Мне видится, что мы сшиты сердцами

      В тот день Макс минут пятнадцать простоял на морозе, ожидая автобус. Шёл снег, ветер дул так, будто хотел обморозить лицо каждого, кто попадётся на его пути, и именно поэтому парень позволял шарфу неприятно колоть нижнюю часть своего лица. Холод пронизывал парку, локтями можно было ощутить, что рукава не держат тепло.       Совсем скорое наступление Нового года ощущалось в воздухе, в погоде, в том, как украсили торговые центры снаружи и изнутри, как облагородили центр города сверкающими гирляндами и всякой прочей мишурой, которая, если честно, многим вообще не была нужна, но какой был смысл Максу думать об этом, если он видел приближение праздника даже в лицах незнакомых ему людей? И не важно было: весёлыми или хмурыми были эти разнообразные лица...       У какой-то младшеклассницы на остановке от каждого порыва ветра звенело шесть или семь позолоченных бубенчиков, подвешенных на её рюкзак. Это заставляло Макса лишний раз улыбаться, и ещё сильнее добавляло ему праздничного настроения.       «Прострочена тонкая алая ткань Красивыми нитями. Бледными пальцами...» — вдохновенно прошептал он в тёмный небосклон, будто прикрытый дымкой. В ней оседал свет жилых домов и уличных фонарей, небо казалось грязно-рыжим. И где же звёзды? Как же все будут уже через пару дней смотреть, как красочные фейерверки взмывают ввысь и громко, громко взрываются, просто чтобы доставить тем, кто восхищенно наблюдает снизу, радость?       Понадеявшись, что мороз заставит надоевшую дымку рассеяться, ещё пару минут поёжившись, Максим наконец-то смог зайти в автобус.       Весь путь домой парень ехал, думая о том, что напишет прекраснейшую поэму, посвященную ей. Кому? Самой замечательной девушке на свете. Девочке, которую он знал со средней школы, с которой иногда сидел за одной партой, на которую временами смотрел на уроках, отвлекаясь, с которой любил говорить часами почти о чём угодно...       Каникулы шли уже несколько дней. Это была предновогодняя неделя две тысячи шестого года. Максу не требовалось вставать завтра в школу, поэтому, решив пожертвовать вполне здоровым (как он считал) пятичасовым сном, парень достал из рюкзака блокнот, который таскал чуть ли не везде с собой, открыл его где-то на середине, чтобы точно найти пустую страницу, и стал писать.       Часто слова, которые он проговаривал у себя в голове, непроизвольно срывались с его губ проникновеннейшим шепотом. Максим жил один в своей комнате и радовался тому, что никто не может услышать его.       В порыве сочинительства парень даже хотел написать краткое посвящение. На ум ему сразу пришло: «Для Вас, души моей царицы...» Резко сморщившись лицом, Макс тут же отругал себя: как же высокопарно, пошло и фальшиво звучали эти украденные слова! И решил писать без посвящения.       На следующий день, проснувшись в пятнадцать часов и получив за это неодобрительный взгляд матери, Макс набрал номер, который уже выучил наизусть.       Шли гудки, и в это время парень махнул рукой маме, ушедшей по своим делам. Как только хлопнула дверь, Максима объяло волнение, захотелось к чёрту положить трубку, а потом сказать, что набрал случайно. И он бы непременно так и сделал бы, если бы Лиза в следующий момент не приняла вызов.       Она сказала, что придёт. Это было чудесно!       Парень метнулся в свою комнату и рывком взял видавший виды блокнот, открыл страницу, исписанную вчера ночью. В голове отчетливее всего прозвучало тогда:       «Она мне вложила в дрожащую длань (В ладонь), что иголкой случайно исколота, Прекрасное сердце, укрытое холодом...»       «Прекрасное...» — в благоговении произнёс он, подошёл к зеркалу и с выражением прочёл «поэму» (он решил, что это именно поэма, а не какое-то там жалкое стихотвореньице, хоть и состояла она из пяти четверостиший).       Через пару часов Лиза уже сидела с Максом на его балконе. Он дал ей тёплый плед, и тот вскоре укрыл её плечи. Как же Макс завидовал её плечам в тот момент!       Но тогда самым важным было не это, а то, что предстояло прочесть перед ней. Максим заранее сказал о том, что будет делать, поэтому, когда он ни с того ни с сего встал со старого диванчика, его одноклассница ничуть не удивилась.       Крепко сжимая в руках блокнот, Макс, кашлянув, произнёс: «Мне видится, что мы сшиты сердцами».       Лиза хихикнула. «Правда что ли?» — смешливо спросила она, и это ввело парня в ступор. Он смотрел удивлёнными глазами совершенно ошарашенного человека на написанное, прямо перед собой, не решаясь взглянуть на свою гостью.       Лиза рассмеялась, не желая никак его смущать:       — Я просто удивилась, что это стих. Вчера по телефону ты сказал мне, что будешь читать своё «произведение», и я решила, что ты написал, может, рассказ какой-нибудь, как тогда, про потерянный зонт, помнишь?       — Помню, конечно. Как можно не помнить то, что сам написал? — усмехнулся Макс, на самом деле от растерянности не помня ничего.       — А что это? Может, сонет? На последнем уроке лит-ры ты сказал мне, что хотел бы попробовать, — Лиза с интересом кивнула головой в сторону блокнота. Это придало Максиму некоторой уверенности.       — Нет, это поэма, — ответил он, и тут же брови девушки в удивлении поползли вверх.       Понимая, что поэма это все-таки нечто большое, Максим, замявшись, решил исправиться:       — То есть... поэмка. Вот. Я просто захотел её так назвать.       Услышав такое слово, Лиза вновь хихикнула, с интересом стала смотреть теперь уже однокласснику в лицо, ожидая услышать нечто совершенно приторное (учитывая название), однако не лишённое прелести.       Это ведь были стихи Макса. Они всегда нравились всем в классе и ей тоже, пускай большинство из них и было чем-то попсовым и совсем не выдающимся.       Сейчас Лиза просто хотела послушать его, посмотреть, как он смущается своего творчества, увидеть в его глазах то и дело сменявшиеся стыд и гордость за себя. Это происходило с Максом каждый раз, когда он читал что-нибудь, выходившее из-под его пера.       Парень задумался, потирая от некоторого напряжения левый висок, придирчиво разглядывая страницу блокнота перед собой. То, как она иногда посмеивалась, создавало некоторые сложности с верой в себя: ей было смешно или забавно? Разные ведь вещи...       Лиза, уже в который раз успев рассмотреть узор на потёртом переплёте приоткрытой книжицы, нетерпеливо подогнула под себя колени, облокотившись при этом на спинку дивана.       — Ты что, забыл, как читать? — заулыбалась девушка, отведя взгляд на запотевшее окно.       Оно покрылось тонким слоем льда с двух сторон, и она провела тонким пальцем по гладкой холодной поверхности, наблюдая за тем, как тончайший лёд сдвигается, ломаясь, от её прикосновения.       Мать Макса давно уже хотела поставить новые окна на балкон, пластиковые, но что-то никак не удавалось. Зато в сильный мороз на этих, деревянных, появлялись красивые узоры. Учитывая это, Максу было даже не важно, что от старых рам сквозит – можно ведь было просто закрыть балкон и греться в тёплой комнате, а красота морозных рисунков оставалась иногда очень надолго.       А ведь правда, не забыл ли он, как читать? Макс упрямо всматривался в строки, которые только прошлой ночью написал, и понимал, что не хочет читать этого вслух. Это было странно и неожиданно для него самого. Обычно парень не упускал возможности проявить свой артистизм и с выражением прочесть написанное перед кем-нибудь: будь это целый класс или мама, а вот сейчас...       Возникло ощущение, что зря он это всё вообще затеял. Не нужно было сразу же разбалтывать Лизе о новом стихе. Надо было подержать его при себе денька два, а там – отредактировать, как было бы лучше, а, может, и вовсе уничтожить. Зачем вообще он сказал, что хочет его сегодня же прочесть, заставил её поехать к нему в гости во время каникул, даже не после уроков?       Лиза что-то рисовала на окне. Кончик ее указательного пальца успел покраснеть от холода. Она всё ждала, когда Макс станет читать свою «поэмку», и не хотела торопить его. Всё-таки, раз он так волновался, может, ему требовалось просто собраться с силами?       Максим покашлял вновь, словно надеясь, что это придаст ему уверенности. Лиза сразу перевела взгляд с окна на него, окаменев лицом, парень почти что выпалил:       «Мне видится, что мы сшиты сердцами.       Прострочена тонкая алая ткань       Красивыми нитями. Бледными пальцами       Она мне вложила в дрожащую длань...» — и осекся, замолчал, поджав губы так, что они стали практически белыми.       — Как-то... нескладно вышло. А это ведь только начало, — неловко признал он, пялясь на бумагу в блокноте, — давай-ка я лучше переделаю эту поэмку, сглажу все шероховатости, так сказать... И тогда прочту.       Лиза, уже как несколько секунд хмурая, словно не услышав эти слова, спросила:       — А почему название такое?       — По первой строчке, стандартное... — развёл руками Макс, сконфуженно оседая недалеко от гостьи на диван.       — Я не об этом. Почему именно «видится»? Это так странно. Можно ведь было взять «кажется». — Лиза оценивающе взглянула теперь совсем в глаза юному писателю.       — Потому что... кажется – не то слово для этой ситуации. «Кажется» это тогда, когда ты не уверен, а я уверен и я вижу это, — пожал плечами Максим, обреченно закрыв блокнот и положив его на сиденье между собой и Лизой.       — Ты? — с медленно проявляющейся хитрой улыбкой переспросила она.       — Нет! Конечно нет! — тут же выпалил Макс, краснея ушами, — лирический герой, конечно же.       — О-о, лирический герой? — ехидно протянула Лиза, сузив глаза.       — Да, кто же ещё? — словно оправдываясь, Макс пытался вспомнить что-нибудь о том, что им когда-либо говорили на литературе, — Марина Тимофеевна ведь говорила, что в стихотворениях не автор, а лирический герой стихотворения. Вот.       Повисло молчание. Лиза уже хотела начать плавно клонить к своему уходу, однако вдруг ощутила тёплое прикосновение к своей немного замёрзшей ладони.       — Ну... как-то так, — зачем-то кивнул Максим, не убирая свою крупную ладонь с руки Лизы, — ты... можешь прочесть её прямо сейчас, если хочешь.       — Хочу, — робко улыбаясь, Лиза взяла из второй руки Макса многострадальный блокнот и открыла его на первой странице.       Внезапно захотелось прочесть всё, что только было в этой книжице, которая, казалось, ещё пара падений – и начнёт разваливаться на части.       Наступал две тысячи девятнадцатый год. Двое счастливых людей сидели на маленьком балконе, деревянные окна которого так и не заменили на пластиковые. Лиза и Макс пили горячий чай, слушали шум проезжавших за окном машин и читали стихи. И совсем не важно было, насколько эти стихи вышли нескладными и, может, даже смешными.       Перемахнув через порог, на балкон вбежала девочка лет семи-восьми и, сверкая не только мишурой, обвязанной вокруг пояса, но и глазами, восторженно спросила:       — Мама, папа, как вам мои стихи?!       И родители ответили ей, умилённо заулыбавшись. Это были чудесные стихи. Самые лучшие на свете.