Зоечка

      У Зоечки Громовой, в двадцать лет, война за плечами, боязнь резких звуков и ненависть к Родине. Она как собака на сене, и счастья женского ищет, и от мужиков бежит.       У Зоечки, к двадцати годам, список мужчин за пятьдесят перевалил, а любви не познала. Ей бы в петлю лезть, а из отражения упрямо глаза светятся.       Зоечка жить хочет, да не знает, как правильно — вот и подалась к ним.       Уэверли её из закоулка вытащил, мятую, синюю, тощую. Отмыл, отогрел, работу предложил, и Зоечка согласилась. Знала ведь, что просто так не отпустят, но рискнула, да не прогадала.       Поднаторела за пару лет в манерах и поведении, стрелять научилась и спину ровно держать. Она теперь преподает девочкам тонкости женской разведки и учит не бояться уединения с мужчиной. У Зоечки колени дрожат и пальцы холодеют, когда коллеги её приобнимают «по-дружески», а на занятиях она все одно говорит: «Главное помнить о цели и уметь отвлечься.»       Отвлекаться Зоечка не умеет на работе. У неё служебный роман с немцем. Он не выговаривает её имя, называет «Зои», отвратительно растягивая гласные, и носит на руках. А Громова улыбается и даже естественно — с нежностью. Она помнит о задании, но немец не бьет по лицу перед сношением, поэтому расслабиться можно. Самую малость. Потом любовник входит в раж и у Зоечки темный засос под ключицей, синяки на бедрах и в пустую потраченное время с сигаретой на кухне.       Уэверли выдергивает её на финишной прямой из задания. Врывается ночью прямо в квартиру немца — его в подвал, Зоечку на ковер. Ей почти не жаль любовника. На добрую память остаются его подарки и флакон дорогих духов — вишня с корицей. Громова смывает остатки сна прямо там, в ванной, и дает усадить себя в автомобиль.       У Зоечки новое задание, не до отвлечений.       В кабинете директора пахнет виски и женскими духами. Громова чувствует дрожь в груди от одного взгляда на Курякина. Она четко читает в его взгляде ненависть за предательство родины и спешит отвести взгляд. Зоечке всегда было стыдно, но возвращаться не хотелось. Весь этот фарс победы в войне вылился из неё кровью и болью, шрамами от укусов на плечах, плохо зажившими ожогами от сигарет и порезами. Вся героичность солдат была вынесена с полей битв прямо к ногам наивных девочек, вроде Зоечки. Вседозволенность и требование дани за победу, обернулись для женщин адом. Вернувшиеся с войны солдаты желали плоти и крови, словно нескольких лет им не хватило. Подругу Громовой повесили в том же сарае, где изнасиловали — за сопротивление и отказ уважить бойцов. До Курякина не донести всех причин, да и рассказывать о таком не очень хочется.       Габи будто знает обо всем. Щурится, разглядывает, с тревогой взгляд отводит. Зоечка бы хотела за стеной оказаться — ей где угодно было лучше, чем на родине. Немцы на поверку не дикарями оказались. И дров наколют, и воды принесут. Ясное дело для себя старались, чтобы в тепле спать и умыться было чем. Пощупать девку были не прочь, но в глазах остекленевшего безумия не было. Может, им на войне не до того было, только один тете Кате даже цветы в деревню носил и пожрать, а потом, руку на бедро клал. Тетка-то краской заливалась, оглядывалась как вор и в избу шла. Немец следом. И ни криков, ни слез, ни мольбы о пощаде. На неё после войны односельчане донесли, мол, привадила фашистов, тетю Катю и расстреляли за избой. Свои. Ни один не вспомнил, как из тушенки, что немец ей таскал, суп на всю деревню варили. Габи, словно чувствует вину, да и черт её знает, как у неё все вертелось.       На Соло достаточно вскользь посмотреть. Зоечке больше не понадобилось. Сразу почувствовала, как слезы подступают. Он был царем этой жизни, и об этом говорило все в нем. От оценивающего взгляда и чуть вскинутой брови, до дорогого костюма и налакированных туфлей. На него хотелось смотреть теми глазами, что были у Громовой, когда соотечественники только вошли в деревню после победы — полными восторга и безграничным вожделением. Только Зоечка не забывала, чем закончились те взгляды. У неё колени задрожали, а в висках кровь загудела так, что она ни слова Уэверли не услышала.       Ты на работе. Ты на работе. Ты на работе.       Как молитву. И даже дышать легче стало. Ей командировку в Польшу назначают, а Громова даже промычать не может. Носы туфель размытым пятном плывут по темному полу, а в голове сумбур. Ей с Соло жить, а она на него взглянуть не может. Из всех шумов в кабинете ловит только ритм, что Курякин пальцем по креслу отбивает.       Раз. Два. Три.       Поднимает взгляд на Уэверли. Кивает, мол, нормально. Улыбается.       Семь. Восемь. Девять.       Оглядывает кабинет. Пересекается со взглядом Соло. Он заинтригован. Она давит порыв сбежать.       Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать.       Соло усмехается и отворачивается. Зоечка не дура. Знает этот взгляд, поэтому успокаивается. Только наполовину. У Соло широкие плечи и красивые руки, аккуратные с виду. Не то что у Зоечки — в рубцах от ожогов. Громова уверена, что это не нормально, но не знает, как быть. Соло как избалованный кот. Он вальяжно сидит, громко говорит и торгуется об условиях проживания.       Курякин фыркает и рывком встает. Зоечка вздрагивает и прячет лицо в ладонях. В кабинете оглушающая тишина. У Громовой подрагивают плечи и леденеют пальцы.       — Мисс Громова? — Уэверли ждет объяснений.       У Зоечки их нет. Зато есть отчаянный страх, как перед знакомством с немцем. Ей бы выходной или передышку, но куда там. Агенты под командованием директора УВМР, как псы цепные. Каждый со своей командой, только Уэверли знак даст — сорвутся.       Габи должна помочь с внедрением в команду и даже делает попытку отвлечь внимание от Зоечки, да слабенько.       У Курякина все нутро зудит, гневные черти в светлых глазах скачут. Он только момента ждет. Команда ему не нужна. Запретов он не боится. Илья уже речь приготовил. Только при начальстве слишком уж будет.       Соло провоцирует. Насмехается. Давит словом на больное. Ходит вокруг. Не слышит Уэверли и приказов. Очень удивляется, обнаружив, что никто кроме него в команде не осведомлен о прошлом нового человека. Делает маленький шаг назад, когда Зоечка отнимает ладони от лица.       У Громовой сил на слезы нет. Причин в целом тоже. «Что было, то прошло» — говорит она девочкам на занятиях и заклинает не стыдиться. В глаза Соло смотреть не может — стыдно. Директор доволен исходом.гг

***

      У Зоечки все чаще улыбка на лице, все реже дрожь в коленях. Соло за две недели меняет третью любовницу, пока Громова ходит по магазинам. Она, избалованная любовью, невеста богатого жениха, которому ей суждено изменить.       От мыслей о работе Зоечка грустит. Предпочитает отвлекаться. Сидя на залитом солнцем балконе, наблюдает за Соло. Тот непрерывно просматривает бумаги. Одни и те же. Каждый день. Две недели.       Им не о чем говорить, кроме работы, но Зоечку это беспокоит. Соло нет. Ему нужно, чтобы сегодня Громова ушла из номера на пару часов — он сам сказал. Не глядя в глаза. С хитрой усмешкой.       Зоечка любит, когда он рядом или стоит напротив. От Наполеона пахнет кофе, солнцем и надежностью. У него широкая грудь, скрытая за дорогой рубашкой, и сильные руки. Он старается не спать в номере или в одной постели с Громовой, после того как проснулся прижимая её к себе.       Зоечка улыбается и соглашается на прогулку. Соло думает, что она не знает об этом. Громова не разбивает его уверенность. Не вредничает. Сладко прикрывает веки в парке на лавочке, вспоминая его размеренное дыхание на своих лопатках.       Наполеон не носит маску — он действительно хозяин своей жизни. Соло трезво оценивает себя и знает, где может кружануть даму. Зоечка ему верный товарищ. Не сдает начальству и Курякину, выручает и помогает, знает толк в хорошей закуске и мужских костюмах. Соло ей верит. Защищает от нападок Большевика и прикрывает от осуждающих взглядов Габи.       Наполеон знает о количестве мужчин в жизни Громовой, но не уверен насчет причин. Иногда он смотрит на Зоечку и прикидывает варианты, но всегда качает головой. После пережитого ей дорога в петлю, а в её глазах жажда жить. У неё есть силы на улыбку официанту в ресторане отеля и огонь на едкое замечание нерасторопному таксисту.       Наполеон не верит в её жизнерадостность. Он верит в сжатые до побелевших костяшек кулачки и пелену слез, застилающую её взгляд перед свиданием с «целью». Он верит в побледневшее лицо Громовой, когда она выходит из дома «цели». Верит в её «хочу пройтись». Верит в дрожащие губы и запах табака.       У Зоечки, после каждого свидания, ноет тело. Ей нужно быть готовой к следующему вечеру. Пить нельзя. Он не переносит пьющих женщин. Нужно носить только шелк — никакого кружева. Он не любит входить на сухую и не терпит моногамности, а потому, таких «зоечек» у него ещё с десяток. Громова держится молодцом. Не потому что ей приказали заинтересовать, сблизиться, — ей действительно плевать.       Зоя вскидывает бровь, когда очередная девица прерывает их свидание и, с воплями, готова вцепиться в волосы. Зоя уверенно выходит к прихожей, когда другая девушка в слезах стоит у входной двери и молит «цель» о любви. Зоя демонстрирует самодостаточность и, черт побери, он действительно заинтересован.       С Соло у Громовой не так. Наполеона она готова сама молить о любви, но бодро кивает, стоит ему заикнуться о своих планах на вечер. Зоечки в них нет. Есть сногсшибательной красоты девушка из фойе, с кружевным бельем и бутылкой дорогого вина — комплимент от отеля. Соло стоит всех комплиментов. И вина, и девушек в кружевах, и лучшего номера в отеле. У него тяжелый взгляд и острый ум, за который его ценит начальство. Упругий зад и ласковая улыбка, на которые клюют все дамы.       У Зоечки мурашки по всему телу от его баритона, тяжесть в животе от прикосновений и головная боль от ревности. Легко отдавать на всеобщее пользование чужого человека. Наполеон её тоже чужой, но по-другому. С ним все на уровне работы. С ним Зоечка готова работать — посещать ненужные музеи и выставки, бродить часы напролет по магазинам, выслеживать, предположительно, стукача. Все что угодно, лишь бы идти с ним под руку и сверкать улыбкой.       Уэверли, при звонке, делает Зоечке комплимент, мол, хорошо играешь, натурально. Громова чувствует, как леденеют пальцы. Чувствует, как краснеют щеки. Сухо благодарит. Быстро вешает трубку. Директор не дурак — все понимает.       Сроки поджимают — все чувствуют приближающуюся бурю. Даже Илья не кидает неприязненные взгляды в сторону Громовой. Ей быть в центре. Ей сдерживать. Зоечка — первая линия обороны, в этой миссии.       Когда все закончится, Громова пригубит виски. Чистый. Потом ещё. Всю бутылку. От молчаливой девушки, изящно сидящей в кресле за книгой, останется темное пятно в ванной на ледяном кафеле.       Агенты будут терпеливо сидеть в холле дорогого отеля, пока Громова растекается по полу кляксой. Им было не до дежурных «как ты». Громовой пришлось прыгать с третьего этажа. Дальше не её работа.       У Зоечки заплывший глаз, рассечено пол лица, посинело и того больше, а она знай, конспекты готовит. Ей к девочкам через неделю возвращаться, а темы для занятий нет. Громова прячется от всех. Вопрос эстетики. Уэверли — её босс и срать хотел на все это, поэтому через сутки, Зоечка тихо стучит в дверь его кабинета.       Габи в слезы. Как вдохнула резко, так и зашлась кашлем. Курякин стыдливо взгляд отводит — Громовой досталось круто и больше, чем предполагалось. Не все просто, не только в соблазнении дело — улыбается, мол, прости, дураком был. У Соло веки прикрыты, желваки гуляют. Ему взгляда вскользь хватило, как Зоечке когда-то.       Уэверли распинается. У агентов новое задание. Внимание никто направить толком не может, все на Громову пялятся, а её и деться некуда. Сидит как струна, слушает директора, пытается от взглядов отвлечься. Губы подрагивают предательски. Пальцы леденеют.       Вдруг, тепло так становится. От плеча. Нежное тепло, уютное. Зоечка не поворачивает головы. Смысла нет. Слепая зона. Она на плечо косится, узнает руку аккуратную и сжимает челюсть. Кажется, её впервые, после войны, жалеют. У Соло мягкие пальцы. От него несет жаром, а Громову трясет.       Она первой выходит из кабинета. Быстрыми шагами уходит. Смаргивает слезы и глубоко вдыхает. На улице лучше. На улице горячий воздух и счастливое солнце. На улице все оборачиваются — убеждают, что все ненормально и от этого хорошо. У Зоечки список мужчин близится к шестому десятку и строгий взгляд Соло.       Наполеон спешит. Злится. У него женщины все как на подбор. Список за сотню. Громова ему груз. С огромными глазами и тонкими стопами. Он проклял все магазины, пока ей подбирали туфли к образу. Тогда. Сейчас он клял Уэверли. Пустить в расход такое чудо. У Соло были дерьмовые дни, которые скрашивала прохладная ладонь на плече, следом на столе появлялась чашка горячего чая, а обернувшись, всегда можно было увидеть добрую улыбку. В это он верил. Знал, что для него. Знал, что честная. Знал, что влюбилась.       У Громовой не было шансов. Соло их просто не давал. Наоборот. Отгонял. И холодом, и женщинами, и едким словом. А она все улыбалась. Наполеон давно привык терять коллег. Они — как расходник летели в деревянные ящики. Большевик, со своей верой в дело, не шел в расчет. Габи другого поля ягода. У Громовой никакой мотивации.       Соло видел синяки на её бедрах и нежелание смотреть на собственное отражение. Он слишком много времени провел с ней, чтобы игнорировать жажду смерти в её глазах. Знал, что утешит. Оба знают, что это картинное, но бросаются с головой.       Зоечка не улыбается. Едва чувствует прикосновения к разбитой губе. Не сдерживается и кривит губы. Слезы жгут лицо. Она не знает, что делать. Хочет прижаться к широкой груди, чувствовать поглаживания по голове, но упрямо смотрит Соло в шею. Стыдно.       Наполеону проще, да ненамного. У Громовой не только стопы тонкие. На груди выступают тонкие ребра, а запястье едва ли толще рычага передач. Он видит, у неё нет сил. Не сегодня. Завтра тоже не будет. Зоя дрожит, шумно дышит и податливо шатается, когда Соло притягивает её за затылок.

***

      Зоечка греет пальцы у плиты ранним утром. Она не ждет никого, просто спать для неё пытка.       Ей снится первый месяц после войны. Ей снится боль. Ей снятся «герои» со стеклянными глазами.       Она просыпается мертвой, а засыпает со слезами. Организм требует сна. Громова противится. Наполеон обещал отвезти её к врачу, если не станет лучше, но у него роман с француженкой.       Зоечка отдергивает руку от огня — обожглась. Мнет шею, жмурится и выдыхает. Перебирает воспоминания. Смакует каждое. У Соло мягкие губы, горячие ладони и бездонные глаза. Ему нравится, когда Зоечка краснеет и смеется. Нравится, когда она водит пальцами по его груди. Нравится приходить в теплую постель.       Ему не нравится, когда Громова скучает, а она старается не показывать. Он всегда возвращается. Обнимает со спины, вдыхает запах волос и целует в шею. Больше Наполеон себе не позволяет. Боится. Слишком соблазнительно Зоечка суетится на кухне. Слишком соблазнительно спит. Слишком соблазнительно любит.       У Соло закаменевшее сердце, тренированное годами хладнокровным выполнением заданий. Он думает, все началось с Большевика. Там скверно все вышло. Началось тоже с насмешек.       С Зоечкой ему туго. Громова морозится. Ломается у него на глазах. А ему смерть как страшно расслабиться. Она ему сердце на блюде, а Соло ни за нож не берется, ни назад не возвращает. Боится.       Наполеон точно знает, Громова не плачет ночами. Не видит смысла. Она при встрече взгляд отводит — это работает. Пальцами кофту теребит и улыбается — это точно работает. Зоечка для него ценный груз, от которого веет тоской и жаждой одиночества.       Громова шмыгает носом и обжигает о чайник руку. У Соло ребра сводит от желания помочь, но нет необходимости. Забота не его конек. За заботу платят, а у Наполеона сил нет платить. Желания тоже. Боится.       Ему за Зоечкину доброту насмешки от Большевика слушать — они с Габи любовь пророчат. Не знают, как метко угадывают. Соло в этой каше варится пока Зоечка позволяет. Он ждет, когда прогонит. Она ждет, когда сам уйдет. Ни себе, ни ему, что б их.       Наполеон видит в ней себя. Но ей не повезло. Он целует ей руки, шею, лицо. Громова оставляет ему невесомый поцелуй, уходя на занятия, и его щека горит сутки. Она оставляет ему ключи, но Соло не уходит. Она оставляет ему завтрак и Соло рад. Рад, что не нужно объясняться. Рад, что не надо говорить долгие часы на бесполезные темы. Рад, что кроме растворимого в шкафчиках её кухни есть зерновой.       У Зоечки лучшая группа девочек, но до работы она их не допускает. У них последнее занятие, и она становится другом. Рассказывает изнанку работы — многие уйдут. У Зоечки около шестидесяти мужчин и Соло в постели. Ей нет необходимости мечтать о прекрасном. Наполеон уже с ней. Не так как хотелось бы, но все же.       День. Три. Месяц.       У них нет сроков. Соло не встретит с аэродрома, но невзначай окажется у её дома. Зоечка с красной помадой на губах нравится ему больше, чем с синяками. Наполеон любит чувствовать её мягкую кожу и неожиданно врываться на занятия. У Громовой великолепный образ педагога и тонкая талия. А еще шрам на спине, но это не для всех. Соло любит её стряпню. У Громовой порезы на пальцах и обожженные ладони, но причины не для всех.       Зоечка не боится прямых взглядов Наполеона. Ей нравится, когда он ходит без рубашки. Нравится, когда он варит утром кофе. Нравится, когда с силой сжимает её бедра. Ей нравится, когда он с ней. У неё. В ней.       Громова демонстрирует ему уязвимость и слабость. Соло в это верит. Верит, что спасает обоих. Ему не до Зоечки было, пока она первой не пришла. Спокойная, тихая, с улыбкой. У Соло тогда, как это говорят русские — ёкнуло что-то. У неё на лбу было написано, что либо так, либо в пекло.       У Зоечки Громовой список мужчин около шестидесяти, пустая постель и жажда тепла.       У Наполеона настоящий служебный роман, недопитый виски и фото Громовой во внутреннем кармане пиджака.