Атлантика.

      Этот рассвет вовсе ничем не выделялся. Он был таким же, как и тысячи предыдущих, английских, французских или немецких, даже, может быть, немного скучнее. И осень совсем не красила его…       Здесь, посреди Атлантического океана, солнце вовсе не выкатывалось из-за горизонта в той ленивой степенности, что обычно сопровождает рассветы. Здесь солнце выскакивало, прыгало за край серо-синей морской глубины. Прыгало… И только-то? Пожалуй, подобное разочарование снести не так просто, как все предыдущие.       Кто-то говорил, что ночь над Атлантикой — одно из самых прекрасных зрелищ этого мира. Крапинки небесных звёзд здесь словно наливаются мощью, и в горделивом порыве всё пристальнее вглядываются в собственное отражение на океанской глади. И праздный наблюдатель потеряется и перепутает небо и море, не рухнув от восхищения только лишь потому, что предупредительно схватится за борт, да поустойчивее поставит ноги на палубе. Поэтично… И всё равно ложь. Звёзды здесь обычные, и точно так же далеки, как и всегда, а океан никогда не бывает спокойным. И даже при самом сильном желании его нельзя было сравнить с зеркалом. Как же поэты любят приукрашивать тусклую реальность красками метафор и эпитетов.       И действительно, зачем им это? Чтобы, начитавшись восторженных, витиеватых повествований о красоте и величии, праздный читатель горько разочаровался, взглянув на предмет похвалы своими глазами? Должно быть… Поэты, писатели, художники… Всё они лжецы, но лжецы искусные, изощрённые, что, собственно, и отделяет их от обычных врунов, и заставляет называть более высоким словом «лжец». Пафос, основанный на несуществующем уважении, и только. Но всё же, назвать деятелей искусства обычными врунами как-то не поворачивался язык. Должно быть, где-то внутри себя, подсознательно, он всё же их уважает.       Он — это побитый дорогами и жизнью скиталец, что стоял на палубе огромного парохода, опираясь одной рукой о борт, и остановивший невидящий взгляд на океанских волнах. Молодой человек в длинном, тёмно-коричневом плаще, всего лишь с одним саквояжем вещей, предусмотрительно забытым в каюте. Его возраст едва перевалил за двадцатисемилетнюю преграду, но уже чувствовал, что двадцать восьмую не возьмёт. Хотя, кто знает… Слишком уж многое случилось в этой жизни.       Воспоминания накатывали враждебно, грозясь обрушиться шквалом, и молодой человек разгонял их мысленно по углам. Он не хотел думать… Любым мыслям сейчас он предпочел бы тёмную пустоту где-то под волосами, но такого не случилось. А потому приходилось терпеть неприятное соседство с раздумьями о разочаровании и писателях.       Шел 1878 год… Было 5-е октября, по крайней мере, именно оно царило на пароходе «Атлантика» из Лондона до Нью-Йорка. Ох уж это пятое октября… Нет, право, должно быть, не бывает дня подлее этого. Потому что именно сегодня, серым тревожным утром, в 5:30, когда все остальные пассажиры ещё спали чутким сном, что сопровождает всегда утренние сумерки, Адаму Лоркфорду почему-то не спалось. Он заснул ближе к полуночи, но сумел уговорить своё тело только на пять часов сна. В следующий раз нужно торговаться хотя бы на семь… Нет, очевидно всё это — подлое 5-е октября! Не может быть и сомнения.       Быстрый порыв ветра обдал лицо океанской влагой и взъерошил отросшие тёмные волосы. От длительных скитаний, дождей и солнца они давно уже потеряли настоящий цвет, но право… Адам же не жеманная барышня, чтобы переживать об этом! Какие только глупые мысли не лезут в голову ранним утром.       Хотя, в защиту 5-го октября стоило бы признать, что даже в нём есть плюсы. Хотя бы тот, что сейчас на палубе обычно шумного и людного корабля было тихо и… Одиноко. Верно, стоит ли это отрицать? Всё время путешествия Адам прятался от чужих разговоров, искал тихое место, и вот теперь, когда оно найдено, больше всего на свете он хотел, чтобы кто-то эту вожделенную тишину нарушил. Пожалуй, уже даже этим признанием самому себе стоило гордиться. А может быть, только этим… Проклятое 5-е октября!       — И что же, Вас совсем нигде не послушали?       Голос ворвался, врезался в мысли, словно прострелил их пулей, и молодой человек даже поспешил испуганно отпрыгнуть.       — Прошу прощения, мне не стоило так бесцеремонно врываться в Ваши размышления.       Нет, стоило… Но этого Адам незнакомцу не скажет. По крайней мере, следующие несколько секунд.       Пропустившее от неожиданного испуга удар сердце, старалось наверстать упущенное, заколотившись в бешеном ритме, и молодому человеку понадобилось достаточно времени, чтобы его успокоить. А что, собственно, его так напугало? Голос? Человек? Или его невероятно уместный вопрос?       — Ч…что, простите? — в замешательстве Адам заговорил по-французски, хотя незнакомец обратился к нему на английском.       — Я спросил, — на французском мужчина говорил с едва заметным акцентом, — «Вас совсем нигде не послушали?».       — Н…нет, то есть, да… И… Извините, я не понимаю, о чём Вы.       Он совсем растерялся… В такие минуты Адам проклинал свою нерешительность, но поделать с ней ничего не мог. С другой стороны, в его судорожно гоняющей мысли голове появилось место для образа незнакомца.       Это был высокий мужчина, лет сорока пяти, может, пятидесяти, с невероятно красивыми чертами лица. Он словно бы украл их у натурщиков картин Леонардо да Винчи или Рафаэля, так сильно они шли его образу. Строгий серый костюм под коротким плащом, изящная трость и цилиндр выдавали в нём настоящего английского аристократа. Но глубинные черные глаза, такие тёмные, что даже белое отражение дня в блике, казалось на их фоне преступлением, говорили о далёком и распутном прошлом его не слишком английских предков.       — Думаю, что понимаете, — мужчина снисходительно улыбнулся, и морщинка едва заметно промелькнула на его скуле, — Позвольте представиться, Аарон Вейтс.       — Адам Лоркфорд, — молодой человек первым протянул руку, и мужчина её пожал, — Приятно познакомиться, мистер Вейтс. Но мне, должно быть, более пристойно будет обращаться к Вам по титулу.       — А Вы хотите его знать?       Вопрос был таким прямым, а усмешка на губах мужчины такой вежливой, что Адам снова растерялся. Действительно, а хочет ли он это знать? Стоит только представившемуся Аароном Вейтсом назвать свой титул графа или даже герцога, как Адам тут же стушуется, начнёт юлить и подбирать слова, а именно сейчас, именно с этим человеком так до боли хотелось говорить откровенно. Просто говорить… О чём угодно.       — Нет, мистер Вейтс, — ещё одна победа над собственным страхом осознания слабости, — Вы правы, я не хочу его знать.       И молодой человек покорно склонил голову, словно был в чём-то виноват, на что знакомец только коротко рассмеялся:       — Похвальное признание. Честность истинная — честность с самим собой.       А собеседник не знал, что на это ответить. Пожалуй, стоит согласиться с выражением, но тогда Адам солжет. Господи, да что же с ним сегодня такое?       — Прошу прощения, — молодой человек всё же смог выдавить из себя незаконченную фразу, — Но я до сих пор плохо понимаю сути…       — Не страшно, мистер Лоркфорд, этим страдает большая часть населения.       — Э…Населения?       — Страны, Европы, мира, понимайте, как хотите, так или иначе не ошибётесь. Но право, я вижу, что ввёл Вас в ещё большее замешательство. Позвольте объяснить. Человек на пароходе «Атлантика», идущем в Новый свет, потерявший сон настолько, что в половине шестого утра предпочитает каюте мёрзлую верхнюю палубу, уже кажется несчастным. По телосложению Вы не подходите на роль рабочего, по одежде можно судить о Вашей принадлежности к среднему классу. Вы не преступник, рвущийся в Новый свет, чтобы спастись от наказания, не повеса, которого соблазнила перспектива быстрых романов с новыми красотками… Всё это можно понять по глазам. В Вашем взгляде как минимум Лондонский или Парижский университет. Скорее Парижский, потому что от неожиданности Вы заговорили со мной по-французски. Однако имя у Вас английское, значит, во Франции только учились и жили долгое время. Итак, что же заставляет молодого ученого, отгоняя горестные думы, бежать из Европы в Новый свет? Вряд ли это воспоминание о былой любви, а значит чудовищное разочарование. Вы написали прекрасную научную работу, но её не оценили ни во Франции, ни в Англии, ни… Где Вы ещё могли побывать? В Германии, скорее всего. Вот я и решил спросить, неужели нигде к Вам не прислушались?       — Вы правы… Нигде, — как-то слишком уж покорно отозвался Адам.       Действительно, зачем скрывать? Этот странный мужчина рассказал ему всю его жизнь, и уложился в пару минут. Как просто… Как просто можно рассказать историю чужих поражений, и какой ёмкой и неинтересной, праздной она становится в чужих руках. Но на это безразличие не стоит злиться…       Мужчина всё ещё улыбался той спокойной, снисходительной улыбкой. Глаза его блестели странным, лисьим оттенком хитрости, в прочем, прекрасно спрятанном внутри черной пропасти. Кто же он такой?       — Выходит, от разочарования бежите в Новый свет? — баритон его был мягким и по-мужски сильным.       — Можно сказать и так… — Адам оперся обеими руками на борт и постарался сосредоточить взгляд на серой линии горизонта, — В Нью-Йорк или Сан-Франциско. Многие считают их передовыми городами, да и саму Америку в действительности «Новым» светом, а потому, может быть… Может быть, там мою работу смогут оценить по достоинству, и я больше не разочаруюсь.       — Вы в серьёз на это надеетесь? — улыбка сошла с правильного лица, — Пустая затея…       Знакомец бросил эти слова так пренебрежительно, что Адаму ничего не оставалось, кроме как обернуться и воззриться, даже беззастенчиво вперить в мужчину удивлённый взгляд.       — Почему?       — Потому что Вы бежите не в Новый свет.       В первую секунду молодой человек решил, что ослышался.       А мужчина, опершись на трость, сделал шаг к борту и положил руку на край. Казалось, он в один момент потерял к собеседнику всяческий интерес, и теперь его внимание занимало серое небо, да спрятавшееся где-то за покрывалами облаков солнце.       — Что это значит?       — Вы бежите не в Новый свет, — повторил мужчина уже на английском, — Вы бежите от себя. А это — самая пустая и бесполезная гонка, какую только можно себе вообразить.       От… Себя? Нет, это не возможно! Да, он не всегда ладит сам с собой, но не настолько, чтобы избегать собственного общества.       — Не кажется ли Вам, что к вечеру будет гроза? — мистер Вейтс внезапно перевел тему.       — Д…да. Вероятно.       Молодого человека вовсе не занимала погода. Его внезапно до зуда в мышцах заинтересовали слова этого странного аристократа, но тот словно специально не замечал его любопытства. Типичный ханжа… Но на таких нельзя злиться, такие люди бывают опасны.       — А почему именно к вечеру? — ему пришлось спросить первое пришедшее на ум, чтобы только не потерять нить разговора.       — Атлантика непредсказуема, мистер Лоркфорд. Она строптива, горда и амбициозна, как хорошенькая молодая барышня, а потому от неё можно ждать любых сюрпризов.       — Но Вы как-то можете прогнозировать её поведение.       — Что Вы…- усмехнулся мужчина, — Я могу лишь предполагать, пусть и редко ошибаюсь.       — Вы говорите так, словно давно путешествуете по ней.       — Да, мне не первый раз доводится её видеть. Можно сказать, мы с ней давние друзья, если только может мужчина завести искренне дружеские отношения с прекрасной, неповторимой леди.       — А Вы считаете её прекрасной?       — В высшей степени, мистер Лоркфорд, в высшей степени.       Тут их мнения, несомненно, расходились.       Что же… Что же ещё сказать? Нельзя спрашивать напрямую, но если сейчас он не бросится ещё какой-нибудь фразой из разряда обычного светского бреда высшего общества, этот странный мистер Вейтс уйдёт и больше, молодой человек был уверен в этом, они никогда не встретятся.       — Мистер Вейтс, Вы…- но ничего подобающего на ум предательски не приходило.       — Мой Вам совет, мистер Лоркфорд. Если хотите спросить, спрашивайте.       На секунду Адаму показалось, что его испытывают, но мысль эта быстро улетучилась из его головы.       — Вы сказали, что я убегаю от себя. Почему?       Мужчина медленно повернул голову в сторону собеседника, словно всё это время решал, хочет ли он его видеть. А потом снисходительная улыбка вернулась на красивое, породистое лицо.       — А почему именно Новый свет, мистер Лоркфорд? Почему не Азия, не Африка? Или не Швейцария, скажем. Скандинавия? Почему Вы решили бежать именно в Америку?       Молодой человек набрал было в лёгкие воздуха для ответа, но так и не нашел слов. Действительно, а почему?       — Не знаете? — казалось, в черных глазах мелькнуло удивление, — Тогда я Вам расскажу. Вы искали чуда. Ведь не стоит этого отрицать… Вы разделили мечту о новом мире с пиратами, опальным аристократами и жадными плантаторами, всерьёз считая, что найдёте там счастье. Вы начитались восторженных очерков поэтов и писателей, что с наслаждением и любовью описывают ночную Атлантику, и поверили им. И Вы искали её… Признайтесь же, Вы искали?       — Да… — это осознание далось сложнее предыдущих, — Вы правы, здесь я искал чуда. Но не нашел.       Сколько раз, выходя ночью на промерзшую палубу и вглядываясь в блёклое небо, он пытался убедить себя в его красоте. Сколько раз старался скрывать от самого себя своё разочарование, боясь признавать, что все его труды были напрасными. Сколько.? Всю жизнь.       — Позвольте же мне снять с Вашей души этот камень, — улыбка его приобрела оттенок жестокости, — Вы никогда её не найдёте.       Но камень от этих слов не упал. Только сильнее натянулась верёвка, удерживающая его, стало больнее.       — Но почему? — молодой человек отчаянно взмахнул рукой, словно этот жест мог помочь ему что-то доказать.       — Потому что Вы этого не хотите.       Теперь Адам запутался окончательно. Он отчаянно ищет чуда, ищет счастья и прекрасную Атлантику, и он же не хочет её найти? Немыслимо!       — Знаю, это сложно, — мистер Вейтс провел пальцами по набалдашнику трости, — Осознать и принять это позволено не каждому, но… Я всё же смею надеяться, что Вы — избранный. А потому…       Он резко развернулся на каблуках, заглянул в глаза собеседнику, и произнёс:       — Все Ваши разочарования Вы придумали себе сами. Ваши радужные, юные мечты были слишком эгоистичными, чтобы сбыться, а стоило им только рассыпаться прахом, как Вы тут же решили для себя, что и дальнейшая Ваша жизнь — одни разочарования. И теперь Вы не исполните свою мечту, сколько бы ни гнались за ней. Вы не найдёте красивой Атлантики, потому что сами убеждаете себя в её уродстве. Вы жаждете, чтобы этот мир разубедил Вас в мрачной перспективе будущего, и сами же не позволяете ему это сделать.       Котел раздражения и возмущения, что закипал на медленно огне, как-то вдруг опустел сам собой. И руки безвольно опустились, и осталось только молча склонить голову. Потому что знакомец был прав. Во всём, и глупо это отрицать, хотя именно этого сейчас больше всего и хочется. Конечно, легче играть свою трагическую роль, сетуя на злой, несправедливый мир, и в тайне наслаждаться ею. Легче… Но не правильнее.       — Знаете, Вы правы, мистер Вейтс, — отозвался Адам спокойно, — К вечеру всё-таки будет гроза. Те низкие тёмно-серые облака с севера пригонят сюда хороший шторм, стоит, наверное, сказать об этом капитану.       И он сделал шаг назад… И он готов был уйти, навечно покинув этот разговор, запрятав его в самый дальний угол памяти. И он готов был продолжать наслаждаться трагической ролью, клясть поэтов, писателей и 5-е октября за их ложь, подлость и ханжество, но всё же… Он обернулся и бросил, почти выкрикнул:       — А какова Ваша роль?!       Его собеседнику тоже пришлось обернуться, чтобы ответить.       — Вижу, Вы начинаете понимать суть. Видите, от этого недуга вполне можно излечиться. Моя роль проста и комична, мистер Лоркфорд. Вы — трагик, я — искуситель. Вы для меня — слишком интересный экземпляр, чтобы просто пройти мимо.       — Интересный? — молодой человек позволил себе нахально вздёрнуть бровь, — И чем?       — Вы имеете смелость быть честным с самим собой. Хотя бы частично… В наш процветающий век самообмана это дорогого стоит.       Эта снисходительная улыбка была на его лице на протяжении всего разговора, но только сейчас Адаму вдруг стало не по себе от этого изгиба тонких губ.       — «Честность истинная — честность с самим собой»…       Как кстати иногда приходятся чужие слова.       — Но… Зачем? — как-то совсем не кстати спросил Адам, — Зачем Вам это? Этот короткий разговор без начала и конца?       Мистер Вейтс только ещё раз улыбнулся, да блеснули лисьей хитростью его черные, бездонные глаза:       — Моя цель весьма прозаична, мистер Лоркфорд. Я просто люблю вводить людей в замешательство.       И в ту самую секунду что-то невероятно тяжёлое с громким плеском ударилось о морскую гладь Атлантики, что-то оборвалось, упало, и навечно утонуло в этих посветлевших водах. И облака почему-то стали разбредаться, словно кто-то разогнал их из театра событий, уступая место новой приме — рассветному солнцу осени. Рождению нового дня умирающего года.        Солнечные блики скользили по голубоватой воде, игрались с волнами, плескались на поверхности. Постепенно из своих кают выходили первые проснувшиеся пассажиры, палуба наполнялась звуками. Где-то внизу сновали проворные матросы, в радиорубку вошёл, хлопнув дверью, не выспавшийся капитан. А два человека, мужчина и его молодой собеседник так и стояли у борта, вглядываясь в далёкий горизонт.       Куда они плыли? Вперёд… Просто вперёд, разрезая волны и оставляя за собой шлейф через всю Атлантику. Они плыли вперёд…       — А знаете, мистер Вейтс, — молодой человек улыбнулся понимающе и чуть-чуть хитро, — Мне кажется, сегодня грозы всё-таки не будет.       — Не спешите делать выводы, мой друг, — в черных глазах мелькнул огонёк, — Атлантика… Непредсказуема.