Нетинебудет

Y no hay peor desgracia que extrañar lo que nunca pasó И нет ничего хуже печали о неслучившемся

      Руджеро впервые видит её на кастинге — девчонка лет пятнадцати, ну шестнадцати от силы, она держится на удивление бойко и уверенно. Он замечает искорки в зелёных глазах, но не подходит к ней почему-то, чтобы познакомиться. У девчонки чуть подрагивает папка со сценарием в пальцах, и он, как бы ни старался, не может разобрать, от нервов это или из-за охватившего её радостного возбуждения.       В следующий раз они встречаются на читке сценария, когда актёры уже утверждены, а некоторые даже знакомы. Она в пушистом красном свитере, без макияжа и выглядит ещё на добрые два года младше; Руджеро просто надеется, что ему не надо будет целоваться с тринадцатилеткой.       — Привет, — он подходит к ней не сразу, но и не в самом конце. Прикидывает, кого она могла бы сыграть — по всему выходит, что Луну. — Я Руджеро, Маттео Бальсано.       — А я Кароль-через-«Ка» (он замечает палочку, пририсованную к «C» на титульнике сценария, и понимающе улыбается), и я играю Луну Валенте.       «Приятно познакомиться», — совершенно искренне признаётся Руджеро и — Хорхе и Мартин входят в помещение, обозначая этим начало читки — опускается на диванчик рядом с ней. Так и подмывает спросить их обоих (благо, с «Виолетты» знакомы и почти дружат), сколько этому ребёнку лет и не посадят ли его случайно за растление малолетних. Кароль всё ещё собранна и сконцентрирована на сценарии и собственной работе, и Руджеро почти восхищается ей.

***

      День за днём пролетают репетиции, тренировки, съёмки — «Луна» оказывается куда более энергетически затратной, чем «Виолетта», хотя, может быть, дело в его главной роли. Руджеро сходится с коллегами по цеху неотвратимо (хотя едва ли он хотел бы это отвратить): появляются хорошие знакомые и друзья, забываются покинутые и всё ещё таящие обиду Виолеттос. Кароль постоянно в работе, вытаскивает всех репетировать общие сцены, тянется переписывать собственные реплики, тут же отрабатывает связки на роликах и учит песни, а под конец рабочего дня засыпает на чьём-нибудь плече.       Неудивительно, что через месяц она сбавляет обороты и всё чаще в перерывах между съёмками находит подходящую горизонтальную поверхность и падает на неё. Руджеро успел выучить лежащую Кароль от и до (совершенно ненамеренно, разумеется): спит она только на ком-то из съёмочной группы, лёжа на животе переписывается с мамой, а на спине медитирует, одними губами повторяя сценарий. Надежды на сверхпродуктивность она не оставляет, стараясь не тратить время на болтовню и сниматься, пока есть силы, а потом валиться с ног от усталости.       — Я здесь работаю, — как-то раз признаётся Кароль, когда её снова безрезультатно пытаются вытащить на какую-то тусовку в каком-то клубе, — я отдаюсь камере по максимуму и не могу развлекаться с вами, ребят, извините.       Руджеро слышит, как кто-то саркастически шепчет себе под нос «ну да, а мы-то бездельники» и «нашлась звезда», видит, как ребята, разворачиваясь, закатывают глаза, и в общем-то соглашается с ними. Где-то в горле горчит понимание, что Кароль имела в виду совсем не это и не хотела обидеть никого из них.       Руджеро попытается приблизиться к ней хотя бы потому что Кароль выглядит одинокой вне камеры: за первые месяцы съёмок многие уже нашли себе близких друзей, а она, сконцентрированная на работе, обзавелась разве что парочкой особенно хороших знакомых и сворой псевдородителей в лице всего старшего каста и части стаффа. Иногда ему кажется, что вот, он почти в ближнем кругу, но через минуту Кароль снова замыкается и переходит в «рабочий режим», и ему остаётся только вспоминать её звонкий смех. Она такая, кажется, со всеми: ребята, сидя в гримёрках, часто жалуются, что она, улыбчивая дружелюбная во время съёмок, после них летит домой и не желает видеть никого из коллег. Руджеро хочет проникнуть в её мир.

***

      Подготовка к первым концертам проходит мучительно: о сериале знают мало, его многие заранее не любят, и презентация «вживую» должна пройти идеально гладко. Ребята зубрят текст въевшихся в подкорку песен, раз за разом прогоняют танцы и мучают друг друга повторением диалогов. Чаще всего мучает остальных Кароль: её только ленивый ещё не сравнил с Тини (разумеется, в пользу последней), и она хочет показать себя, свой талант и свою героиню.       — Вам может казаться смешной наша неспособность станцевать это так, чтобы никто не упал, но я хочу напомнить, что до шоу неделя, а мы ещё ни разу не прогнали хотя бы один номер чисто целиком, — возмущается Кароль на очередной репетиции.       Они все устали, они все хотят есть, спать и умереть, и поэтому «любящие старшие братья и сёстры» не молчат:       — Если ты полна сил и энергии, это не значит, что все мы таковы, тем более, что ты гоняешь нас больше режиссёров.       — Я тоже устала, но мы должны работать, чтобы показать показать себя идеально на концерте!       — Твоя слепая уверенность в том, что ты одна пашешь, а мы тут пришли прогуляться, восхищает!       — Ну, знаете, судя по вашим танцам, это так и выглядит.       Дальнейшую ссору прекращает вернувшийся хореограф. Руджеро слушает вступление Alas и обещает себе проспать все выходные.

***

      С каждым пролетевшим днём, с каждой прошедшей неделей, из которых складываются убегающие в туманное прошлое месяцы, Руджеро понимает всё отчётливее, что не понимает её. Кароль то висит на нём, радостно что-то крича (обычно это случается после концертов, когда эмоции зашкаливают, а мозг почти отключается), то игнорирует, стреляя льдистыми взглядами изредка. Руджеро интересно, что происходит в голове у этой девчонки, но он далеко не уверен, что хочет это знать. В конце концов, нет ничего запутанней мыслей и чувств шестнадцатилетней — там и захлебнуться недолго.       …Возможно, всё-таки есть, признаётся себе Руджеро, с неохотой отрываясь от её губ после третьего вкрадчивого «снято» от оператора; Кароль сама — не лучше: её глаза закрыты, а щёки полыхают, и она неловко продолжает тянуться к нему ещё пару секунд, прежде чем открывает глаза и спешно отворачивается, смущённая собственным порывом. В перерыве он незаметно наблюдает за ней, задумчиво водящей большим пальцем по собственным губам. Это не первый их поцелуй на камеру и не последний, разумеется, им ещё играть и играть вместе, но Руджеро чувствует, что, пытаясь разгадать другого человека, он забыл понять самого себя — а вселенная таких ошибок не прощает.

***

      Во время тура у них всех свободного времени — считанные часы, уходящие в большинстве своём на сон да обзорные экскурсии; Кароль и Руджеро загружены ещё больше: у них, как у главных героев, конференции и встречи с фанатами, после которых чувствуешь себя эмоционально опустошённым и совершенно не готовым к вечернему шоу. У Кароль откуда-то берётся привычка засыпать на его плече в такси, и Руджеро («Исключительно в целях собственного удобства», — мысленно оправдывается он) приобнимает её, старательно убеждая себя, что не чувствует ничего и не перестаёт дышать, когда она удобнее устраивает голову, лишь краем сознания отмечая, что с рубашки нужно будет как-то отмыть разводы тональника.       Он почти влюблён в заспанные глаза Кароль, когда такси останавливается, и она, едва проснувшаяся, ещё не совсем осознаёт себя и своё место в мире. Их губы в такие моменты незаконно близко — подайся чуть вперёд, прикоснись легко, так, что и поцелуем назвать можно только с натяжкой, — но сами они уже далеки, как Луна и Марс, как заметила десятки серий назад её героиня.       — Ты чуть не упала, пришлось тебя держать, — в его оправданиях нет нужды, и они оба понимают это, но молча принимать происходящее — невозможно.       — Спасибо, — отстранённо произносит Кароль, глядя на вывеску кофейни на другой стороне улицы.       Руджеро думает, что с макияжем она выглядит гораздо взрослее, а ещё — что это не должно волновать его в том плане, в котором где-то в душе всё-таки волнует. На интервью они снова играют лучших друзей, потом — играют людей совершенно чужих, а вечером на шоу играют влюблённых Луну и Маттео. Руджеро не знает, господи, он не знает, кто они друг другу на самом деле и перестают ли они вообще играть хоть на миг.

***

      Однажды — Кароль уже никуда не приглашают, зная, что она откажется, — Руджеро остаётся в отеле под предлогом «поспать хоть немного», когда каст уходит на вечеринку. Это полуправда: устал он и правда страшно, но куда сильнее хочется посмотреть на Кароль без чужих глаз, найти в ней хоть что-то стопроцентно настоящее. Кароль всё время с мамой, но спустя пару часов Руджеро находит способ вытянуть её на личный разговор: зовёт разбирать дуэт из нового сезона. Кароль обещает маме не задерживаться, смеётся и ведёт себя как пятилетний ребёнок, но, стоит им остаться одним, сжимается и становится тихой.       — Там есть пара неоднозначных моментов, я хотел бы разобраться вместе с тобой, — объясняется Руджеро. — Все сегодня ушли на дискотеку или не знаю куда, так что нам не помешают.       — Что же ты не пошёл с ними? Заразился от меня трудоголизмом — или, как вы все уверены, звёздной болезнью? — Кароль даже говорит тихо, голос у неё потухший и надломленный, и Руджеро гадает: сорвала или сорвалась?       — Хотел выспаться, — он решает придерживаться этого сценария, — но сон не идёт, так что решил заняться чем-то полезным. И не правда это, что все считают тебя зазвездившейся.       — Да? И кто же так не считает? — голос Кароль сочится сарказмом. Руджеро жалеет безмерно, что не может видеть её лица; они в его номере, дверь закрыта, и он молчит несколько секунд, просто наслаждаясь ожиданием собственного ответа.       — Я — нет, — он оборачивается и наклоняется, почти соприкасаясь с Кароль носами: её зрачки расширены (за окном сумерки, в комнате полумрак), губы приоткрыты, он чувствует тёплое дыхание на своих губах. Кароль испугана, но не отстраняется почему-то, даже взгляда не переводит с его глаз. Руджеро почти целует её, когда она приподнимает руку, даже не касаясь его: он не видит, но чувствует движение воздуха рядом.       — Не стоит, поверь мне. Это всё равно не сработает.       Руджеро послушно отступает, берёт в руки гитару и открывает ноутбук. Позвал её репетировать — выполняет обещание. Кароль сидит рядом, вглядываясь в текст, а он вглядывается в неё — и видит, как её чуть заметно мелко трясёт.       — Я думала, ты не остановишься, — она поворачивает голову, встречаясь с ним взглядом.       — Почему я не должен был остановиться, если ты попросила меня об этом?       — Ты разве не для этого остался? Прости, причина со сном слишком банальна. Я решила, вы с ребятами хотите…       — Я с ребятами не хочу ничего, за них ручаться не могу. Да, я остался не только чтобы выспаться, но и не чтобы целовать тебя против твоей воли. Песня?       — Да, конечно. И — я не сказала, что не хочу этого. Просто это и правда не сработает, нечего пытаться.       Руджеро в эту секунду как никогда чётко осознаёт, что величайшее его желание — чтобы это сработало.

***

      С течением времени эпизод постепенно забывается, но Руджеро где-то в подкорке хранит информацию: Кароль кажется, будто все против неё. Он не может оспорить это утверждение, потому что её и правда не сильно жалуют, но это скорее безразличие, чем неприязнь. С кем-то — Кьярой, например — она даже неплохо сходится и иногда мило беседует в свободные минуты. И всё-таки это до безумия шатко, и Руджеро наверняка таким отношениям предпочитает пустое «ничего» между ними. После тура они снимают последний сезон; с каждым новым днём они всё больше осознают, что скоро конец (хотя впереди ещё один тур), и с каждым новым днём бездна между Кароль и кастом становится видна всё отчётливее. Руджеро видит её повзрослевшей: юная девушка, будто бы нелюбимый приёмыш в дружной семье, она ищет понимания и поддержки в фанатах, заменяя теплом общения с ними то, чего не дал коллектив. Руджеро кажется, что когда-то все они — и он, и она, и остальные ребята — совершили ошибку, которая осталась незамеченной, а теперь мешает им быть семьёй. Руджеро впервые за долгие годы вспоминает отношения Виолеттос.       В последний день съёмок они почему-то оказываются одни в гримёрке, готовые к съёмкам танца. Кароль заламывает пальцы, глубоко вздыхает и говорит самое неожиданное, что он только может себе представить:       — Давай. Это всё ещё не сработает, но я хочу знать, как это могло бы быть. Какими мы могли бы быть.       И Руджеро даёт. Он целует её до боли нежно сначала, углубляет поцелуй, заставляя запрокинуть голову, придерживая её за шею и зарываясь пальцами в волосы, он целует впервые с открытыми глазами — просто потому что не может позволить себе упустить даже маленькую часть этого события, потому что хочет впитывать Кароль и её дрожащие ресницы, он целует её как в последний раз в жизни, как не целовал никого и никогда, прижимая к себе, едва не дрожа сам — и, спустя несколько минут, медленно отстраняется.       — Никогда больше так не делай, — шепчет Кароль.       — Не буду, — обещает он. Никогда и ни с кем.       Они идут на съёмочную площадку спустя несколько минут вместе: спокойные, уверенные и убитые внутри.

***

      Новый тур приносит, помимо фанатов, одну радость: отсутствие перелётов через океан. У них даже выдаются свободные деньки, когда каст или разбивается на кучки лучших друзей и гуляет по городу, изредка внезапно пересекаясь, или совместно (без Кароль) выбирается куда-нибудь, запоминая эти моменты и чувствуя неумолимо скорое их окончание. Руджеро в предвкушении, его ждёт сольная карьера и новые горизонты, но ему грустно осознавать, что эта история, подарившая ему так много, подходит к своему концу. С «Луной», в отличие от «Виолетты», он был с первого и будет до последнего дня: представить свою дальнейшую жизнь без неё, без ребят — практически невозможно. Они стараются брать от этого тура всё, надеясь, что это заглушит боль разлуки хотя бы немного.       После травмы Кароль — зацепилась роликом за платье и упала — он чувствует себя обязанным перед их «не сработавшим» проведать её в номере. Каролина открывает ему дверь, попутно крича, что пришёл Руджеро, и после звонкого «пусть идёт» пропускает его. Он проходит и видит Кароль полусидящей на кровати: вокруг мягкие игрушки, в руках телефон, на ноге пакет со льдом.       — Принеси, пожалуйста, новый лёд снизу, этот тает, — просит она маму. Руджеро кажется, что это попытка остаться с ним наедине. Он садится в кресло рядом с кроватью.       — Привет, как жизнь?       — Поверь, бывало хуже. Заходили ребята, спрашивали про самочувствие, желали скорее поправляться — у них у всех на лицах было написано «даже кататься нормально не умеешь, что за дура».       — Ты слишком критична.       — Всё возможно, — Кароль садится удобнее и кидает в него единорогом, — но подумай: я так и не стала по-настоящему частью этого каста, так что либо со мной что-то не так, либо с ними. Если со мной — я и правда дура, если с ними — они и правда злорадствуют.       — Я не сваливаю на тебя всю вину, но, возможно, все мы были бы дружнее, соглашайся ты иногда провести с нами время, — Руджеро пожимает плечами. Он может говорить это: в конце концов, скоро они официально станут прошлым друг друга.       — Дело не в… прости, не хочу обсуждать мои мотивы с тобой сейчас. Но поверь мне, если бы я могла, я бы провела с вами каждую секунду этих трёх лет.       Руджеро смотрит ей в глаза и не находит ни одной причины ей не верить.       — Я правда надеюсь, что ты поправишься скоро. Видел твоё падение — выглядело довольно больно.       — И было так, — вздыхает Кароль. — Спасибо, честно.       Руджеро берёт её за руку. До прихода Каролины они сидят в тишине.

***

      Подготовиться к последнему шоу — нереально. Ты можешь идеально знать хореографию, помнить все тексты, но жить с осознанием, что через несколько часов закончится всё то, что было самой сутью твоего существования последние несколько лет, невозможно. Последние дни ребята не выходят почти из отеля, и Кароль сначала боязливо и недоверчиво, но присоединяется к ним. О всепрощении и статусе лучших друзей и речи не может быть, но в одном и, пожалуй, главном они сходятся: после стольких проведённых бок о бок лет расстаться незнакомцами или, ещё хуже, врагами не хочет никто. Ребята пытаются сделать то, чего не смогли за эти годы — заново притереться друг к другу, чтобы разойтись уже хорошими знакомыми. Получается не всегда, но они и правда стараются — Кароль, вместе с Майклом и Хио устраивающая мастер-класс по приготовлению кесадильи, Руджеро и Лино, следующим вечером отвечающие им домашней пиццей (насколько домашней может быть пицца, приготовленная в печи на кухне отеля), Ана, рассказывающая испанские легенды, услышанные в детстве от бабушки, — все они делятся друг с другом собой, становясь всё-таки чуть ближе, медленно заставляя стены между ними пойти сеточкой трещин.       В последний день все с утра едва сдерживают слёзы и дрожь в голосе и руках. На первом шоу большинство ещё держится, но на втором это уже бессмысленно: кто-то начинает плакать сразу, кто-то с течением времени, кто-то уже на своих финальных словах. Руджеро думает об альбоме, о сольном туре и сольном пути, но это не помогает уменьшить боль от расставания с командой «Луны». Кароль, говоря свои слова (он вспоминает девочку, которую впервые увидел на кастинге, и думает, что с того первого дня он был восхищён ей, он был влюблён в неё какой-то особой любовью, не имеющей шанса на жизнь), поворачивается к касту и смотрит ему в глаза почти всё время, и всё, чего он хочет, — это обнять её, забрать её себе, в себя, но он не может — потому что они не могли никогда, потому что она была права, когда говорила, что ничего не выйдет.       После поклонов Кароль уходит куда-то, но этого не видит никто: всё плачут, обнимаются и обещают друг другу поддерживать связь. Руджеро чувствует себя разбитым и опустошённым, он плачет, не стыдясь своих слёз, обнимая одного за другим коллег, друзей, ребят из бэкстейджа — все они стали его семьёй, всех их невыносимо больно вырывать из своей жизни.

***

      Ночью к нему кто-то скребётся в дверь. Благодаря хорошей звукоизоляции Руджеро может позволить себе перебирать струны гитары, но звук этот всё равно слышит — и почему-то идёт открывать.       — Я сбежала от мамы, если что, твоё окно высоко от земли? — в темноте видно плохо, но у Кароль горят щёки. Она в глупой пижаме-единороге, босоногая, стоит на ковролине и чувствует себя максимально неловко.       — Второй этаж, но тут что-то вроде террасы, — Руджеро пропускает её в номер, и Кароль подходит к окну. Лампа на прикроватном столике горит, поэтому звёзд из окна не видно — только их собственные полупрозрачные отражения       — Я не знаю, почему решила, что ты не спишь. Прости, если помешала, — Кароль-из-окна смотрит ему в глаза, когда он приближается и останавливается за её спиной, медленно обвивая руками её талию.       — Не помешала. Я рад, что ты пришла, — признаётся Руджеро. Ему и правда было неприятно, что, попрощавшись со всеми, он не попрощался с ней.       — Я хотела сказать — скорее всего, мы встретимся снова нескоро. И я знаю, что мы не будем тем, чем, может быть, ты хочешь, чтобы мы стали. И было бы ложью сказать тебе, что я не хочу этого. Но… тут и правда без вариантов. Не хочу грузить тебя причинами — просто не выйдет, и всё тут.       Кароль поворачивается в его объятиях и кладёт руки ему на плечи. В глазах у неё — самое безнадёжное выражение, что когда-либо видел мир.       — Ты пришла напомнить, что мы всё равно не случились бы? — спрашивает Руджеро, плотнее прижимая её к себе.       — Я пришла напомнить, что, будь это в моей власти, я бы сделала всё, чтобы мы случились.       Руджеро прижимает её к себе так крепко, что ей, должно быть, больно. И всё же ему — ему больнее в тысячу раз. Кароль дышит ему в шею, маленькая, хрупкая, дрожит при каждом вздохе, и он чувствует, что любит её сильнее, чем вообще возможно. Руджеро знает, что должен сделать.       Он касается её губ осторожно, сначала просто смешивая дыхание. Глаза открыты у обоих, хоть в полумраке особо-то ничего и не разглядишь. Кароль едва заметно кивает — «можно» — и Руджеро чуть углубляет поцелуй, всё ещё завороженный блеском в её глазах. Ему кажется, что, будь они тем, чем не станут, их поцелуи и спустя годы не потеряли бы этой магии. Кароль подаётся ближе, заставляет его самого быть напористей и чуть жёстче, всё ещё скользя на грани нежности, и он пробегается пальцами по её позвоночнику под пижамой, а потом ведёт чуть вниз, и она даже сквозь ткань тёплая, и её хочется всю — себе, не отдавать никому и не отпускать в неизвестность. Кароль царапает ногтями его шею, легко кусает его губы, смеясь глазами, и Руджеро видит в них кристальные слёзы — слёзы по их несбывшемуся. Он кладёт руку ей на голову, зарываясь пальцами в волосы, надавливая, вжимая сильнее губами в свои, и они синхронно закрывают глаза, зная, что могут с точностью до родинок представить лица друг друга в эту самую секунду. Руджеро, наконец, целует глубоко и с языком — так, как обещал когда-то не делать — Кароль рвано вздыхает и, напоследок оставив ему на память следы ногтей на загривке, отстраняется, неспособная совладать с дыханием и гулко бьющимся сердцем. Он прижимает её к себе снова, просто потому что не может не прижимать, и кладёт подбородок на её макушку; она сначала безвольно опускает руки, но потом кладёт их ему на пояс, мягко поглаживая большими пальцами кожу где-то у позвонков. Руджеро дышит ей сейчас физически и метафорически — и никак не может надышаться. Их «никогда» неумолимо приближается.       Он отступает, понимая, что не может требовать от неё этого. Улыбается грустно, вытирает её почти сухие глаза и легонько щёлкает пальцем по носу, вызывая устало-грустную улыбку. Кароль дарит ему последний поцелуй — в щёку — и уходит из его номера и из его жизни.       Звёзды за окном медленно тускнеют.