать, и вышел к Паулю. Велит ли Краузе избавиться от дитя? Или еще лучше, от самой Варвары, что могла быть ещё той занозой в заднице? Да и рожать вне брака не положено, как и в Германии,так и в СССР. Да вот только о каком браке сейчас речь? Каково это, Пауль, понимать что в дорогом тебе цветке зарождается новая жизнь? Частица тебя? Что ты чувствовал, когда осторожный врач говорил тебе это, сразу предлагая услуги аборта? С рыжиком мужчина в ту ночь так и не поговорил, она уже спала. А на утро ему пришлось уйти на работу. И кто же знал, что этот день будет началом конца? Его прозвали Flamme. Просто Огонь. Без пояснений и дополнительной информации. Слыша это прозвище, уже закаленные солдаты дрожали, выискивая в небе советский самолет Ла-7. Виктор Рудик был из тех, кто рвался вперед до победного конца. Огненно-рыжий юнец, с изумрудными глазами хищника. Он, как и его сестра, был весь в веснушках. Был статным красавцем, чьи руки полностью погружены в кровь. Имел черты хищной птицы, что во время боя были ярко выражены. Но не всегда он был таким. "Вернулся Витёк к себе домой очень быстро, сумел с отрядом пройти по родным землям, прогоняя немецкие шайки. Но счастье его было не долгим. Видя одни голые, почерневшие стены, Рудик падает на колени. Вдруг стало мало воздуха. Словно он поднялся на птичью высоту, и сейчас рухнет назад. Варька. Мама. Папа. Все они...мертвы?Ладно, о смерти матери он знал, сестра писала. Отец на фронте. Но Варька... бисова дивка!Почему из всех домов в этой деревне горел только твой?! Виктор поднимается с пепла, убегая в сторону пойманных сельчан, что сейчас были на допросе. Не все тут сидели, только староста и пару баб. -Где она?! Я вас спрашиваю, где моя сестра?! В глазах его пылает ад. Рудик заряжает свой пистолет, глядя на притихших сельчан и обеспокоенных солдат. -Говори! Ты всюду свой нос суешь! Обращается к местной сплетнице, что тут же искривляет губы в гримасе презрения. --Подстилкой она стала немецкой, ушла с немцами! Виктор застыл. Да чтобы Варя?Малышка, что при матери боится сменить платье, станет шлюхой? Лицо егоперекашивается гневом. Он вскидывает руку и стреляет бабе в лицо, тут же обращаясь к другой женщине. -где моя сестра? Та умнее оказалась, жить наверное больше хочется. --Немцы увели её. Девочка с золотыми руками была, перечить боялась, вот и забрали. Этому варианту рыжий поверил больше. Но дыра от потери не исчезла. Он переступает мертвое тело бабы,и уходит к пепелищу, убирая пистолет. С того дня солдаты с его отряда позабыли о мирном Викторе. В нём проснулся демон." Виктор раньше задумывался о том, убивать или нет, стрелять или отпустить, а сейчас... "Три месяца, после того как рыжий узнал о исчезновении сестры. Поле боя под очередным город. Отряд юнца встретился с отрядом Краузе. И пало мирное небо на головы солдат. Знал бы Пауль, кто яро пытается его убить, не жалея патронов и гранат, сам бы сложил оружие. Но нет,он сам был не прочь уничтожить этого мальца, в пылу боя давая ему то прозвище, что останется с юношей навсегда. - Flamme, stirb schon.! И именно Виктор оставил Паулю глубокий шрам на груди. И именно Пауль оставил Виктору шрам поперек лица. Они пометили друг друга, дабы узнать через года. " После ранений, Виктор некоторое время был отстранен от фронта, а позже вернулся, уже будучи пилотом истребителя. Как начал им,так и закончит так же. На его счету было множество побед, сбитых немецких самолетов и горящих селений да городов. Он становился голодным к сражениям, продолжая выгрызать свободу своего народа. Но на самом деле, он мстил за тот юный алый цветок, что по его мнению, погубили немцы. Он мстил за сестру. Советскому лётчику мог уделать нос только Ханс-Йоахим Марсель, ну и те кто был выше немецкого аса, и то, потому-что они прибыли на фронт в виде пилотов сразу. Небо Берлина дрожало от множество взрывов и гула турбин. На город отправили двух лучших пилотов, дабы те разгромили город, чтобы облегчить задачу солдатам. Виктору было жарко в кабине, но он этого не замечал, стреляя по улицам и жилым домам. Он больше не чувствует угрызения совести, если он когда то и был ангелом, то крылья его сгнили и сменились на механические. Хоть внешностью он и похож на свою сестру, то характером разительно отличался, будучи буйным непоседой, что постоянно бил тех, кто обижал его сестру. Он был старше Варвары на 4 минуты. И как он говорил: -Это были самые лучшие 4 минуты. А теперь он понимает, что был бы рад и мгновению рядом с ней. Черт. Почему глаза так предательски защипало? Нельзя терять четкость взгляда,иначе его попросту собьют, потом будет вспоминать бисову дивку. Рация, под его руками,зашипела, юноша нахмурился, глядя на советский самолет, что летел перед ним...подбитый. -Немецкие суки! У меня подбиты оба мотора! Виктор слышит знакомый голос своего друга, что сейчас неумолимо терял высоту. -Виктор, я знаю, ты слышишь. Стреляй по мне! Я не дамся немцам! Они же меня замучают, как собаку. --Ты с ума сошел! Используй парашют, пока не поздно! Я.. -Да не поможешь ты мне, и тебя подстрелят!Я не хочу тебя тянуть на дно! Стреляй! Виктор выпалил очередь по вражеским самолетам, глотая слезы. --Урод ты, Вань. -я тебя тоже люблю. стреляй. ибо разбиваться больно. И рыжий открыл огонь по советскому самолету, в считанные минуты превращая самолет в решето. И последнее, что он услышал, перед тем как снаряд попал в кабину пилота: -Вить. Я буду тебя там ждать. А ты пожалуйста, выживи. Найди Варюху, и помяните меня. Я ведь любил её, Витек.Любил. И люблю. И потом прогремел взрыв. Ошметки советского истребителя рухнули в одно из зданий Берлина,что позже окажется воинской частью, где Пауля Краузе, с его товарищем, чудом не придавливает рухнувшим потолком. Flamme же взревел, выпуская весь свой запас на город. Он потерял абсолютно всё в этом мире, даже лучшего друга. В итоге, не имея больше припасов, самолет исчез в облаках, будучи преследуемым долгое время, но успевший оторваться. Или же сами немецкие пилоты отступили, не решаясь лезть на рожон. Виктор даже не понимал, что вот только только пролетел над крышей особняка человека, что хранит его алый цветок. В городе ещё долгое время выглядывали в небе проклятый самолет, не решаясь глушить сирены. Ещё долгое время будут ходить легенды об этом летчике, что помог своему другу уйти на тот свет. Германия ещё встретится с ним в последнем бою,и умоется немецкая земля кровью своих детей, что прольет этот демон в человеческом обличьи. Варвара проснулась с первым взрывом, подскакивая на своей кровати и оглядываясь, в поисках Пауля. А после, встает с кровати, подходя к окну, дабы заткнуть рот рукой от увиденного и чуть не рухнуть назад. Берлин горел. Черный дым, тонкими струйками поднимался в небо, очерняя его. И эти разрушения принесли только два самолета. А что же будет тогда, когда советские войска наступят на город Третьего Рейха? Если чеснто, то ей было по белому, что будет с городом, она волновалась только за одного человека, что сейчас находился в городе. Под конец обстрела города рыжая была вне себя от страха, удерживаемая только Фёдором, что вовремя выскочил в сад, дабы поймать эту лань. Ибо в городе она бы точно погибла. И в этот самый миг над их головами пролетает Ла-7, что уходит от Берлина, в попытке укрыться. Варя, милая Варя. Знала бы ты, кто в кабине пилота, чтобы ты чувствовала? Вскоре, с неба, словно снег, начал падать пепел. Вскоре, Варвара выдыхается, обвисая в руках старика и с надеждой глядя на ворота высокого забора, словно они сейчас откроются, и вернется Пауль. -пошли, дочка. Тут холодно. Фёдор увёл её на летнюю кухню, где усадив за плетенный стол, напоил успокоительным. Он сам был на иголках, понимая что если погибнет их хозяин, то погибнут и они.Но молчал и ждал, пытаясь хоть как-то понять, каково сейчас этой маленькой, хрупкой девочке, что сейчас раскачивалась со стороны в сторону, с застывшим взглядом глядя перед собой. Рухнет ли их Mir? Или даже юному сорвиголове это не по силам? — "Она беременна", — доктор снял очки стал протирать. — "Что?" — Пауль не сразу понял. — "Беременна. Ребёнок у неё будет." Пауль молчал. Он, конечно знал, откуда дети берутся и прекрасно понимал, что это должно было случиться. Но новость всё равно оказалась оглушающей. — "Вы не пугайтесь... Недавно у одного моего знакомого гувернантка ммм.... — доктор кашлянул, — скажем так, не совсем расово полноценная, забеременела. Я просто помог ей... избавиться от нежелательного потомства. Это спасло репутацию её... хозяина." — "Вы имете ввиду..." — "Именно то, о чём вы подумали." Могло ли у них с Варварой быть... потомство? Определённо. Как у любой человеческой пары, вне зависимости от её национального или расового состава. Хотел ли Пауль от неё детей? Пожалуй, года два назад он бы точно настоял на аборте, так как потомство должен был иметь только от чистокровной немецкой женщины, состоящей в Юнгмедельбунд. Его принадлежность к нордам, а так же высокий статус в обществе нацистов давал не только привилегии, (такие, как на пример возможность жить со славянской девушкой и при этом не получать от командования никаких взысканий), но и определённые обязательства. И среди этих обязательств главным, помимо служения Рейху, было сохранение чистоты крови. Он не мог так просто взять и признать их ребёнка. Дать ему свою фамилию. Его дети должны были быть чистокровными немцами с нордическими профилями и правильным национал-социалистическим воспитанием. Его мозги были промыты слишком сильно, чтобы он так просто смог смириться с тем, что его сын или дочь могут быть не совсем немцами. Он уже давно отказался от мысли, что "неполноценные" народы заслуживали смерти. Он не считал славян хуже. И он... любил её. Определённо. Сопливая романтичность ему вообще была не свойственна и только благодаря Варваре, отчаянно нуждающейся в тёплом ласковом отношении, он размяк, как тряпка. Да, он любил её. Но приняло бы общество их детей? Или их брак? Скрывать Варвару под личиной рабыни было легко и необременительно. Но брать её в жёны официально и тем самым открыто показывать своё нежелание быть нацистом — это был уже огромный риск. Почти стопроцентный. Его бы убили свои же за предательство крови. — "Нет, — он покачал головой. — Этого делать не нужно." — "Как знаете, но если что, то время пока что ещё есть." Все эти чёртовы недели Пауль будет напряжённо думать. Сброшенная на их военную часть бомба решит его сомнения окончательно. Когда он будет выползать из под обломков, стирая кровь с разбитого лба. Когда будет помогать своему товарищу. Когда они будут все вместе тушить пожар, охвативший соседние дома. Когда прозвенит тревога и объявят военно положение, доложив о том, что советские воздушные войска добрались до Берлина и начали бомбардировку, а значит у Советов есть все шансы на победу. Пауль вспомнит кольцо с черепом, зарытое возле сгоревшего дома Вари. Вспомнит шарф на её шее. Её смех. Цвет её глаз. Тепло её кожи. И тогда он решит для себя. Один раз и навсегда. И его самый лучший враг с дьявольски-рыжим огнём на голове и ненавистью в хищных глазах будет ему за это благодарен. И это странно и иронично. Потому, что их встреча до сих пор иногда снилась Паулю в ночных кошмарах. И если бы только Виктор знал, что случилось с его сестрой, то он бы наверное предпочёл бы, чтобы она умерла. И лично бы заставил Краузе испытать муки ада. *** — "Собирайте вещи, я отвезу вас в Кёльн, у меня там усадьба." — Пауль врывается в собственный дом и сходу начинает говорить. Он весь покрыт копотью, гарью и машинным маслом. Фуражка слетела с головы. Вид у него немного дикий и пугающий. — "Там для вас будет безопасно. Берлин начинают бомбить, скорее всего это не последний раз. Будут ещё. Вы должны быть дальше от столицы. Переведи ему!" — Пауль кивнул головой на Фёдора, попросив, чтобы Варя перевела его слова. Он рыскал по дому и что-то сосредоточенно искал. Вид у него был очень озабоченный. Оставлять Варю здесь, тем более в её нынешнем положении было просто нельзя. Ей так и не сообщили о беременности, решив. Пауль не сообщил. Смелости не хватило. Она ведь была неграмотной и наивной и вряд ли могла догадаться, пока её живот не начал бы увеличиваться слишком заметно. Прошло уже две недели с момента ухода врача. — "И не смей мне перечить, — он заранее предположил, что девушка ни за что не захочет с ним расстаться и уехать, поэтому решил быть как можно более суровым. — Ты помнишь доктора, который приходил? Что по твоему с тобой происходит, а? Каков твой диагноз, Варя?" Краузе перестал искать что-то в комоде, перерывая все коробки и шкатулки вверх дном и внимательно уставился на Варю. Он собирался спрятать её от опасности и защитить любыми способами. Но сам он конечно прятаться не мог — он должен был воевать и сражаться теперь уже за свой дом. Это был его долг. И их ждала разлука. Война пришла и забрала себе их хрупкий Mir. Фёдор стоял у двери и напряжённо смотрел на эту странную пару, пытаясь понять, о чём разговор. Варвара вздрагивает всем телом, поднимаясь со стула и направляясь к мужчине, а после замирает, хмуря брови и переводя всё Федору. Ей не нравится выбор мужчины. Она не хочет его отпускать. Она не хочет оставлять свой Mir на растерзание войны! Варвара работала медиком, она и не додумается, что происходит с её телом?! Это было, как минимум, не уважительно к ней. Рыжая уже поняла, пряча в себе страх и восторг перед этим событием. Да, она хотела ребенка от немца. И не скрывала этого. Но...но примет ли он дитя? Или всё ещё разум его наполнен идеалогиями их Фюрера? И если так, то рыжей страшно. Очень. Ей не нравилось то, как он с ней говорил. Подобного тона не было ещё в их разговорах. Пауль больше не увидит злости в глазах Варвары. Больше не услышит её речь, что скрывает гнев. -"Вы не велели делать аборт. Решили оставить ребенка. А правда этого хотите? Правда хотите грязнокровку сына или дочь? Правда хотите то клеймо, что будет на вас?!" Атмосфера накаливается. Гнев со стороны рыжей уже был странным, словно чужим. -"Сами отправитесь погибать, хоть исход войны ясен. Сами будете подвергаться опасности, пряча меня. Если вы погибнете там, то убьют меня в любом случае! Что немцы, как раба, так и советские солдаты. Мне не жить без вас. Ни мне, ни Фёдору. " Гнев утих, осталась пустота и холод. Какое сегодня число? Только конец апреля. Сколько ещё боли придётся им пройти, перед тем как Судьба даст им свободно вздохнуть? Рыжая разрывалась, хотелось бушевать, упрямствовать, но она как и всегда, покорилась, склоняя голову и разглядывая свои руки. Тонкие, изящные, с уродливыми метками. Старик не понимал всего разговора. Понимал кусками, ибо уже за время проживания среди немцев, хоть немного его выучил. — "Вы уедете в Кёльн, потому, что я так сказал, — кажется, что льда в его голосе окна сейчас покроются изморозью. Голубые глаза прожигают Варю насквозь и на секунду в Пауле просыпается убитый им зверь, жестокий и властный, не привыкший к тому, чтобы ему отказывали. — "И ты будешь сидеть там в доме и вести здоровый образ жизни. Чтобы он родился здоровым." Пауль зло щурится. В нём закипает гнев от всего произошедшего. От бомб, скинутых на Берлин и почти ему на голову, от нежелания Вари заботиться о себе, а не думать о других, от страха за то, что её беременность наступила не во время и шанс погибнуть у них очень велик. Зверь внутри открывает глаза, зевает и потягивается. Шрам на груди ноет. Пауль будет убивать столько русских, сколько потребуется для безопасности Варвары. Он до ужаса боится того, что советские солдаты могут сделать с ней и с их потомством. Он роется в шкафу и наконец-то находит то, что искал. Коробочка, пыльная, очень старинная из бархата. Открывает её, достаёт. Кольца. Два. Одно большое, другое поменьше, из серебра, с красным рубином в центре. Красивые. И ещё, явно созданные для пары, на заказ. Эксклюзив. — "Их носили ещё мои прапрапрадед и прапрапрабабка," — Пауль задумчиво смотрит на девушку. — "Это и есть мой тебе ответ. Я принимаю его, — он кивает головой на живот, — и тебя. Мы не можем сейчас обвенчаться, но я обещаю, что если я выживу — я вернусь к тебе и тогда ты сменишь фамилию. Я обещаю. И я очень хочу, чтобы ты уехала сейчас и позаботилась о нашем будущем потомстве. Я прошу тебя. Теперь ты ответственна не только за себя." Пауль подходит ближе, берёт её руку в свою и надевает кольцо. Немного велико, но ювелир это исправит чуть позже. Ей идёт. Красный ей к лицу. Он вздыхает и прижимает девушку к себе: --"Я буду приезжать к тебе. Ты не можешь работать здесь — ты теперь обязана себя беречь. Понимаешь? Просто постарайся ради меня, мне так будет спокойнее, если я буду знать, что ты в безопасности. Я отвезу вас в Кёльн. Собирай вещи." Его гнев здесь лишний. Рыжей не понять, на что он именно злиться, она принимает всю злость немецкого солдата на свой счёт, пытаясь понять, чего же она такого плохого сделала. Потомство...словно Варвара кошка или собака, а не человек. У человека рождаются дети, наследники. А у животных потомство. Варвара наблюдает за мужчиной, не двигаясь с места. Волна жара, а вслед за ней и холода, окатывает девушку с головой, тошнота вновь подкатывает к горлу. А после. А после Варвара не может поверить в то, что это не сон. Даже щипает себя, чтобы проверить на реальность. -"Вы обязаны выжить! Вы мне давали обещание!" Она вспоминает то письмо, что отправляла мужчине в последний раз, что до сих пор хранилось у Пауля. Как давно она этого ждала.Как давно ей хотелось стать его женой, а не просто рабыней. Но Война. Она вновь вбивает колья между ними, вновь заставляет разойтись, и не ясно, смогут ли они ещё раз встретится. Кёльн же жутко далеко, почти через всю Германию. Как же она сможет без него? Рыжевласая жадно хватается за мужчину, словно видит его в последний раз,словно это их последняя встреча. Девушка вновь снимает с волос свою ленту, только теперь белую, и завязывает её на железном кресте Краузе, дабы она была видна всем. Словно защита, оберег от Смерти. Поможет ли он? Когда-то ведь помогла, алая лента, что хранилась в кармане кителя. После объятий, хоть ей до жути не хотелось уходить, Варвара отправляется к себе в спальню, дабы собрать вещи. А у неё их не так и много, одежда, что была куплена Паулем ещё тогда, средства личной гигиены. И маленький немецко-русский словарь. И всё. Вещи были аккуратно сложены в небольшую, дорожную сумку черного цвета, на дне которой был вышит герб семьи Пауля, как и на любой другой вещи. В конце концов, знатный род,чистейший ариец. А смешал кровь с русской у которой даже прошлого нет, так же как и будущего. Не будь она с Краузе, давно бы гнила в земле. Фёдор тоже засуетился, убрал со стола пустой стакан и лекарства, и отправился к себе в комнатушку, так же собирая вещи. И кроме этого то, что может пригодится и в дороге, и на новом месте проживания, а точнее лекарства. Старик понимал, что Варвара ещё слаба здоровьем, понимал, что может в любой момент захворать. Вскоре Варвара вновь была рядом с Паулем, стирая с его лица копоть и грязь. Сумка её, вместе с вещами Федора, уже дожидались хозяев во дворе особняка. Варвара даже успела возложить цветы на "могилу" Зигфрида, вновь прося прощения у неудачливого немца. А может даже удачливого. Может смерть от невинной намного лучше видеть то, как рушится его планы вместе с Третьим Рейхом. -"Вы же точно будете приезжать?" Тихо шепчет рыжая лань, стирая черноту с лица льва. Сколько она уже рядом с ним, а всё так же обращается к нему на "вы". Грустно на это смотреть. Пауль докурил и кинул окурок на могилу бывшего друга, думая о том, что тому правда повезло. Его дрянное сердце бы точно не выдержало даже одной лишь мысли о том, что любимый Фатерлянд мог пасть. Исход войны уже был понятен, ещё после чудовищного поражения на Курской дуге. Красные наступали. Гнали немецев обратно к их логову: озверевшие, дикие, отощавшие и больные, они больше напоминали орду нежити, теперь карающую жалких смертных, посмевших ступить на промёрзшую землю. Это было жутко. Краузе видел письма с восточного фронта: пощады ждать не приходилось, особенно после всех зверств, что они там учинили. Что будет с Рейхом? Что будет с людьми, населяющими его? Что будет с Паулем? Внутри него теплилась жалкая надежда на то, что быть может для Вари исход будет счастливым. Быть может... сюда идут русские. Может они её спасут? Вернут домой? Ему было ужасно страшно, даже не за свою страну и не за себя — он всё это заслужил. Было страшно за Варвару и за ребёнка внутри неё. Вот уж кто точно не заслужил. — "Повезло тебе, паршивец, — Краузе вздохнул, посмотрел на цветы, которые рыжая положила на холмик. — Цветов удостоился. А ты ведь её убить хотел, а? Стыдно небось?" "Спросишь у меня на том свете." — ухмыльнулся Зигфрид в его воспоминаниях. Краузе дёрнул плечом и отвернувшись пошагал к машине, где их уже ждал водитель. Когда Варя высказала свой отчаянный вопрос, он не сразу ответил. Он не был уверен, что не солжёт, если скажет, что будет. Будет ли? Будет ли у него на это время? Выживет ли он? У них ведь даже не было возможности узаконить свой союз. В случае его смерти её могут просто выгнать из дома и убить. А если даже и не выгонят, если даже всем будет не до этого. Вдруг с ней что-нибудь сделают русские, когда увидят, что она беременна от врага? Назовут немецкой шлюхой и предательницей. И это будет ещё хуже и унизительней для неё, чем смерть от рук нацистов. Переживёт ли она это? Справится ли? Да ещё и с ребёнком. Одна. Без него. Краузе ощущал тяжесть ответственности на себе так, как не ощущал этой тяжести даже давая присягу Гитлеру. Он целиком и полностью за них отвечал. Он должен был их защитить любой ценой. Но как? Ощущение собственной беспомощности убивало. — "Я обязательно приеду. Буду писать тебе письма. Вот, — он сунул ей в руки пачку марок, — деньги тебе могут пригодиться. Там вас гувернантка встретит, фрау Хельга, она меня в детстве нянчила, хорошо знает, она о тебе позаботится. Я её предупредил уже. Если я вдруг не смогу в ближайшие два месяца приехать, то я сообщу письмом, и приеду позже. У меня ведь служба, я не могу так просто разъезжать по стране. Но я всё равно вас навещу." Повинуясь минутному порыву, Краузе поцеловал Варвару и взял за руку, на которой теперь красовалось кольцо. Точно такое же, только побольше, сидело и на пальце его руки. --"Почти вместе, — улыбнулся немец, — просто дождись меня. Я сделаю всё, чтобы выжить. Обещаю." Он помог ей усесться в машину, дождался, когда Фёдор вынесет свои вещи, дал водителю кое-какие наставления и автомобиль отъехал от дома в сторону вокзала. Там их ждал поезд и Кёльн. Многим русским, увидевшим тут своих измученных собратьев, помня множество убитых на Родине, помня разруху и вечный голод, будет мало убитых немцев и мирных горожан, они захотят мстить, и будут делать это на своих же, упрекая их в том, что те сами согласились уйти в Германию, работать на страну врага. Но кто выбрал это сам, или давно погибли, или давно отреклись от своих слов. Варвару не спасут. Не помогут. Не помилуют. Если она сама не возьмёт всё в свои хрупкие руки. Если она будет сидеть, сложа руки, то первый же русский, узнавший что она понесла от нациста, вырежит только образовавшийся плод из её живота, не особо шаря в медицине. И никакой Flamme не сможет спасти свою сестру. На рыжую накатывали воспоминания за всю свою жизнь. Вот так вот отмучится, чтобы под конец попросту погибнуть? Сначала духом, потом телом. Алые, искусные от волнения, губы растянулись в горькой улыбке. Ещё есть время. Может те сутки, что им предстоит пережить в дороге, помогут ей набраться смелости. Марки она сжала до побеления костяшек, чувствуя во рту горечь и потступление слёз. Марки она убрала в карман лёгкой куртки, а после обхватила Пауля, обняв и ткнувшись ему в грудь. Ей уже страшно, не за свою жалкую жизнь, не за жизнь Федора, или водителя, а за жизнь Краузе, душегуба, что отрёкся от своего прошлого. После внезапного порыва чувств Пауля, Варька была готова разрыдаться как маленькая. Водитель смотрел на эту пару с подозрением, он ещё помнит девушку как исхудавшего скелета, чьё тело уже не дышало от слоя грязи. Будет о чём почесать языками с другими, если конечно выживет. Бывшая рабыня, а нынче почти жена немецкого офицера, ухватилась за рукав рубашки Пауля, заглядывая тому в лицо. -"Я могу воевать с вами. Могу быть доктором! Поваром! Я могу быть вам полезной, если вы позволите!" Она понимала, что он разозлится ибо всеми силами пытается её отградить от этого. Она понимает всё это, но верит, что может с ним быть рядом до конца. — "Я знаю, — Пауль неожиданно улыбнулся, вместо того, чтобы нахмуриться. — Я знаю, что ты сильная и воинственная. Варвара значит варвар, — Краузе фыркнул. — Но ты должна понимать, что ты теперь не одна. Он внутри тебя. И его ты должна поберечь." *** Через месяц он тек и не приехал. И ещё через месяц. Германия проигрывала по всем фронтам, кое-кто уже готовил пути к отступлению и пытался заключить договор с США. Пауля перебросили в Вевельсбург, чтобы он проводил работу с молодёжью и натаскивал будущих псов Рейха на защиту страны. Юноши с промытыми мозгами были ещё агрессивнее, чем самые преданные идеям нацисты. Это не только чертовски пугало Краузе, уже успевшего двадцать раз разочароваться в своей, когда-то горячо любимой идеологии, но и убеждало его в неминуемом поражении Рейха. Потому, что с армией бездумных зомби выиграть шансов у них точно не было — большая часть грамотного и обученного военно состава погибла за годы этой изматывающей войны, сложив кости у берегов Англии и в болотах СССР. Он писал Варе письма, почти каждую неделю, пытаясь загладить хоть немного своё отсутствие и невозможность приехать к ней. "Привет, Варя. Как доехала? Как тебе Кёльн? Вас встретила Хельга? Обязательно ответь, я волнуюсь. Твой Пауль." "Привет, Варя. У меня всё хорошо, скоро уеду из Берлина в Вевельсбург. Много работы. До Кёльна доехать не успеваю. Как ты? Как Фёдор?" "Привет, Варя. Вевельсбург бы тебе точно не понравился. Он большой и мрачный. И здесь очень много юных Зигфридов, если ты понимаешь о чём я. Кстати, его могилу разбомбили. Так ему и надо. Говорят, что это какой-то советский воздушный ас, вроде бы его называют Flamme. Надеюсь он не долетит до Кёльна. Люблю тебя. Твой Пауль." "Сегодня встретил старого знакомого, он едет в Кёльн. Я передам через него деньги и письмо. Письмо какому-то русскому принадлежит, я его случайно нашёл. Я его не вскрывал. Думаю, что тот, кто его писал уже мёртв. Здесь недалеко концлагерь. Мне жутко писать это тебе, но я не могу скрывать всего ужаса от тебя: ты имеешь право знать, в кого влюбилась. Я по-русски читать не умею, но ты это письмо может быть как-то отправишь туда? Или просто сохрани при себе, потом вернёшься домой, отдашь адресату? Почему-то мне кажется, что это очень важно. Как ты себя чувствуешь? Поладила с Хельгой? Я обязательно тебя навещу. Твой Пауль." "Привет, Варя. У меня всё хорошо,Я жив. Прости, что не писал долго. На нас совершили налёт. Опять этот Flamme. Прости, что не приехал до сих пор. Очень много работы. Жалею, что когда-то вступил в СС. Обратной дороги оттуда нет. Здесь все, как сектанты. С трудом верится, что я когда-то был таким же фанатиком. Они проводят какие-то оккультные обряды, представляешь? Передам это письмо с доверенным товарищем, если кто-то его перехватит, меня запишут предателем. Надеюсь всё будет нормально. Как ты там? Как себя чувствуешь? Я обязательно приеду, обещаю. Твой Пауль." "Привет, Варя. Я снова еду в Берлин. Очень этому рад. Жди меня через неделю, я заеду в Кёльн. Твой Пауль." Хельга хлопотала весь день, ожидая приезда Краузе. Она что-то напевала, бегала по дому, мыла окна и что-то готовила, видимо радуясь тому, что наконец увидит своего воспитанника. Прошло уже четыре месяца с момента приезда в этот дом Вари и Фёдора. Пауль приехал только сейчас. Чёрный автомобиль затормозил у ворот и посигналил, чтобы ему открыли ворота. Краузе выглядывал из окна и с нетерпением ожидал, когда увидит знакомую рыжую макушку. Варвара захворала на тот период, когда от него не было вестей, переживания и ещё слабый организм и оклематизация на новом месте. Ведь не все письма дошли к ней, так же как и её письма не все доходили к Паулю. Иногда за рыжую писала Хельга и Фёдор, слушая что говорит девица, ибо у беременной было такое состояние, что она и ручку держать не могла. Но о её хвори не писалось ни в одном письме, дабы хозяин дома не нервничал. Время шло. Белая лента на кресте Пауля там так и оставалась, охраняя его от бед, хоть немного и потрепалась, прям как черный шарф Пауля, что хранил Варвару. Рыжая поправилась. Живот начал расти, и теперь она не могла выходить за пределы дома, где её запросто могли опозорить или оскорбить, ибо люди были злы и им надо было выплеснуть свою злость, а кроткая девица, да ещё и русская, как раз к этому подходила. С Хельгой она подружилась, но старушка часто ворчала на девочку, доводя чуть бы не до слёз. А Фёдор после того письма с концлагеря, знатно зачах, часто попросту втыкая в одну точку. Он забрал тогда письмо из рук рыжей, и теперь ожидал встречи с Паулем, дабы попросить у него попытаться спасти одну жизнь. Все жители дома тихо ненавидели советского пилота, чьё прозвище вводило в дрожь многих солдат. И рыжая даже не подозревала, что скоро с ним встретитьтся. На пятый месяц беременности рыжая была колобком. И её это жутко смущало, но Хельга успокаивала будущую мать, мол так и должно быть, хоть сама и сомневалась в этом. А Фёдор же нет да нет подшучивал над девчушкой, за что потом получал от домовладелецы. Рыжая была в саду, ей было холодно, так как осень медленно брала власть в свои руки. Но Варя в дом не уходила, ждала немца, кутаясь в тёплое пальто и не отрывно глядя на ворота, что в следующий миг со скрипом открылись благодаря Фёдору, который до этого подрезал кусты, всё так же занимаясь любимым делом, садоводством. Рыжевласая вскочила с места, и словно маленький ребенок ожидающий прихода матери, чуть бы не бегом бросилась к машине. Маленькая. Хрупкая. Румяная от холода, и счастливая. Когда знакомый рыжий огонёк метнулся к нему, Пауль испытал настоящее облегчение. Всё это время он нервничал, думая о том, что ответного письма от Варвары не получил. Вдруг на Кёльн тоже совершили налёт? Вдруг с ней что-то случилось? Сейчас, увидев её, заметно округлившуюся, Пауль наконец-то чётко осознал: он станет папашей. Раньше он это понимал, но не осознавал, это казалось чем-то далёким и эфемерным. Сейчас, сжимая в объятиях Варю, он совершенно чётко это понял. И ему стало страшно. Потому, что сейчас она была уязвима как никогда раньше. Что будет с ней, если Краузе погибнет? А с ребёнком? И кто это будет? Мальчик или девочка? Успеют ли они официально заключить брак, или этот ребёнок будет бастардом? Сможет он быть папашей или нет? Что вообще с младенцами делают? Краузе понял, что просто не имеет права умереть. И он обязан найти способ спастись из гибнущей Германии. К чёрту долг. К чёрту идею. Важно только одно: его обретённая семья. Он за них в ответе. Он должен их спасти. Мысль о бегстве в США теперь не казалась ему дикой. Американцы вполне могли предоставить убежище в обмен на кое-какую информацию. Он предаст своих. Но ведь им всё равно всем погибать. К тому же Варя своих тоже предала ради него. Так почему он не может? — "Я так рад тебя видеть, — он засмеялся, осторожно покружил девушку в воздухе, поцеловал в нос, а потом в губы. Прерывать поцелуй ему не хотелось: он сильно соскучился. Но на улице было холодно. — Пойдём внутрь, замёрзнешь." С собой Краузе нёс пакеты с подарками. Он убеждал себя, что это не было попыткой откупиться от Варвары за месяцы его отсутствия. Одежда, в том числе и для беременных, какая-то косметика, крема, что-то из украшений. Перед поездкой в Кёльн он просто прошёлся по магазинам и скупил то, что ему могли посоветовать продавщицы. И ещё там была детская одежда. И какие-то игрушки, пелёнки. Краузе рассчитывал, что это немного скрасит его отсутствие и скорый отъезд. Дел в Кёльне у него было много: надо было договориться с врачом, на счёт беременности и родов. Купить необходимые для младенца принадлежности. Пауль слабо представлял, что нужно ребёнку, но он полагался на Хельгу, у которой опыт уже был. Ему надо было думать на счёт США, а затем ехать в Берлин, где его ждали по долгу службы. — "Ну как вы тут? Рассказывай!" — Краузе снял фуражку, подождал, пока радостная старушка Хельга прекратит тискать его за щёки, приговаривая, как он обтрепался и похудел, и каким же хорошим и щекастым он был мальчиком, и уйдёт наконец-то накрывать на стол. А затем ушёл с Варей в её комнату. --"Прости, что долго не приезжал. До тебя все письма дошли? Скучала? Я очень скучал," — Пауль сел на диван и стал с любопытством рассматривать Варю, сильно изменившуюся с того времени. Варвару распирало от счастья и долгожданной встречи. Наконец чувствуя тепло немца, его запах и касания, она чувствовала покой. Вроде он был и раньше, но что-то отличалось. И чёрт с ним. А теперь задумайся,Пауль Краузе, как сильно изменилась твоя жизнь с того момента, как ты открыл глаза в русской хате. Не жалеешь ли ты о таких переменах? Кроме того, что она визуально стала больше, так и потяжелее стала, что было хорошо заметно. Рыжевласая на поцелуй отвечала жадно, словно изголодалась. А может так и есть. Варвара мельтешила рядом, всё льстилась под руку, даже не обращая внимания на купленные вещи и подарки. Как бы не было банально, для неё подарок сейчас был один, и он наконец-то приехал. Под тёплым пальто была всё та же худышка, ну не беря в счёт живот. Все те же хрупкие руки и лебединая шея, то же личико. Только вот волосы стали немного длинее и гуще, становясь ещё рыжее что-ли. Та же манера одеваться. Тот же запах и тёплые касания, словно и нет под порогом войны, словно их Mir никто не тронул. Фёдор лишь скупо пожал руку хозяину, и отправился помогать со столом. Он был чем-то обеспокоен, всё в его старой фигуре это выдавало: острые движения, заторможенность и ответы не в попад. Комната Вареньки была светлой и чистой, пахло сухими травами, на полу, в окружении пледов и перин, лежали книги с тетрадями и пустые кружки из-под чая. Кровать аккуратно заправлена, а на спинке дивана мирно дремал большой и жирный рыжий кот, что цветом шерсти смахивал на свою хозяйку. Варвара подобрала его на рынке, спасая от мелких хулиганов. Кроме кота на диване лежала вязанная, тёплая кофта и ещё пару тетрадей, что рыжая видимо забыла. Туалетный столик был почти пуст, лежали письма от Пауля, старая карта, пару лент для волос, расчёска, недописанное письмо и пару шишок. Рыжик не пользовалась косметикой. Да, она была у неё, старушка Хельга дарила, но она так и лежала под кроватью в красивой упаковке. Книжный шкаф накрыт порваным флагом со свастикой (и где она его только нашла?) и был переполнен книгами, что рыжая собрала со всего дома к себе. На подоконнике лежала подушка и ваза с сухими цветами. В общем, рыжик превратила некогда серую комнатушку в уютное гнездо, словно большая мама птица. Когда Пауль опустился на диван, ныне не замеченый кот, ткнулся мордой ему в шею, начиная мурчать. Варя убрала тетради на кровать, и опустилась рядом, тут же забиваясь под бок немецкого офицера. -"Сильно сильно скучала!" Широкая, всё ещё детская улыбка, озарило конопатое лицо, что было поднято к мужчине. -"Фёдор хотел с вами поговорить лично, по поводу того письма. Ещё хотел с вами поговорить доктор. И можно его оставить?!" Рыжевласая решила сначала выложить важную информацию, дабы её не забыть. На счёт того, чтоб кого-то оставить, она указала на кота, что продолжал мурлыкать и тереться об прибывшего. Словно маленькая девочка, что притащила папе котёнка. Только вот маленькие девочки крайне редко ходят беременными от своих пап. А после понеслась шарманка, рыжевласая рассказала чуть бы не всё, о своих успехах в учебе. О успехах Фёдора в готовке и садоводстве,о доброй Хельге и её умелых руках, даже о мурчащем коте и дворовой собаки, которую рыжая частенько кормила вечером. Первое, что он невольно отметил: её знание языка заметно улучшилось, и акцент стал более сглаженным, а иногда и вовсе пропадал. Это не могло его не восхитить, так как сам он, как ни старался, даже её имя без жуткого ломаного акцента на русском выговорить не мог. А уж про другие более сложные слова и говорить было глупо. Его хватало только на: "рюсский", "Поднимайт руки вверх", "Говорить на вопрос", "Называйт твой имя" и любимое "Сука", которое он говорил лучше, чем другие слова. Он малодушно сваливал всё на сложность русского языка и на относительную лёгкость немецкого, но что-то ему подсказывало, что у Вари просто было больше способностей к языкам, чем у него. И это его восхищало. Как и трансформация её тела. Было так странно и волнительно сидеть рядом с ней и понимать, что внутри неё растёт жизнь. Маленький полукровка. На кого он будет похож? — "Можем оставить, конечно, — Краузе тихо фыркнул, когда кошачья шерсть попала в нос, легонько ткнул пушистое существо в бок, однако кот тычок проигнорировал и нагло забрался к нему на шею. — "кажется, я ему понравился, — Пауль снова фыркнул, сам сделавшись походим на кота. — Как ты этого котяру назвала?" Он обнимал Варвару и наслаждался теплом её тела. Иногда косился на округлившийся живот. В итоге не сдержался и положил на него свою широкую мозолистую ладонь. Ощущение чего-то живого под рукой казалось приятным и завораживающим. Краузе снова начал привычно перебирать солнечные пряди волос, ставших теперь ещё длиннее и гуще. Понять точно откуда исходит тепло: от её кожи или от волос, Пауль не мог. Ему казалось, будто у него под боком медленно разгорался костёр. — "Письмо... оно как-то относится к Фёдору? Любопытное совпадение. Я с ним позже поговорю. Сначала с тобой, — Краузе зарылся лицом в её волосы, вдохнул их запах. — Ты здорово говоришь на немецком. Хорошо учишься. Я найду тебе врача, который будет вести роды, договорюсь в больнице. Можешь не бояться: сс-овцу они не откажут и обижать тебя не рискнут. Ты уже думала, как его назвать?" — Краузе кивнул головой на живот, имея ввиду ребёнка. Кошак довольно урчал ему в шею и давил тяжестью своей откормленной туши. Жалел ли он о том дне, когда его ранил какой-то русский солдат и он очутился в её доме? Ни на секунду. Никогда. И если бы у него был шанс исправить тот день, он бы всё оставил, как раньше. У него был Mir. Он этот Mir любил. И он действительно считал, что это лучшее, что происходило с ним за последние тридцать семь лет его жизни. — "Хельга тебя не обижала? Она любит иногда давать непрошенные советы, считает себя самой мудрой. Она меня вместо матери воспитывала, отец её нанял, так она у нас и осталась в доме. Знаешь, а я ведь даже не знаю твоей фамилии. И вообще... кто твои родственники? Как их зовут? Когда ты родилась?" Ему казалось это важным именно сейчас. Может от того, что он как никогда остро ощущал приближение разлуки с ней. А может потому, что теперь они должны были стать семьёй и Краузе хотел знать про неё больше. Он хотел знать про неё всё. Раньше им мешал языковой барьер, но теперь преграда стала меньше и Пауль наконец-то мог спокойно разговаривать и не подбирать слова по проще. В этой комнате было уютно и хорошо. Уходить не хотелось. Они сидели на диване, прижавшись друг к другу и наслаждались кратковременным состоянием покоя. Знание языка и почти отсутствие акцента может сыграть ей на руку в дальнейшем будущем. Нет, не было у неё способности к языкам, ей двигала та самая любовь. Ведь нужно же как-то общаться с Паулем! А Краузе просто лентяй, что не хочет учить. Хотя сейчас и времени толком нет. Или маленькие полукровки. Не кажется ли тебе, что живот её большеват для такого раннего срока? Рыжая поджимает под себя ноги, отчего ткань платья открывает округлые конопатые бедра девчонки. Варенька улыбается на поведение кота, и слыша вопрос немца, улыбается ещё шире. -Mir. "его имя Mir.". Два рыжика. Один дарит тепло и запах шерсти, второй дарит чуть бы не весь мир. Образующийся ребёнок словно только и ждал того момента, как на живот матери ляжет ладонь. Не сильный толчок изнутри, что вызывает у молодой матери оханье и удивление. А после смех и улыбку. Рыжевласая старалась запомнить всё. От его касаний, до его взглядов. Не сводила с него глаз, словно ощущая скорую беду и горькое расстование. Замирает, слушая голос Пауля, а после обнимает его крепче. -"Марта. Или Ганс. А вы думали об именах?" Нет. Не русские Катя и Дима, а немецкие имена, что в случае пребывания в Германии спасут их от травли. -"Хельга хорошая, правда духи она любит ядерные"- от своих же слов, и вспоминая запах, она морщит лоб, продолжая.- "У меня только брат остался на фронте. Маму Юлей звали, папу Сашей. Фамилия у меня Рудик, как и имя рычащее. Брата Витей зовут. Когда родилась? 23-года, 7 января. Это у нас дома Рождество, немного отличается от Германских обычаев." Улыбается. Уже и с историей знакома, и с обычаями. А скоро Январь. Скоро ей 22 стукнет. -"А когда у вас день рождение? И сколько вам лет?" Поднимает голову, на миг касаясь мужских губ и вновь возвращаясь в исходное, такое удобное, положение. — "Марта, — он улыбнулся. — Мне нравится это имя. Красивое. Как на счёт Вильгельма?" Пауль зевнул. Ему было уютно и хорошо рядом с Варей. Спокойно. За долгое время войны суматоха и постоянные впрыски адреналина в кровь уже успели надоесть. Хотелось спокойствия. --"Духи у неё... не изменились. — Краузе почесал кончик носа, словно вспомнив этот въедливый тяжёлый запах парфюмерии повсеместно преследующий Хельгу в его воспоминаниях и в реальности, как оказалось, тоже. — Виктор, значит... Фамилия у тебя интересная. Что-то румынское напоминает. Тебе подходит." Ей действительно шла её фамилия. И имя. Пауль редко встречал человека, чтобы еу так к лицу было его имя. Варвара Рудик — это что-то огненное, жаркое. Что-то яркое. Здесь так же много звука "р", как в слове Mir. Он на минуту замолкает, когда она задаёт вопрос. Ему ведь уже тридцать семь. Это, конечно, не возраст для мужчины, но всё равно ему было немного неловко озвучивать эти цифры вслух. Варе, конечно, тоже не девятнадцать, а уже двадцать один, но всё же... — "А я летом родился. Первого августа. В Кёльне как раз, вырос в этом доме. Мне тридцать семь лет." Забавно. Она родилась зимой, а сама словно из огня вылезла, такая яркая, рыжая. А он летом родился, а глаза у него ледяные, он как будто из снега появился. Пауль улыбается этому контрасту, слегка нависает над Варварой и целует её в шею, прикусывая кожу в том месте, где под ней бьётся голубая вена. Ему тридцать семь, ей двадцать один. Он военный, она гражданская. Коммунизм против национал-социализма. Русская против немца. Огонь против льда. Они поразительно контрастируют на фоне, и кажутся абсолютно разными. Словно их отношения вообще не в тему. Словно это просто чья-то смешная шутка. — "Где ты взяла это знамя", — Пауль с любопытством кивает головой на флаг со свастикой, продолжая изучать анатомию её шеи. На бледной коже остаются красноватые следы от лёгких укусов. Кошак недовольно падает с дивана, когда Пауль отмахивается от него, полностью поглотившись Варварой. — "Оно выглядит несколько... потрёпанным." Он неожиданно хихикает, почему-то представив где и как Варя могла раздобыть несчастную свастику и с какими целями она так трогательно и мило накрыла флагом книжный шкаф. Словно это кружевная салфетка. Это было странно. Но к странностям в их отношениях Пауль уже привык. — "Зачем оно тебе?" В дверь кто-то робко стучит. Краузе морщится и нехотя отрывается от шеи Варвары. За дверью маячит Фёдор. Фёдору настолько не терпится поговорить с хозяином дома, что он наплевав на страх и приличия, всё-таки решается нарушить их с Варей уединение. -"Значит Марта, или Вильгельм." Рыжая была счастлива, впервые за долгое время ожидания, впервые за время вечного напряжения и бессонницы. Да, духи у Хельги были тяжёлыми, тем более для рыжей, что сейчас запах кота могла чувствовать через весь дом, а он был не маленьким. Виктор Рудик... что-то в этом имени было знакомое. До дрожи знакомое, огненно рыжее и обжигающее, опасное и смертоносное. Но где он это слышал? Где мелькало это имя и фамилия? Варвара сидела довольная, как тот самый кот, что уже через мгновение падает с насиженного места. -"Летом тепло. Не то что сейчас. " Лицо её никак не изменилось, как она услышала возраст своего будущего мужа. Она знала, что он старше. Варвару и заводить не надо, она уже, как сказать, на взводе. Рыжик доверчиво открывает шею тому, кто запросто может тонкую шейку перегрызть. Глаза у неё прикрыты, тонкие пальцы принимаются блуждать по мужской груди, словно не взначай растегивая верхние пуговицы. Смешная шутка, что происходит здесь и сейчас, что имеет свои плоды, что заставит плакать бессовестных. Варя открывает глаза, глядя на красный флаг, а после хищно ухмыляется. И эта улыбка, на столь мирном лице, страшна. -"Содрала с площади. Утром сразу новый повесили, и поставили одного человека охранять новое знамя. " Это её маленькая победа, маленькая победа маленького человека, что может сделать куда больше. Что сделала куда больше за время войны, чем просто сорванный флаг. Варваре нравятся его поцелуи. Она не хочет, чтобы они кончались. Ей охота расстянуть этот миг на долгое время, насладившись им сполна. -"Это мой трофей! Моя маленькая победа!" Рыжая с недовольством оборачивается к двери, смотря с укором на Фёдора, что понимая о своём "третий лишний", всё равно заявился. Варьке впервые хотелось кого-то придушить. Она вновь вжимается в бок офицера, принимая на руки кота, что тут же нашел замену шеи Пауля. Фёдор, поняв что его пустили, проходит в комнату, некоторое время глядя на рыжую, словно она должна уйти. Она. Из своей же спальни. От родного человека, которого она так долго ждала. Видно, поняв всю абсурдность своих желаний, старик замялся, прося у Вари, чтобы она переводила. Та кивнула, преображаясь вновь в тот яркий, хрупкий мак. -"Фёдор говорит, что адресат письма его дочь". От понимания этого, Варьке становится не по себе. -"Он просит... чтобы вы попытались её спасти. Она у него одна осталась. Молоденькая ещё, говорит, глаза у неё, такие же живые как у меня. Что ровесница она моя." Варька много опустила из речи старика, чтобы было понятнее и быстрее. И теперь еле сдерживала слёзы, отчего губы её предательски дрожали. Всё таки да, беременные женщины очень впечатлительны. Варя поднимает голову, внимательно глядя в холодные глаза немца. -"Что мне ему ответить?". Да, старик знал немецкий, но боялся что что-то напутает или не так поймёт, поэтому доверял Варе, хоть пару минут назад хотел, чтоб она вышла. Фёдор всё испортил. Пауль дал ему это понять недовольным сквозным взглядом, как бы толсто намекая на то, что время для своих просьб дед выбрал самое неудачное. Пауль даже не удосужился оторваться от Вари, продолжая прижимать её к себе, немного по-хозяйски, как бы показывая, что она вообще-то его женщина и они тут заняты важным делом. Однако, как только Фёдор принялся говорить, всё недовольство улетучилось. Пауль посерьёзнел, отодвинулся от Вари и стал слушать. "— Имя. Фамилия. Куда её угнали примерно, номер эшелона или город, откуда её забрали, хоть какая-то информация нужна." Он даже не задумывался. Он мог поспособствовать тому, чтобы эту неизвестную ему девушку перевели в более хорошее место, может на ферму, может в гувернантки, или ещё куда-то. Он мог договориться. Это не исправило бы всего, что он дела — он и не пытался. Может потому, что епу смелости не хватало, может быть из-за эгоизма — он не зверствовал, но и не помогал никому, думая только о себе, а потом, с появлением Вари в его жизни, только о ней. Но просьба старика не казалась ему обременительной. Вряд ли, конечно, девчонка была жива, но шанс всё же был. Может её угнали не так давно, может её просто повезло. Хотя Краузе сильно сомневался, он правда собирался посодействовать тому, чтобы вытащить её оттуда. Не ради Фёдора. И не ради себя — он не верил, что один добрый поступок мог бы искупить хоть что-то, он давно уже себя похоронил. Ради Вари. И Фёдора он спас ради неё — всё-так старик был её соотечественником. И эта девушка тоже. И если Варваре будет спокойнее от того, что кто-то выжил из её сородиче, то Пауль готов основать фонд защиты прав русских и стать его председателем, лишь бы только в её глазах быть человеком. Даже не героем. Просто человеком, а не чудовищем. — "Я могу пробить по связям... если она жива, то она должна найтись. Не обещаю правда, что она жива, но я узнаю." Краузе посмотрел на Фёдора, а потом на Варю и кивнул ей головой, чтобы она перевела. Варя чувствует холод. Словно он не просто принял удобное для себя положение, а исчез зимней стужей, ударяя ей в лицо колючим снегом. Рыжая переводила всё дословно, сложив худые, словно тростинки тонкие, руки на животе, глядя на яркую шерсть кота. Как и Варя, огненный. Такой же маленький хрупкий огонёк, что неизвестными судьбами ещё не погас. Фёдор сбивчиво отвечает, читая нужную информацию с помятого листка бумаги, что неизвестно каким чудом сохранился. Варя переводит, без промедления, словно сейчас время идёт на секунды. -"Марья Крупнова. Отправили девочку в Заксенхаузен. 137 эшелон. Под Одессой её забрали. " Видно Маруся жить хотела, раз все написала своему папеньке правильно, понятно и главное что всё нужное. Знала бы Варя, что всё это для неё, то...а как бы она поступила? Только разревелась наверное от нахлынувших чувств. Ведь он для неё всегда был человеком, даже тогда, когда врал своим друзьям о ней, как о товаре, хоть она почти поверила, даже тогда, когда увидела в нем зверя, при драке с Зигфридом. Варя переводит всё старику, хоть тот и прекрасно всё понимает. Русский падает перед немцем на колени, снимая свою шляпу и прижимая её к груди. -"Спасибо. Спасибо большое! За всё спасибо. За жизнь мою, за Вареньку. За дочку мою!" Чуть бы не на коленях к нему ползёт, но вспоминая то, что оборвал им уеденение, встает, и кланясь чуть бы не в пол, уходит. Рыжая, как только двери за старичком закрылись, вновь льнёт к офицеру, словно кошка, что пытается вернуть ему то спокойствие, что было. Словно, желает забрать его беспокойство себе. Она то справится, не впервые. -"Пауль"- как редко она называла его по имени. Котик уходит к рыжей на кровать, та пользуется случаем свободы, садится к жениху на колени, принимаясь расцеловывать ему лицо, даря сотни поцелуев. Лоб, гладко выбритые щёки, нос, подбородок и губы. И так по кругу, будто отдаёт своё тепло, что медленно наполняет Краузе. — "Не надо, что ты делаешь, — Пауль неприязненно морщится, уши у него краснеют от нахлынувшего стыда. Смотреть на то, как этот человек, который ему в дедушки годится, унижается перед ним, не приятно. Краузе чувствует себя каким-то рабовладельцем и от этого ему противно. Не от Фёдора, нет. От самого себя. Когда старик уходит, немец немного расслабляется. Но настроение всё равно испорчено. К тому же медлить нельзя, эта Марья, если ещё жива, может умереть в любой момент. От истощения или просто попасть в газовую камеру. Краузе знает. Когда он однажды проезжали мимо Заксенхаузена, его чуть не стошнило. Запах палёной человеческой плоти ещё долго потом преследовал его и портил аппетит. Увидеть, что там творится внутри, он бы наверное никогда не решился, учитывая, что сам был по эту сторону железной изгороди и в некоторой степени был повинен в смертях всех этих людей, воюя на стороне Рейха. Совесть ещё не мучила его так сильно — он ещё не видел последствий, он ещё пока что был среди "избранных". Убийства солдат легко было оправдать фразой "или они меня, или я их", вторжение на чужую землю легко было оправдать словами "у меня не было выбора, мне приказали". Но рано или поздно он поймёт. Когда проиграют немцы, когда им в рожу ткнут всё то, что они натворили и потом будут писать об этом в газетах и книгах, и водить детей на экскурсии. Тогда он поймёт. И может быть пожалеет, что не умер раньше. — "Сегодня после полуночи не ложись спать. — Пауль отвечает на поцелуи, думая, впрочем, уже не о Варе. — У меня для тебя сюрприз. Надень какое-нибудь красивое платье из тех, что я привёз." *** Он не хотел ехать в этот лагерь, поэтому связался с начальником концлагеря по телефону. Назвал данные. Начальник судя по его голосу сильно удивился, однако вида не подал. Попросил перезвонить позже. Пауль перезвонил через два часа. Марья Крупнова ещё была жива, с работой ей повезло: она отпарывала пуговицы от одежды захваченных узников. Поэтому ещё не померла: остальные узники вкалывали на каменных шахтах. — "А эта... Марья... — Пауль подбирает слова, — можешь ты её продать мне ,с доставкой, желательно?" Собеседник удивлённо что-то спрашивает по телефону. Краузе досадливо морщится: — "Я её хочу нашему группенфюреру подарить. Мы пили недавно... короче, он рассказал историю, что сам эту свинью ловил. Едва поймал, так она ему в рожу плюнула. А у него день рождения скоро. Он будет рад с этой сукой поиграть." — Краузе зло ухмыльнулся. В трубке одобрительно кто-то загоготал и дал согласие. Краузе удовлетворённо выдохнул и стал одеваться. Ему нужно было решить вопрос с врачом, нанять акушерку, купить всё необходимое. Времени было в обрез. *** В полночь Пауль появился на пороге дома усталый но довольный, с большим букетом цветов в руках. С ним пришёл какой-то человек, с чемоданом, дорого одетый. В комнату Вари они вошли вдвоём. Пауль улыбался. — "Передашь утром Фёдору, что девушку сюда привезут через четыре дня. Деньги я передам Хельге, чтобы она заплатила. Я договорился." Человек с чемоданом начал извлекать наружу какие-то документы. Пауль был так же в офицерской форме. Он с хитрой улыбкой смотрел на Варю, однако что происходит — не говорил. Когда все документы были готовы, Краузе всучил Варе букет и взял девушку под руку и они подошли к незнакомцу. Он попросил вытянуть их руки вперёд и обвязал золотистой тесьмой. Затем поставил на стол большую белую свечу и зажёг её. Слабый огонёк озарил царивший в комнате полумрак, бликами и грая на их брачном кольце Варвары, которое Пауль надел на неё ещё в Берлине. — "Берёшь ли ты в жены эту девушку и торжественно клянёшься ли быть верным и любящим, делить с ней горе и радости, победы и неудачи. Клянёшься ли любить и оберегать её, пока смерть вас не разлучит?" — "Клянусь — Пауль улыбается. Огонь отражается в ледяных радужках его глаз." — "Берёшь ли ты в законные мужья этого человека и перед свидетелями клянёшься ли быть с ним в горе и в радости, в бедности и богатстве, в летний зной и в зимнюю стужу. Клянёшься ли поддерживать и вдохновлять его, и беречь вашу любовь до последнего вздоха?" Огонь их свадебной свечи прыгал отблесками по стенам, словно пытался сбежать в приоткрытое окно. Что-то тревожно сквозило сейчас в выражении их лиц, что-то нехорошее зрело вокруг, надуваясь большим желчным пузырём. Эта тайная импровизированная свадьба, с совершенно настоящими документами, была светлым пятном царившего кругом военного хаоса. Пауль должен был уехать уже завтра. Уехать, чтобы никогда больше не вернуться. И их брачная клятва должна была продлиться совсем недолго. Но Краузе об этом не знал, со счастливой улыбкой он таил внутри надежду на то, что им удастся выбраться из этой войны живыми. Он уже готовил документы для продажи дома в Берлине, собираясь обзавестись имуществом в США. Он до последнего будет надеяться, что смерть обойдёт их с Варей стороной. Слишком уж сильно теперь он хотел жить, теперь, когда у него была семья, когда он нашёл любовь. Рыжая не спала, как он и просил, ждала немца, будучи в таком удачном, белом платье, что хоть немного прятал живот рыжей. Волосы её, такие огненные и теплые, были распущены и густым водопадом спадали на хрупкие плечи. Знала бы она, какая горечь и какая боль скоро рухнет на эти плечи, заставляя склонится к земле. Да вот склонится ли? От рыжей веяло духами, не такими ядерными, как у Хельги. Сладкий аромат тела смешивался с терпкими духами, что вызывало странное "послевкусие", что позже заметит сам Пауль. Варвара отвлекается от книги, поднимаясь с мягкого дивана и в непонимании подходит к Краузе. Он улыбается, значит всё хорошо. Значит ничего плохого, значит их Mir ещё немного сохранится. Цветы, такие нежные лепестки, подобно девичьей коже, так бережно прижимаются к хрупкой груди, столь хрупкой же рукой. Глаза Варвары словно горели особым,изумрудным огнем, что сжигал насквозь. В этих омутах водятся самые опасные черти, что не дадут и мизерного шанса выбраться. Кроме этого ещё и волосы, как всегда, выступали в роли живого, ярко-рыжего костра. Пауль женится на огоньке, забавно. Варвара всё ещё не понимает что происходит,но после того как заговорил незнакомец, рыжая вздрагивает, большими от удивления, глазами глядя на Пауля. Она ведь враг его Родины, и при этом предатель своей. К черту отрицательные мысли. Да, венчание прошло не по обычаям, но это потом можно...нет. Нельзя.Уже ничего не изменишь, беда медленно подходит всё ближе, медленно обматывает своими нитями Пауля, дабы в один прекрасный момент забрать Краузе, разорвав их Mir. Но сейчас рыжая радовалась, слыша клятву, и даже не подозревала что смерть совсем скоро их разлучит. -"Клянусь". Голос её прозвучал в полнейшей тишине, и сразу после этого небо обрушило воду на этот бряный мир, словно желая смыть всю грязь. Варвара провела всю ночь рядом с Паулем, обнимая того и не выпуская из тонких рук. Она скучала, и будет скучать, даже когда узнает, что тот погиб. Она теперь была Краузе. Странное сочетание, Варвара Краузе. Их прощание было тяжелым, новоиспеченная жена словно чувствовала беду, всё так же путаясь у Пауля под ногами и льстясь ему под руку. Рыжая оставила мужчине свою заколку, кладя ему её в карман кителя. Рыжая оставила ему много поцелуев, как бы оплачивая то, что придется пережить. Он часто получал от неё письма, нежные, трепетные, с запахом родных духов и рук, с маленькими подарками и даже фотокарточкой рыжей, что застали в расплох, когда та поливала цветы. Вышло красиво, но почему -то тоскливо. С Виктором он встретился спустя месяц после отъезда, когда на место его временного пребывания, устроили "набег". Рыжий, с изуродованным лицом, переносил раненного к своим, когда пересекся с Краузе. Flamme застыл, глядя на немца взглядом дикого зверя, что полон ненависти. Рыжие волосы его были в грязи, сам юноша исхудал и был потрепан временем, в старой форме летчика, только с одним патроном в пистолете. Но Пауль дал уйти ему. И Краузе, лучше бы ты его тогда убил. Позже, в документах об особо опасных рядовых советских войск, он наткнется на фото Виктора, где и узнает своего врага, где и поймет, что он всё это время мечтал убить брата своей же жены. Прошло ещё время, месяца два, относительно всё было спокойно, и немцу должны были дать выходной, как ему приходит письмо с дома. Рыжая родила. Немного раньше срока, но это не помешало детям быть целыми и здоровыми. Краузе стал папашей. И родился у него не один наследник, а сразу два:Марта и Вильгельм. Даже фото прилагалось, где счастливая молодая мать держит в руках два маленьких свертка. Это было последнее фото, что он получил. Это была последняя весть от Варвары. Он последний раз видел её лицо, уставшее, но такое родное. Судьба — странная штука. Она очень любит шутить. Пауль смеётся, глядя на фотографию Виктора Рудика в сводке. Произносит это имя одними губами, рычит фамилию. Рудик. Ну конечно. Рыжий Рудик. Злобный лохматый рыжий Рудик. Та самая русская рожа, которая ещё на Восточном фронте ему наваляла, надолго отправив в госпиталь. Пауль рад, что не убил паршивца, ведь он с вероятностью в девяносто процентов и был тем самым братом его новоиспечённой жены. Видимо, огонь — это у них семейное. Интересно, поладили бы они с Виктором в мирное время? "Привет, Варя! У меня всё хорошо, я ещё жив. Знаешь, сегодня я встретил одного человека. Рыжего такого. Знаешь Варя... а ведь это твой брат. Вы очень похожи. Я сразу его узнал. Потом в сводке подтверждение написали. Он был здоров, ты не волнуйся. Помогал своему товарищу. Рада ты теперь? Твой брат жив. И я тоже. Мы оба тебя любим. Твой Пауль." "Привет, Варя! Я получил твоё письмо. Я счастлив, что всё прошло хорошо. Ты отлично выглядишь. И дети тоже. Передай им, пожалуйста, что папа очень их любит и обязательно скоро вернётся домой. Я думал над переездом в США, надеюсь всё получится. Целую, твой Пауль." Судьба очень любит шутить. Вот только чувство юмора у неё чёрное. Судьба очень-очень не любит, когда кто-то что-то планирует. Особенно если это что-то счастливое. Так думает Пауль, когда попадает в плен к русским. Это до смешного нелепо, потому, что в затылок ему упирается дуло автомата, и держит этот автомат тот самый Flamme. Красная армия уже пятый день штурмует Берлин. Знамёна горят. Дома рушатся. Последние дивизии Вермахта пытаются отстреливаться. Пауль тоже пытался — сбежать в США он так и не смог. Совесть не позволила бросить своих. — Хэндехох! — рычит Виктор. Краузе поднимает руки, медленно, осторожно. Его куда-то ведут с остальными пленными. Он чувствует облегчение, когда его не убивают. С трудом вычленяет знакомые слова из речи русского военного, мысленно проклинает себя за то, что так и не выучил хоть немного этот язык. — Судить будем, — говорит майор, — нам приказ был дан. Пленных не стреляем — всех офицеров под суд. На допрос его пока что отправьте, узнаем, где остальные части расположились. Дни тянутся, как резина. Пауль сидит в каком-то тёмном сарае, руки у него затекли, так как их крепко примотали верёвкой к стулу. Что он им рассказать мог? Он ничего не знал про другие части, а если бы и знал, то говорить бы не стал. Он же всё-таки офицер. Он радовался тому, что предусмотрительно содрал все знаки отличия сс со своей формы. Иначе его бы его точно убили. Сидеть не удобно. Дверь открывается и Пауль морщится от света. Рыжие волосы костром полыхают под лучами солнца. Рудик снова пришёл его навестить. Как мило. Жаль, что рыжий не знал немецкого. Пауль очень хотел поговорить с ним на счёт Варвары. Но переводчика ему предоставляли только при официальном допросе. — Сидишь? — хищный прищур. Пауль молчит. Не понимает сути вопроса. Хлёсткий удар по лицу. Он облизывается, чувствует кровь на языке. — Удобно тебе? — Виктор ходит вокруг, Пауль кожей чувствует его злобу. Сам невольно начинает злиться, кривит лицо. — Погоны и знаки ты сорвал. Сорвал, ублюдок. Прячешься значит. Я знаю, что ты один из них. Рудик облизывает губы. Он чуть прихрамывает на одну ногу. Но бьёт всё равно сильно. Пауль начинает задыхаться где-то через минуту, когда ещё один удар попадает в солнечное сплетение. — Знаешь... когда я шёл назад. В мою деревню... — Виктор перестаёт бить, даёт Паулю чуть-чуть отдышаться. — Мы ведь как думали? Думали, что вы нормальные. Что вас заставили воевать. Никто ведь не ждал, что вы зверями окажетесь. Рудик присаживается напротив, хватает его за волосы и оттягивает голову назад, чтобы заглянуть в глаза. — "Bald werde ich gerichtet." — Хрипит Пауль, сдерживает тошноту подкатившую к горлу. — Заткнись. Не могу вашу речь слушать, — Рудик отпускает его, бьёт ещё пару раз, для острастки и уходит. Это продолжается уже почти неделю. Краузе очень скоро понимает, что места живого на нём уже нет. Сначала он ещё надеется на то, что тот майор, который приказал его не убивать Виктора остановит. Но идут бои и майор про Пауля забывает — его даже на официальные допросы больше не водят. Так он и торчит в этом сарае. Руки перестают слушаться окончательно — верёвка по ощущениям, будто уже вросла в запястья. Хотя его мучителю надо отдать должное — он хотя бы воду приносит и на ночь его отвязывает. Иначе давно бы уже помер. Виктор единственный, кто про него не забыл. Это лучше, чем сидеть тут одному, пока сарай не разбомбят. Краузе пытается с ним разговаривать. Но тот ведь ни черта не понимает и только ещё больше злится. — У тебя есть кто-то из родных? — Рудик сидит напротив. Он пьян в стельку. — Вот знаешь... у меня сестра была. Тебя вот тебя судить будут и всё. Ты то жив останешься. Тварь. Твои родные тебя подождут. А я вот Вареньку не подожду — её убили. — Du bist wirklich ihr Bruder! — Пауль взволнованно дёргается. Значит его догадки были верны. Он услышал имя Вари. Надо было как-то войти с Рудиком в контакт, чтобы рассказать ему про сестру! Он мог о ней позаботиться! — Либо по-русски говори, либо заткнись! — Виктор злится. Пауль жалеет о том, что разозлил его, так как на эту ночь его руки оставляют привязанными. Потом что-то происходит. И Рудик приходит злее обычного. Краузе сначала радуется, когда его не привязывают к стулу. Думает, что про него наконец вспомнили и сейчас выведут из сарая. Но вместо этого Виктор просто пиздит его. Беспощадно. Часа два. Пауль даже подвывать в конце начинает, не выдерживает. Его спасает майор, который как раз во время вспоминает про пленника. — Ты чего творишь! Идиот! — он отпихивает Виктора. — Его же судить будут! Ты чего?! Убьешь его — нам потом влетит! Виктор рычит что-то непонятное и выходит. Майор безразлично смотрит на Пауля, качает головой и тоже выходит. В этот раз не убили. Краузе забивается в угол и закрывает глаза. В голове туман. Он всё время думает о Варваре и ждёт Виктора. Хотя Рудик приходит сюда, чтобы избить его — но он скорее всего Варин брат. И каждый раз Пауль не теряет надежды, что сумеет как-то достучаться до него или на то, что однажды Виктор возьмёт с собой переводчика. Это ведь был шанс спасти Варвару! Кто, если не брат мог о ней позаботиться? Даже если Пауля не приговорят к казни — его приговорят к тюрьме. А значит Варя останется одна. Эта мысль была единственным, что удерживало его в реальности. И каждый раз он лопотал не немецком, надеясь, что ему дадут переводчика. Но его игнорировали. На допросах Виктора не было, а переводчику было наплевать на какую-то Варвару, информацию о которой Пауль отчаянно умолял передать Рудику. И это мучило его сильнее всего: невозможность достучаться до этих людей и рассказать Виктору про его сестру. *** "Германия потерпела поражение в войне и полностью капитулировала. Лидер Третьего Рейха застрелился" — эта новость гуляла по всему миру. Наступил День Победы. "Уважаемая Фрау Краузе, оповещаем вас о том, что ваш супруг Пауль Краузе бы взят под арест. Над ним будет проведён суд в Нюрнберге в 10 часов утра 20 ноября 1945 года в Международном военном трибунале, разместившемся в «Зале 600» нюрнбергского Дворца юстиции. До тех пор он будет содержаться под стражей в Берлине. Вы имеете право навестить его." *** Пауль в это время лежал на земле, широко раскинув руки, и голубыми глазами смотрел на серое небо, поливавшее его холодным дождём. Камушки впивались в раны на спине. Лежать было невыносимо больно, но он не стонал. У него даже не нашлось мужества, чтобы хоть чуть повернуть голову и посмотреть на свои руки, запястья которых были стёрты почти до кости. Виктор должен был отвезти его в тюрьму, где его бы заключили под стражу уже официально и держали бы там до суда. Краузе ещё надеялся. Он боялся за Варю. Он ведь не мог передать ей ни одного письма. Он очень просил, даже умолял дать ему бумагу и ручку, но майор не разрешил. Но он ещё верил. Надеялся. Раны заживут, запястья зарастут. Главное, чтобы его пощадили. Варя точно его дождётся из тюрьмы. Лишь бы только пощадили. Он ещё никогда так не надеялся на милосердие, как сейчас. Однако машина свернула не в ту сторону, а потом и вовсе заехала в лес. То, что он умрёт, Пауль понял только тогда, когда увидел в руках Виктора пистолет. Он заставил немца выйти из машины. Сил у Пауля не было и он просто упал, потому что всё это время его не прекращали избивать и морить голодом. — Сегодня я узнал, что её не нашли в том лагере. — Рудик ходил вокруг, сжимая в руках оружие. Он с отвращением и почему-то жалостью смотрел на полудохлое тело своего врага. — Я думал, что она ещё живая. А там только трупы. Значит её всё-таки убили! Я должен тебя убить. Я должен. Виктор подошёл к нему и слегка толкнул ногой в бок. — Вставай! Умрёшь, стоя, как мужчина. В этом я тебе не откажу. Пауль понял. Без переводчика. С огромным трудом и помощью Виктора он всё-таки принял вертикальное положение. — Я должен тебя убить. Это принесёт мне покой. Почему, если я никогда её не увижу — тебя увидят твои родные? Я должен восстановить справедливость. Её убили, понимаешь ты?! Сожгли в газовой камере! Или затравили собаками! Я должен отомстить. Я не имею права отпустить тебя — ты враг. Пауль молча слушал. Он не решался смотреть на своего палача, он примерно понимал, что тот хотел до него донести. И всё-таки, когда Краузе наконец нашёл в себе смелость взглянуть на врага он увидел. Виктор был седой на половину. Белый снег в рыжем огне. Он весь трясся то ли от горя, то ли от усталости. Он трясся. А по его щекам градом бежали слёзы. Тогда Пауль всё понял и кивнул головой. — Жизнь за жизнь. — Виктор сжал зубы. — Schießen Sie es, — Пауль старается не отводить глаза. Его тоже трясёт. Умирать — это так страшно. Особенно, когда ты понимаешь, что умирая, ты оставляешь кого-то в одиночестве. Жену, детей. Краузе сам когда-то убивал — он тоже кого-то оставлял в одиночестве. Он это заслужил. Но Варя то не заслужила. И дети. Марта и Вильгельм. Быть им теперь на половину сиротами. — Пуля — это не больно, — голос у Виктора дрожит, он всё ещё не может решиться. Он ненавидит Пауля. Но глядя ему в глаза, он не может так просто спустить курок. Это трудно. Убить кого-то вот так в лоб, безоружного и беспомощного. Виктор не чудовище. — Я всего лишь облегчу твою судьбу. Всё равно тебя там убьют, или казнят. У тебя нет шансов. — Варвара, — говорит Пауль, — мир. Единственные слова, что всплывают в затуманенном мозгу. Он наклоняется и блюёт кровью. Смерть уже не кажется такой страшной — стоять тут перед Рудиком и блевать кровью, это гораздо хуже. Это унизительно. Как и осознавать свою тупость — знал бы он язык, он смог бы наверняка объяснить ему, что его сестра жива. — Да. Варвара. Она в лучшем из миров, — рыдания прорываются наружу из груди Виктора и он всё-таки спускает курок. — Жизнь за жизнь, — говорит Виктор. — Варвара. — Одними губами произносит Пауль. Раздаётся выстрел. Краузе падает, как подкошенный. Сознание стремительно начинает пожирать тьма. И всё. Все его стремления, вся надежда на лучшую жизнь, всё прошлое и настоящее — всё это оборвалось, как будто нить перерезали. Раз — и тебя уже нет. Чья-то не слишком хорошая одинокая душа покидает мир. И всем плевать, на самом деле. Паулю было бы легче. Если бы он был так же одинок, как до появления в его жизни Вари — никто бы по нему не грустил. Его тело сожрали бы собаки и память о нём стёрлась бы навеки. Если бы только не Варя. В голове углями на пепелище тлеет последнее воспоминание его жизни. Её огненные волосы в его пальцах. Её ласковый смех. Взгляд больших наивных глаз. Смех. Белое платье. Пауль так хочет её обнять — он протягивает руки, но фантом Вари растворяется и исчезает. Умирать — это больно. Особенно, если ты не сдерживаешь своих клятв. Если липкое чувство вины и стыда сопровождает тебя на тот свет. Он ведь не сдержал обещание. Он умер. А Варя осталась. Он даже Виктору не смог ничего объяснить, обрёк ещё и его на муки совести. Умирать — это постепенно. Когда боль во всём теле начинает затухать, и ты погружаешься во тьму, ещё краем сознания жадно цепляясь за жизнь и пытаясь сделать ещё один вдох, судорожно выдавая из лёгких натужные хрипы. Умирать — это так медленно. Хотя проходит всего мгновение. Виктор покидает лес, оставляя истекающего кровью врага наедине со своими демонами. И Пауль, погружаясь во тьму, так хочет позвать его обратно и попросить остаться, хотя бы ещё на минуту. Потому, что. Умирать — это страшно. Особенно, если в одиночестве. Она, так же как и её брат, становится седой. Тоже золото среди снега. Варя. Варенька. Варюша. Знала бы ты, что ждёт тебя, взяла бы в руки пистолет, что хранился в кабинете Пауля. Знала бы ты, что натворит твой братец, убила бы его своими же руками. Время шло. Письма уходили к Паулю, но ответа не было. Она не могла его найти. Не могла дозвониться. А в один прекрасный момент, сжимая в руках эту бумажку,повестку из суда, она просто падает в объятия тьмы, что приветливо её укрывает своими лапищами. *** -"Если ты не надавишь газу, я снесу тебе твои мозги!" Терпение девушки кончалось. Рыжая с шофёром уж как полчаса едут по направлению за палачом Пауля. Черный автомобиль останавливается рядом с грузовой машиной, и Варвара, будучи в чёрном платье и на каблуках, совсем не по дамски покидает салон. И замирает, слыша выстрел. И тело её становится ватным. И душа её забивается в самый отдалённый угол разума. -Нет! На русском, забывая о том, что может сломать себе ноги с таким путем, убегает на звук. И Mir их падает. Рушится медленно и мучительно. Рыжая видит брата. Видит Пауля. И начинает ненавидеть себя. Она бросается к немецкому офицеру, ещё успевая поймать последние капли его жизни. Он ещё на грани сознания чувствует её касания и её крик, полный боли и тупого отчаяния. И все. Виктор стоит в замешательстве. Стрелять по невинной он не собирался, но в следующий миг он попросту опускается на колени, понимая кто перед ним. Понимая, кто надрывает горло от боли. Понимая, что совершил. На суд они не явились. Долгое время просто сидели в молчании. Она, рядом с трупом, уткнувшись ему лбом в окровавленную грудь и что-то шепча на немецком. Он, чуть в стороне, обхватив голову руками и расскачиваясь со стороны в сторону. А потом его сносит толчком в плечи. Виктор падает на спину, глядя на свою сестру, что подобно разъяренной валькирии стоит над ним, целясь из пистолета тому в лоб. Пистолет же она взяла с дому, по наставлению старушки Хельги. -"Зачем?" Потом вспоминает, что брат ничерта не понимает на немецком. Четырхается, и кидает ему фотокарточку, что была с Паулем всё это время. Фото, где рыжевласая с детьми. -Как у тебя хватило совести убивать беспомощного?! Как у тебя хватило духу убить того, кто дорог мне?! Как ты посмел!? Ты обещал, обещал что будешь меня оберегать! Она плачет. По её щекам стекают жгучие слезы. Плачет, не желая ставить себя на его место, ибо станет хуже. Flamme, что в один прекрасный момент понял что ошибался, закрывает глаза, не желая видеть фото. Не желая понимать того, что ослепленым яростью, не удосужился нормально проверить Пауля. Время медленно продолжило свой путь. Фрау Краузе, нынче вдова, что не снимет траура своего, похоронила мужа на Берлинском кладбище, каждый день посещая его могилу. Допросы НКВД её медленно убивали, открывая Пауля в новом свете. Но она знала, что тот не ангел. С братом она была в сложных отношениях. Она ненавидела его. И простить не могла. Но не отреклась от Виктора. В итоге тот затерялся в России, поддерживая с девушкой связь письмами. Дом Краузе очень долгое время не видел света и радости. Фёдор и Марья уехали в Россию сразу, как только позволило положение. Уехали они к Варваре домой, отстраивая хату и следя за ней. Сама же Варенька осталась на едине со своими демонами. Если бы не дети, она бы давно повешалась, не имея сил терпеть. Её глаза потухли. Так же как и волосы. Она больше не несла тепла для всех. Она с трудом находила это тепло для детей, которых очень скоро начали травить. И Варваре пришлось стать сильнее, злее и хуже, чтобы обеспечить детям хорошее детство. И она стала такой. И пусть по ночам рыдала, не имея сил нормально спать. И пусть каждый раз просила Пауля вернуться, стоя у его могилы. Но она стала сильней. Внешне правда, ведь душа её оставалась детской, гниющей и истекающей кровью. Но детской. Варвара удачно вела дела с работой, что позволяла ей сидеть дома. Она хорошо воспитывала своих детей. Они росли здоровыми и счастливыми. Правда часто спрашивали, когда вернётся папа, и удивлялись, почему мама начинала плакать. К своим 30 годам, Варя толком не изменилась. Всё так же хрупка. Всё так же добра. Правда стала словно выше. Волосы она отрастила до пояса, правда это не был тот яркий огонь, что прежде. Траур она так и не сняла. На лето она уехала в Россию, поменявшись с Фёдором. Их в Берлине ждала Хельга, а Варвару с её детьми, в России ждало одиночество и травля. Лето было знойным. Рыжая копошилась на огороде, вырывая сорняки. Дети играли с сельскими, как тишину нарушает крик Марты и гогот других детей. И тяпка падает с рук женщины, что боится теперь больше всего на свете, потерять детей. Через мгновение в дом забегает зареванная Марта, маленькая женская версия Пауля, только с веснушками. И следом спешит Вильгельм, прижимая к себе испачканного мишку Марты. -"Мама, они опять её обижали! Они ничего не боятся!" Рыжевласая устала. Устала постоянно воевать с местными бабами, чтобы они не натравливали своих детей на её. Дети ведь не виноваты. Она запирает двери в дом, закуривает сигарету (горький и тяжёлый табак, что никак не подходит к такой леди), бросает спички в карман чёрных брюк, и идёт по знакомым пыльным улицам, в сторону двора Иры. Рыжей открыли сразу. Ибо её стук ногой в дверь трудно не услышать. Открывает ей женщина лет пятидесяти, хоть ей только тридцать пять, что сразу ехидно растягивает губы. --Все траур по своему ублюдку не снимешь?! Рыжая промолчала, хоть хотелось сигарету потушить об лицо этой курицы. -Ты можешь про меня что угодно говорить. Ты можешь грязь мне в лицо кидать. Рыжевласая подходит к Ирине ближе,опуская голову, дабы быть одного роста с собеседницей. -Но ты не имеешь права давать своим детям оскорблять моих. А если Марта или Вильгельм придут ещё раз в слезах. Ирина замирает, глядя в холодные глаза Краузе, не имея что-то сказать против. Варвара же выпускает дым ей в лицо, вновь втягивая в себя дозу никотина. -То все узнают, какой ты шлюхой была за один кусок хлеба. Все узнают, что твои дети, как ты выражалась, "фашистская икра". Поверь, я буду только рада всем рассказать правду. Ты ведь брата моего любила, а трахалась и клялась в любви врагу. Задумайся, Ирка. Варвара не дожидается ответа, выдыхает в безралично голубое небо дым, и уходит в сторону своего дома, оставив соседку на грани слёз и истерики. Дома её как обычно ждут дети. Рыжий Виль и темненькая Марта. Варя как всегда их успокаивает, купает. Кормит, читает им книги и укладывает спать. И как всегда выходит в беседку, беря с собой чашку чая и те же сигареты. На улице уже темно. Стрекочут кузнечики, кричат ночные птицы. На свет лампы слетаются мотыльки, что быстро погибают, коснувшись своей мечты. Фрау Краузе вновь дымит, тем самым отпугивая назойливых комаров. Отпивает горького чая из железной, старой кружки, и опускает взгляд на своё кольцо, вдавливая бычок в старую жестяную банку, что тут служит пепельницей. Кольцо она крутит на пальце, а после опускает голову на худые руки, вспоминая отца своих детей. И ей вновь хочется кричать. И ей вновь хочется рыдать. Да вот толку то? Рыжевласая себя корила в смерти мужа. Она ведь не успела, на каких то пару мгновений не успела. И это её убивало даже спустя десять лет. В этом году ей 31. Ею всё ещё интересуются мужчины, да вот только все получают отказ. А на уговоры своих знакомых взять в семью отца для детей, она смеётся, хрипло и страшно, и качает головой, отвечая: -Я для них мать. И я для них отец. И Варвару боялись. Вроде та же женщина, та же доброта и честность, но вот её взгляд изумрудных глаз, что давно погасли, пугал до мурашек. Пугала её самостоятельность (-"Девушка не может без мужика!". ) и самопожертвование (-"Хватит сжигать себя, от этого жизнь легче не станет."). Да и просто, это тупое отчаяние и этот безумный страх всё ещё хранится в её теле. Он все ещё ощутим другими. И это их отпугивает. Она не привыкла быть злой. Её начало было слеплено из добра. И конец её будет тем же. Гордишься ли ты тем, в кого она превратилась, Пауль? Была бы она была с тобой, не познала бы столько боли. Дети бы росли в полной семье а в волосах рыжевласой никогда бы не появилась седина. Она бы была прекрасным цветком, что дарила бы всем только мир и тепло. Но увы, это не так. Увы, может по вине Пауля, может по вине Виктора или даже Варвары, все пошло не так. Как всегда. А может Судьба просто захотела посмеяться. Но это не меняет сути. Не меняет того, что Варвара ещё любит того, кто уже как десятый год считается мертв. Ему было бы 47. Хрупкие плечи начинают дрожать от слёз, и вскоре глухое рыдание нарушает тишину ночи. Она не сильная. Она всё та же слабачка, одевшая маску. И если у неё есть крылья, то они гниют, так же как и душа. -"Вернись" Тихо шепчет, поднимая голову с худых рук, устремляя взгляд зареванных глаз в звёздное небо, такое безразличное, такое холодное. И от этого тяжелее. Тяжелее жить, понимая что все как это небо, безразличны к маленькой вдове, что не успела увидеть счастье, как погрузилась с головой в боль. Она ненавидит тебя, Краузе. Ненавидит за то что ты покинул её. Ненавидит, но при этом так пламенно любит. Этой любовью можно сжечь города и страны, оставляя за собой пепел, и если бы она знала, что ты жив, она бы сожгла всё, чтобы легче тебя было искать. Женщина поджимает под лавку ноги, теряя домашнии тапки и оставаясь босой. На плечах старая кофта Пауля, под ней только лёгкая ночнушка из мягкой ткани, что нет да нет, но под порывами ветра оголит конопатые бедра, что всё так же красивы. Как и она сама. Волосы её расплетены, и шаловливый ветер играет ими, поднимает в звёздное небо и бросает обратно, запутывает и дёргает, словно с прядями играют маленькие дети. Но они сейчас спят, и ничего им не угрожает. Варвара так и замирает, немного запрокидывая голову и глядя на звёзды. Она словно слилась с этим местом. Стала одним целым с ночью, отдавая ей часть своей боли, хоть является по природе своей созданием света. Да вот только Свет любит давать своим детям тяжёлую судьбу, хоть в конце иногда дарит надежду и счастье. Облакачивается на холодную спинку деревянной скамейки и обхватывает себя за плечи. Беседку, в которой сидела Варвара, Фёдор делал своими руками, заботливо и с душой. Он не бросил Варвару, когда мог уйти. Не бросила её и Марья. И Хельга. И дети. Хоть кто-то был рядом, но в то же время так далеко. Горячий чай уже остыл. Она про него забыла за столь короткое время. Но забыть тебя за десять лет она не смогла, Пауль.