Непокорный

      Когда Микеланджело возвратился на кухню, Рафаэль сидел во главе стола, там, где всегда размещался Леонардо, сложив руки на столешнице, положив на них голову. Глядел не угрюмо, не свирепо. Так равнодушно, что у младшего сжалось сердце. Не разбираясь до конца в собственных чувствах, Майки почему-то мгновенно понял, что ничего печальнее он еще никогда не видел. Орущий Раф, беснующийся от ярости, злости, ревности; безудержно хохочущий и любящий братьев до истерики, до эйфории — все это в арсенале переживаний уже было. Но такого Рафа ниндзя еще не видел. Опустошенного, усталого, подавленного. Безнадежно подавленного. Микеланджело медленно подошел и присел на стул рядом, так, чтобы видеть брата. Бережно коснулся ладонью, заставляя поднять голову. Рафаэль перевел на него тусклый взгляд янтарных глаз. Майки за подбородок осторожно повернул лицо хулигана, разглядывая темный синяк под глазом, растекавшийся аж на скулу.       — Может, примочку? — тихо предложил младший. Рафаэль молча, вяло мотнул головой, высвобождаясь, и опустил голову обратно на сложенные руки. Взгляд его снова остановился, стал безразличнее, чем до этого. Если такое вообще возможно. Майки вздохнул, — понял. Отстал.       Размышлял, сидя рядом. Они перевернули вверх дном весь центр города, до окраин, правда, добраться не успели. Донателло был внимателен и молчалив, Леонардо агрессивен и собран, а сам Майки недоумевал. Рафаэль никогда не обманывал его, никогда не подкалывал так нелепо. Они могли подшучивать друг над другом и разыгрывать один другого постоянно, по поводу и без. Но вот так — договориться на совместную вылазку и исчезнуть — нет, Раф никогда так не поступал. Младший понимал, что что-то случилось, хулиган и так в последнее время стал какой-то странноватый, если не сказать больше. И, пожалуй, Микеланджело был единственным, кто не знал наверняка, но догадывался о причинах.       Рафаэль, конечно, все ему рассказал. Они валялись на широком матрасе на полу в спальне младшего брата, и Микеланджело с любопытством слушал, как Рафаэль провел вечер с настоящей девчонкой. Ни у одного из них подобных встреч никогда не было. Эйприл как бы не считалась: во-первых, по ней сох Донателло, во-вторых…. Ну какая Эйприл девчонка?! Она — бро. А с бро не пойдешь вечером в кафешку есть пиццу. В общем, Рафаэлю, как всегда, несказанно повезло, и младшему было до ужаса любопытно узнать о том, как все прошло. Тем более, что Рафаэль был превосходным рассказчиком, настолько живо все описывавшим, что Майки казалось, будто он сам третьим сидел за столиком кафе. И, когда дошло до того, что Раф скинул капюшон по просьбе наивной Финикс, Майки искренне, в голос расхохотался. Перевернувшись на пластрон, болтая в воздухе босыми ступнями, воскликнул:       — Ну, ты даешь! Я так и знал, что ты не все рассказал Лео!       — Шутишь? — лежа на матрасе, закинув руки за голову, лениво жмурился в потолок Рафаэль. Улыбался от уха до уха. — Нашу мамочку бы хватил удар, если бы он узнал, что я рассекретился.       — Интересно, что она подумала? — Майки был вне себя от одной мысли, что перед кем-то можно вот так запросто показать лицо. Снова расхохотался, представляя и визг девчонки на всю улицу, и исчезновение Рафа, эффектное и мгновенное, так, что даже ее телохранители ничего не поняли.       — Да кто ее знает, — легкомысленно отозвался хулиган. — Может, решила, что это какой-нибудь маскарад!       — Единственное, что могло прийти в голову, — покивал Майки. И хмыкнул, — ты крут! Давай пятюню!       — Можно было, конечно, отказаться, — тянул историю Раф, хотя уже рассказывать было нечего. — Но я не удержался. Так и хотелось щелкнуть ее по носу, ну, хотя бы так. Зазнайка!       — В самом деле? — Микеланджело искренне удивился. — А по твоему рассказу мне показалось, что она могла бы быть нормальной, ну, как мы. Жила бы, как все обычные люди. Не?       — Она-то? — Рафаэль искренне рассмеялся. — Я тебя умоляю, не строй иллюзий! И потом, где ты видел, чтобы такие принцесски были нормальными? У них все не так, как у людей, мозги по-другому устроены. В целом, она — девчонка как девчонка, но так себе. Много всяких, — Раф медленно покрутил пальцами у виска, — завихрений. Нам с такими нечего ловить.       — Ой, ты посмотри на него! — Майки засмеялся тоже. — Как будто, если б она была другой, ты бы попытался словить чего-то там.       — Я? — Раф приподнялся, с веселым вызовом взглянул на брата, — я бы не попытался. Я бы словил, бро. Только, — он снова расслабленно опустился на матрас, — она моих усилий не стоит!       Сейчас Микеланджело снова вспомнил тот разговор. С тех пор Рафаэль начал меняться, медленно, почти незаметно. Но внезапно в одно раннее утро, на тренировке, Майки неожиданно понял, что этого Рафа он уже… Не то, чтобы совершенно не знает, но узнает с трудом. Это был кто-то другой. Спокойный, собранный. Погруженный в себя. Таким мог быть Леонардо во время медитативных тренировок. Таким становился Донателло, когда увлеченно работал. И неожиданно в такого же перевертыша превратился Рафаэль. Он словно существовал на два мира, но, похоже, ни в одном не преуспел. В реальном получал нахлобучки в бою. В воображаемом — не знал, на что решиться. И — странное дело! — неуверенность в каком-то воображаемом измерении сделала его невнимательным, слабым, уязвимым. Спокойствие и собранность оказались видимыми. Рафаэль разрушался. Душа его, цельная и сильная, неспособная раздваиваться в поисках компромиссов, рвалась на части, мучая его самого. И Майки уже готов был самостоятельно устроить неприятный разговор, но… Но Рафаэль отправил его за коньками, а сам исчез. Нетрудно было догадаться, в каком направлении смылся темпераментный брат. Микеланджело предпочел бы сглупить и отправиться по ложному следу. Но он не хотел предавать Рафа. Он просто не мог его предать.       Майки знал, где был хулиган. Знал, откуда синяк. Все знал. И глядел на брата сочувственно, тихо.       Он сам предложил разделиться. Леонардо злился, слышать ничего не хотел, но Донателло неожиданно поддержал младшего, говоря, что так они быстрее отыщут Рафа. Донни все-таки решил проверить окрестности Центрального парка, территории вокруг катка. Леонардо угрюмо заявил, что такой сорвиголова, как Раф, может быть где угодно. И в каких-нибудь притонах искать его нужно в первую очередь. А Майки… Майки что-то соврал. И, как только братья скрылись из вида, кинулся к роскошному особняку мистера Хьюза. Притаившись в заснеженных кронах деревьев парка, пробираясь среди ветвей так, чтобы не сбить снег и не привлечь к себе внимание охраны, Майки вглядывался в окна.       Рафаэль даже не предложил ей выключить свет. Даже с подоконника не слез. Сидел напротив нее, беззаботно покачивая ногой, откинувшись на оконный откос и о чем-то оживленно болтая. Микеланджело взглянул на видную, как днем, за стеклом спальни Финикс и слабо усмехнулся. Девушка улыбалась, склонив голову к плечу и неотрывно глядя на собеседника. Раф мог уболтать кого угодно. Его бархатистый голос, когда надо — глубокий, с теплыми, волнующими нотками, — что бы он ни говорил, его можно было слушать часами. На эту особенность однажды обратила внимание Эйприл, и Рафаэль начал бессовестно пользоваться неожиданным подарком природы. Особенно, когда очень хотел что-то получить. А сейчас, судя по всему, братцу понадобилась подружка. Глядя на Финикс, становилось ясно — Раф свое получит. Несмотря на дурацкую мешковатую одежду, на уродливое лицо. Он ее околдует. Как Сирано, увлечет свою Роксану. Микеланджело с грустью подумал о том, что будет, если вдруг они с братьями останутся втроем… Как вдруг настроение в комнате изменилось.       Финикс что-то сказала. Что — ниндзя услышать не мог. Но видел, что брат словно сжался, в одно мгновение. Он весь подобрался, лицо исказилось — всего на какую-то долю секунды. Но Микеланджело слишком хорошо знал, что это значит: сузившиеся глаза, дернувшийся уголок рта. Так бывало, когда Леонардо забывал, как сильно он любим Рафаэлем. Когда темперамент сам позволял ему это забыть, доводил до бешенства, точно проверяя нервы брата на прочность. Точно изгаляясь над ним: ты же любишь меня? Значит, стерпишь. Значит, не ударишь. И тогда Лео срывался. И бил. Не кулаками, как Раф, а словами. Больно, свирепо, безудержно. Но Рафаэль и сам точно каждый раз надеялся, что не доведет Леонардо до ссоры, о которой старший потом будет сожалеть. Он не закрывался от брата, и тот неминуемо попадал точно в цель. Потом были драки, были обиды, были слезы. Микеланджело, наверное, единственный в убежище знал, что Леонардо плачет, запершись в ванной. А Рафаэль давится слезами, до крови сбивая кулаки о грушу. Потом они мирились, но как-то скупо, сухо, словно от неизбежности. Потому что живут в одном доме и вынуждены как-то общаться. Когда и как наступал настоящий мир, никто не замечал. Но вот уже они вместе засыпали на диване в гостиной под какой-нибудь легкий, ненавязчивый фильм. Или играли в настольные игры с азартом не повзрослевших мальчишек. Микеланджело все это знал, как никто. И сейчас он видел — Рафаэль, истратив всего себя на обаяние, не закрывался, не ждал удара. А удар был нанесен.       Что такого могла сказать девочка? Нарочно или по незнанию? Да, Майки видел по ее растерянному лицу, что она сама поняла глупость сказанного, что уже пожалела. Но было поздно. Рафаэль закусил удила, теперь никто и ничто, даже он сам, не могли бы его остановить. Он что-то сказал. Финикс вздрогнула, заспорила; щеки ее покраснели от досады или смущения. Рафаэль поднялся на подоконник, глядя сверху вниз, усмехнулся. Снова что-то сказал. Финикс соскочила на пол, лицо ее стало строгим. Ответила. Хулиган насмешливо поклонился и распахнул створку окна, накинул на голову капюшон куртки. До Микеланджело донесся его смеющийся голос:       — Ну, тогда я тебя немножко скомпрометирую!       Он больше не прятался. Он намеренно привлекал к себе внимание охраны, куражился в своем бесовском веселье. Охваченный обидой и гневом, едва ли соображал, что творит. Дежурившая в парке охрана немедленно обернулась к окнам хозяйки. Кинулись к дому. Рафаэль спрыгнул в снег, намереваясь хорошенько подраться. Майки с глухим рычанием соскочил с дерева, понимая, что хулигану придется уносить отсюда ноги и, если больше никто из охранников через парк к нему не добежит, будет неплохо. Он дрался в темноте, среди деревьев, не давая новым противникам добраться до брата. А ожесточенный Рафаэль, разобравшись со всеми, кто попался ему под руку, красиво и легко перемахнул через высокий забор и скрылся. Оставил Майки драться с оставшимися (не зная этого) и перепуганную Финикс на подоконнике распахнутого окна (умышленно)…       Когда Микеланджело встретился с остальными в условленном месте, он честно сказал, что видел, как Рафаэль отправился домой. Откуда — непонятно, увидел брата на полдороги. За ним не последовал, чтобы дождаться старших. Осталось только наблюдать, как обозленный Леонардо ворвался в убежище и, отыскав брата на кухне, распекал его. Майки было жаль обоих. Одного обидели, кажется, незаслуженно. Другой, тревожась, носился по всему городу, замерз, наверное, как собака. Но нужно было быть безумцем, чтобы встревать между ними. Однако Донателло тоже почувствовал, что что-то не так. Сделал Майки глазами знак, и оба они, хоть не без труда, потихоньку увели ругающегося Леонардо с кухни. Донни со спокойной уверенностью взял на себя уговоры лидера, а младшему мутанту осталось с такой же терпеливой силой заняться хулиганом.       — Кто мы?       Голос Рафаэля вывел Микеланджело из задумчивости. Он удивленно посмотрел на старшего и чуть не вздрогнул. Тот глядел на него, и глаза горели совершенно диким, безумным огнем. Ниндзя молча ждал, не последует ли за этим вопросом разъяснений. Лихорадочно соображал, что умного на это можно ответить. Тут бы больше сгодился Леонардо со своим глубоким подходом к такого рода материям. Или Донателло с его научными теориями. Все лучше, чем он, Микеланджело. Но Рафаэль не пожелал ему помочь, с тихой яростью ждал ответа.       — Что именно ты подразумеваешь? — осторожно уточнил Майки.       — Что мы такое, мелкий? — Рафаэль придвинулся к нему так близко, что Майки стало не по себе. Склонился к его лицу, голос звучал едва слышно. — Что мы за существа, скажи мне?       — Мы не люди, что неплохо, — мягко отозвался Микеланджело. — Все-таки что-то получше, как мне хочется верить. И не черепахи, по крайней мере, не до конца… Мне кажется, мы — вполне удачный симбиоз чего-то и чего-то. Разве не круто?       Рафаэль молчал. Янтарный пламень медленно гас. Микеланджело ловил каждую перемену в его лице, но еще не понимал, хорошо ли, что они происходят. Наконец, хулиган медленно, печально улыбнулся и, отстраняясь, слабо кивнул. Поднялся, направляясь к двери и, проходя мимо, похлопал брата по плечу.       — Круто. Конечно, круто. Плохо только, что выглядим мы, как… животные.       Уже стоя на пороге, Раф обернулся. Слово прозвучало так, что Микеланджело вздрогнул, глядя на него. Прищурился. А темперамент, вымученно усмехнувшись, ушел. Откинувшись на спинку стула, мутант закрыл глаза. Неужели? Финикс назвала его животным?! Но как? В каком контексте? Или Раф опять все вывернул наизнанку?       «Мне в детстве так хотелось аквариумную черепашку, вот и прибилось к порогу животное?» Чушь, не могла ему Финикс такого сказать. Хотя…       «Я хочу, чтобы ты был со мной животным?» Нет-нет, это уже из каких-то немецких фильмов.       «Ты воняешь, как животное!» Ну, иногда близко к истине, Рафаэль едва ли обидится на это.       «Ты — омерзительное животное!» Так, что ли? Да нет. Ерунда, конечно.       Не прошло и минуты, как в додзе раздались глухие удары. Рафаэль с остервенением лупил боксерскую грушу. Микеланджело устало слушал рваные звуки и чувствовал, что ему больно дышать. Никогда еще он не принимал обиду брата так близко к сердцу. Никогда еще не хотел помочь ему с такой силой. И был беспомощен, как никогда.