Пепелище

      Вечер... Повсюду разбросаны пустые банки из-под пива. Разные; смятые и нет, лежащие и стоящие, разных марок и содержания спирта. Вот только даже последний факт не помогает... забыть, выкинуть мысли из головы... мысли о ней...       Сквозь открытое окно проникает сквозняк. Он колышет шторки, двигает на низеньком столике исписанные листы, играет с волосами сидящего на полу парня. Кажется, что он не замечает ни бардака, в когда-то дорогой комнате, ни боли в пальцах, зажимающих лады на гитаре, ни длинной чёлки, упавшей на глаза. Его взгляд устремлён перед собой. Он видит стену, поломанный в вспышке гнева телевизор, когда он увидел её идущей под руку с Тсуругой, но не воспринимает окружающую картину.       Он не чувствует осеннего холода, кусающего босые ноги. Не чувствует затёкшей шеи и вкуса пойла, да, именно пойла, потому что не дремлющее сознание вдруг включает стойкое отвращение; к когда-то любимому вкусу, к себе, к жизни.       Он встаёт, мечется по просторной, но заваленной хламом комнате, словно зверь, желая выбраться из четырёх опостылых стен. Но ярость проходит также быстро как и началась. Он опять садится, устремляя взор в одну точку и замирает внешне, только мысли внутри проносятся с невероятной скоростью, несмотря на количество выпитого спиртного.       Опять... даже сознание тянется к ней... К наивной девчонке с карими глазами, с полным отсутствием вкуса и собственного мнения. Такой он помнил её. Но та встреча... Когда он увидел её в костюме ангела, когда впервые за много лет она заплакала перед ним... Хотелось успокоить её, обнять, сжать до хруста костей, шептать что-то; бессвязное, бессмысленное, но она бы всё поняла. Ведь это Кёко, она знает его лучше кого бы то ни было...       Знала... А захочет ли теперь?       После его свинского поступка. После всей той боли, что он ей причинил. Своими выходками, своими словами, своим безразличием, когда ей нужно было понимание, внимание, защита в конце концов...       Больно - словно сердце вырывают из груди и рвут на части.       Отвратительно - осознавать какое ты ничтожество.       Жалко - потому что прошлого не вернуть, не исправить, не склеить осколки разбившихся чувств.       Хреново... Любовь сама по себе фигня полная, придуманная отчаявшимися поэтами, ищущими идей для своих произведений. Романтизация человеческих инстинктов...       Только вот... сердце всё равно болит...       Последняя банка была безжалостно смята и кинута в гору своих собратьев. Парень поднялся на ноги и, чуть пошатываясь подошёл к окну. Из-за света в квартире из него ничего не было видно, но ему это было и не важно. Он тщательно обдумывал всё: свои действия, слова, её ответы и выражение лица, обрамлённого, теперь уже рыжими, волосами.       Закрыв на секунду глаза, он попытался всё это представить. Её шоколадные глаза с золотыми бликами в глубине, короткие солнечные волосы, пушистые, как первый и долгожданный снег, её улыбку, открытую и нежную... Всё это он помнил... помнил, как первый раз в их рекан пришла маленькая и зашуганная, но такая добрая девочка с забавными чёрными хвостиками... как она играла с ним в бадминтон и учила с его матерью искусство чайной церемонии... Но тогда его разозлило, даже не то, что его хотят женить на Кёко, нет, скорее то, что в который раз всё решили за него. С детства его держали в рамках, ведь он должен был унаследовать семейный бизнес, который родители поднимали с нуля. Но, чем жёстче рамки, тем приятнее и желаннее их ломать. И он сломал. Пойдя наперекор отцу, матери и всем правилам, которые в него вкладывали с детства. Он уехал в столицу, стал тем кем хотел, сам распоряжался своей судьбой и жил по своим правилам.       Но когда же он перешёл заветную черту? Почему перестал считать Кёко другом? Почему собственные амбиции стали выше, важнее человека, который поддерживал и всегда был рядом? Он не знал. Не заметил, как доброта - стала помощью, помощь - безотказностью, безотказность - рабством.       Не заметил, что её доброта стала обыденностью, данностью, а поддержка - повседневностью...       Действительно, мелочь мы начинаем ценить лишь тогда, когда её лишимся. А почему лишаемся этой маленькой радости? По собственной глупости, эгоистичности и алчности. Гоняясь за журавлём в небе, мы выпускаем синицу из рук, а отпустив её раз, второй уже не поймаешь.       Но всё это прописные истины, которые знает каждый человек. Вот только мы им не всегда следуем, а забываем о них в повседневных заботах, рутине и тяготе жизни...       Тёмно-синяя парка была безжалостно снята с вешалки и накинута на безрукавку. Застегнув молнию и надев ботинки, парень вышел из квартиры и закрыл дверь. Семь этажей вниз на лифте и холодный октябрьский ветер остужает лицо, приводит в порядок разгорячённые мысли.       Двадцать минут пешком не помогают придумать диалог, а разговор сам с собой только больше заставляет повернуть назад. Но какая-то часть сопротивляется этому желанию и упрямо продолжает идти вперёд. Последний квартал он проходит слишком быстро и останавливается у дверей ресторанчика, не решаясь войти. Ругая самого себя за опасения, он всё-таки делает шаг вперёд, впуская ночную прохладу в нагретое помещение. Хозяйка тут же выходит встретить нового посетителя, но видя знакомое лицо замирает на месте.       — Здравствуйте, а Кёко здесь? — первым задаёт вопрос парень.       — Кёко-чан недавно пришла, она наверху.       — Спасибо, — певец вешает куртку на крючок и, сняв ботинки, поднимается наверх. Вспомнив правила приличия, которыми его пичкали в детстве, он стучит и, дождавшись разрешения, заходит в комнату. Первым делом взгляд цепляется за яркий глянцевый плакат, полностью истыканный, изрисованный и превращённый в бахрому по краям. Усмехнувшись мысли, что кто-то явно вымещает гнев на его плакате и порадовавшись, что хотя бы не на нём, он закрыл дверь в комнату.       Девушка удивлённо посмотрела на нежданного гостя, который глядел на неё острым, прожигающим взглядом. Кёко тяжело вздохнула и опустилась на край футона, поджав ноги под себя и вопросительно уставившись на бывшего друга детства. Однако, тот не спешил начинать разговор, лишь блуждал взглядом по комнате, запоминая детали интерьера.       Наконец, собравшись с мыслями, он заговорил:       — Кёко, — девушка передёрнулась от такого обращения, резанувшего не хуже ножа по сердцу, — я... А! Забудь! — Шотаро опять заходил по комнате, не замечая недоуменного взгляда подруги. Он остановился перед своим плакатом и долго изучал его тяжелым взглядом. Потом он глубоко и печально вздохнул, снял картинку со стены и разорвал её на мелкие кусочки, которые выкинул в мусорную корзину, стоявшую в углу.       Обернувшись и встретившись с удивлённым взглядом карих глаз, Шо растерялся...       У него были девушки и все признания давались ему легко, а расставания и того легче, но сейчас... почему-то он не мог сказать ни слова. В голове было пусто, как на белом листе двоечника-ученика во время сочинения, и почему-то ему вдруг показалось, что он надоел Кёко.       Конечно, пришёл не звано, к тому же пьяный (не сильно, но всё же), ничего не говорит, отвлекает от дел и ходит по комнате без разрешения хозяйки. Всегда самоуверенный и наглый певец почувствовал вину... да, именно вину, ведь он должен был защищать Кёко (всё-таки он сильнее её), оберегать маленькую девочку, а в итоге, делал всё лишь хуже, ранил добрую детскую душу.       Он виноват, безмерно виноват перед ней.       — Прости... за всё... Простите, Могами-сан, — он поклонился ей, впервые склонился перед кем-то, впервые признал её...       Кёко должна была торжествовать! Её соперник повержен, просит прощения за... всё? Неужели это всё? И его "Могами-сан", и понуро удаляющаяся спина... и светлые волосы, и нахально-карие глаза, и пирсинг в ухе...       Неужели, они больше никогда не встретятся? Бред, конечно встретятся! Мир, действительно, тесен... Но сама мысль о том, что это конец, что счастливого прошлого и совместного детства больше не будет - больно уколола сердце. А Шо уже стал спускаться по лестнице - даже сейчас она слышала его уверенные, но тихие шаги. Девушка не выдержала - побежала за ним!       — Шо... Шотаро, стой! — девочка, еле сдерживая слёзы стояла на верхней ступеньке лестницы, в то время как парень уже почти спустился, — ты сказал "Могами-сан", но... для тебя я всегда буду просто - Кёко!       В глазах парня зажглась надежда, смешанная с неверием и приукрашенная счастьем.       — Дурочка! Ты совсем не изменилась... такой момент испортила, — но, даже несмотря на свои слова, Шо улыбнулся, лишь сильнее сжимая Кёко в объятиях.       — А ты всё также самодовольно себя ведёшь, — пара слезинок предательски упала на дорогую ткань рубашки, а певец это милостиво проигнорировал, однако не менее язвительно ответил:       — Ну надо же мне поддерживать имидж...       Даже на пепелище сгоревших чувств, можно найти ещё тёплую искру любви...