Текила

На обед были еле теплые макароны, есть которые можно было только с крайней голодухи. Я развлекался тем, что выкладывал из них орнамент по краю тарелки. Ноябрьский дождь лупил по окнам столовой, почти заглушая жужжание разговоров. Когда все макаронины заняли свое место в абстрактном узоре, — керамика, застывшее масло, — я отложил вилку и начал разглядывать соседние столы. Табаки не замедлил утащить мой стакан компота. Я не стал возражать, потому что разглядывал Стервятника. Птичий Папа склонился над своим кактусом и, казалось, что-то ему втолковывал, еле шевеля губами. А может быть, читал ему стихи. Шекспира. Восемнадцатый сонет. — Уснул, Курильщик? — раздался над самым ухом визгливый голос Шакала. — Думаю, — буркнул я. — О чем? — с живым интересом спросил Шакал, заглядывая мне в тарелку. — Ого, в абстракционисты метишь? Он с хлюпаньем втянул остатки моего компота. — Компот сегодня отменный! — Он облизнулся и обнюхал стакан, словно там могло остаться что-то еще. — По-моему, дрянь, — заметил я, передвигая макаронину, чтобы она не выбивалась из общего рисунка. — Твое мнение я даже учитывать не хочу, — авторитетно заявил Шакал. — Ты, Курильщик, человек без вкуса и понятий. И, похоже, без вкусовых рецепторов. Небось, подлей тебе Стервятник в чай свою текилу — ты бы и не заметил. Имя Стервятника заставило меня вздрогнуть и поднять на Табаки взгляд — и немедля обругать себя за это. Шакал расплывался в ехидной улыбочке. На это он и рассчитывал. — Какую текилу? — сдался я без боя. — Э, брат, — Табаки придвинулся ко мне, обвел взглядом остальных состайников (Сфинкс вдумчиво жевал, Македонский откатывал от стола коляску с Толстым, Черный слушал музыку, Слепой спал, Горбач прятал в карманы хлеб для Нанетты) и доверительным полушепотом сообщил: — Текила — это, если хочешь, ритуальное название. Стервятник же у нас мастер по части всяких... смесей. Почти как я, хотя в некоторых областях ему до меня далеко. — Табаки приосанился. — Вот, например, если взять «Хвойный», так там особо и уметь нечего, знай себе лей да сыпь, а вот чтобы скорпиона в банку загнать и правильно замариновать... — Табаки, про текилу, — напомнил я, поняв, что еще немного — и я так ничего и не узнаю. — Неуч, — снисходительно объявил Табаки, который после моего компота сделался благодушен. — Текила — это у него особая настоечка. Из ядовитых растений. Он ее подливает новичкам, которые его не устраивают. Почему, думаешь, его Птички так беспрекословно слушаются? Так ведь чуть не по нему — и либо сдохнешь от жажды, боясь из стакана глотнуть, либо глотнешь и... Он переливчато присвистнул. Пару секунд я переваривал эту информацию, а потом рассмеялся: — Я-то думал, ты всерьез! А ты снова сказки рассказываешь. — Сказки?! — оскорбился Табаки. — Может, у Стервятника спросим, а? А? Спросим, а? — Не надо! — торопливо сказал я. — Верю я, верю. Табаки смерил меня подозрительным взглядом. — Не веришь, — вынес он вердикт. — Эй, Сфинкс! А помнишь, как в том году Птички снова одного недосчитались? Сфинкс облизнулся и прищурился: — Допустим. — А от чего он помер? — тоном провокатора спросил Табаки. Сфинкс пожал плечами: — Янус говорил как-то, что так и не разобрались. Отравился чем-то. — Вот! — взвизгнул Шакал, размахивая у меня перед носом грязным пальцем. — Понял? — А еще он говорил, — продолжил Сфинкс с ухмылкой, — что это было неудивительно, учитывая, что иногда намешивают всякие... «умельцы». Табаки засопел, нервно схватился за пустой стакан и надулся, как лягушка в дождь. — Сказки, — убежденно повторил я, чувствуя триумф от того, что в кои-то веки не повелся на его байки. — Не совсем, — тихо сказал Слепой, вдруг поднимая голову. Я замер. Спрашивать было боязно, но любопытство немедля вонзило в меня острые зубки. Слепой потянулся, обшарил стол перед собой, нашел хлебную корочку и сунул в рот. — Кое-что все же правда, — добавил он. Я едва дышал, боясь спугнуть продолжение. Слепой поднялся из-за стола и пошел к выходу. К вечеру я извелся от любопытства так, что дважды облился кофе и нечаянно поставил чашку на журнал, который на минутку отложил Табаки. Верещание Шакала по поводу коричневого кольца на мелком тексте статьи одарило меня звоном в ушах. Слепой в спальню не возвращался. Я устроился на общей кровати, отгородился от Шакала подушкой и, машинально заштриховывая альбомный лист, стал представлять, как Стервятник готовит свою «текилу». Как он осторожно натягивает резиновые перчатки, чтобы сок не разъел его худые пальцы. Как мелко режет хрусткую кактусовую плоть, отжимает ее через марлю и разглядывает мутный зеленый сок, одобрительно кивая. Как добавляет в него что-то... что-то... Я застопорился. Я плохо представлял себе процесс изготовления яда. Ну пусть — что-то таинственное из маленькой коробочки, хранящейся в шкатулке под замком. Птицы жмутся по углам третьей, потому что знают: это для одного из них. Стервятник медленно помешивает отраву стеклянной палочкой, нагревает на маленькой спиртовке ложку с белым порошком, пока он не начинает плавиться, потом осторожно опускает его в мисочку с соком — и жидкость делается прозрачной, такой, что не различить ни в чае, ни в воде... Стервятник капает пару капель пипеткой в горшок с какой-нибудь невезучей геранью — и растение скукоживает листья, буреет и на глазах ссыхается, опадая тоскливым стебельком. И Птицы белеют под стать белому порошку... Меня толкнули и спросили, буду ли я чай. Я захлопнул альбом и с головой накрылся одеялом. Мысли о текиле преследовали меня с поразительным упорством. На второй день я поймал себя на том, что принюхиваюсь к чашкам состайников и пытаюсь проследить за движениями рук Стервятника в столовой. Хотя если бы он кого-то травил, то наверняка не делал бы это на глазах у всего Дома. Слепой снова куда-то исчез, а я изводился и грыз себя за то, что не рискнул спросить у него, что он имел в виду. Что из сказанного Табаки — правда? Что там вообще может быть правдой? Я был больше склонен верить язвительному замечанию Сфинкса, а все байки Шакала надо было делить на десять. Еще через два дня я наконец-то смог избавиться от мыслей о Птичьей отраве, но они вернулись, как бумеранг, когда поздно вечером я чистил зубы и, подняв голову на стук двери, увидел в замызганном зеркале отражение Слепого. Вожак четвертой был перемазан грязью, словно все время своего отсутствия валялся под дождем во дворе. Он молча прошел к соседней раковине, открутил кран и стал осторожно плескать в лицо водой, размазывая грязь, как боевую раскраску. Я так смешался, что проглотил пасту и поперхнулся. — Привет, Курильщик, — негромко сказал Слепой, пока я откашливался и запивал мятную пену водой из горсти. — Привет, — прокашлял я, вытер рот ладонью, вдохнул и выпалил: — А что ты имел в виду, когда сказал, что кое-что правда? Ну, несколько дней назад... в столовой... Может, все-таки не следовало прямо так сразу спрашивать, но я больше не мог ждать. Слепой будто не слышал вопроса. Он поплескал в лицо еще немного, потом хлебнул воды и завинтил кран. Грязные капли падали с его подбородка и носа на перепачканную и криво застегнутую рубашку. На нагрудном кармане была вышита какая-то эмблема. На миг мне показалось, что это кактус, но тут Слепой повернулся ко мне, и я увидел, что это было стилизованное солнце, поднимающееся из-за горизонта. — Стервятник — хороший вожак, — сказал Слепой, задумчиво покачиваясь около раковины, как былинка на ветру. — Он заботится о своей стае, и... Хотя, знаешь, о делах чужой стаи говорить — как-то неэтично. — Пожалуйста, Слепой, — взмолился я. — Я теперь не усну. — Попроси у Шакала снотворное, — ответил Слепой, сделал паузу, а потом усмехнулся. Чудовищно знакомо, совсем как Сфинкс. — Хотя лучше не проси. Он ведь даст. Дело в том, что Стервятник очень... не любит терять кого-то. Ему хватило уже. Поэтому в третьей столько растений. У всех свои поверья, Курильщик. Стервятник верит, что беда может заблудиться в этих джунглях и не найти того, за кем пришла. Но иногда это все же не срабатывает... Он пошарил в кармане, затем в другом и огорченно спросил: — Сигареты есть? Сигарет у меня не было. Только зубная щетка, которую я, слушая его, сжал в кулаке так, что пластик отпечатался на ладони красноватой полосой. — Ну ладно, — Слепой присел на корточки и зашарил за трубой под раковиной. — Я, конечно, рядом не стоял, но говорят, что Стервятник нашел способ обманывать смерть для своих. У каждого в его стае есть свое растение, за которым надо ухаживать. Стервятник сам в этом плане — образец. Он вытащил из-за трубы сигаретную пачку, запустил в нее пальцы и ничего не обнаружил. Пачка была пуста. Смяв ее в ладони, Слепой уселся прямо на забрызганный пол. — Когда кто-то из его стаи заболевает, Стервятник берет это растение, о котором заботился заболевший, и готовит из него такой напиток. Условно называемый текилой. И дает больному выпить. Знаешь, после Макса... после Тени у них никто больше не умирал, кроме одного в том году. Больной тут же выздоравливает, а растение его загибается за день. Приходится заводить новое. — То есть, Стервятник... как бы отдает растение вместо человека? — Это попахивало вудуизмом. Я даже представил Стервятника в шуршащей травяной юбке, надетой вместе с черным его пиджаком, и с увенчанной черепом тростью. Зрелище было фантасмагоричным. — Да, — ответил Слепой. — Знаешь, как он говорит им? «Пей, — говорит, — свою смерть. Или ты ее, или она тебя». Тут я начал подозревать, что Слепой тоже рассказывает мне байку, но по нему сложно было понять, шутит он или нет. Даже если он пояснял, что шутит. Потому что именно это могло быть шуткой. В спальню я вернулся под впечатлением и даже не стал прислушиваться к тому, как Табаки стращает Лэри раскладом карт, суля ему ужасные страдания. Я забрался на общую кровать и уткнулся в подушку. В ту ночь мне снились бесконечные лианы, усеянные черепками, и шаманские тягучие напевы под сухой шелест черепа-погремушки. Проснувшись утром, я обнаружил, что в окна с шорохом мечется ледяная крупа. Несколько дней спустя я засиделся в Кофейнике с книжкой и очнулся только тогда, когда Кролик, многозначительно покашливая, забрал у меня из-под носа пустую чашку. Оглядевшись, я понял, что остался тут один, и Кролик наверняка хотел, чтобы я побыстрее убрался, но почему-то еще не выгнал меня. Я уже собирался отъехать от стола, как в Кофейник ввалился Рыжий в расстегнутой жилетке и вечных своих круглых очках. Он сшиб стул, загоготал и потребовал у Кролика «двойной обычный». Вожака, хоть и Крыс, Кролик выгнать не посмел и зазвякал чем-то под стойкой. Размашисто развернувшись, Рыжий изучил пустые столики. Я вдруг сообразил, что он пьян. Находиться здесь сразу стало вдвойне неловко, и я поехал к выходу. Тем временем Рыжий залпом выпил то, что намешал ему Кролик, и хлопнул на стойку мятую купюру: — И еще стаканчик ликера, я знаю, ты припрятал! — Лучше уж текилы, — проворчал я себе под нос, как мне казалось — тихо. Я совершенно не собирался поддевать Рыжего, но он меня расслышал. — Ты!.. — Он повернулся и ухватился за спинку моей коляски. Я похолодел. — Ты так не шути, — заявил Рыжий, нагибаясь ко мне. Зеленые круглые стекла таращились мне в лицо, как фасеточные стрекозьи глаза. Помолчав, Рыжий озадаченно спросил: — А ты у нас кто?.. У меня все слова застряли в глотке. — Курильщик это, из четвертой, — ворчливо сдал меня Кролик, выставляя на стойку маленький стакан с густой молочной жидкостью. — Совсем допился, что ли? — А ты! — разогнулся Рыжий, четко сомкнул пальцы вокруг стаканчика и мотнул головой: — Ты мне не указывай! Налил — молодец! Помню я, кто такой Курильщик. Сейчас мы с Курильщиком выпьем. — Я уже собирался... — промямлил я, но Рыжий не дал мне договорить: — Вот и славно! — заорал он и потащил мою коляску к дальнему столику. По пути он запинался о стулья, что-то бормотал и тряс головой. Наконец он нашарил стул, сосредоточенно на него уселся и уставился на пустой стол. — Тогда два ликера, — сообщил он столешнице. Кролик, поджав губы, принес его стакан и поставил передо мной второй, такой же. Я не решался тронуться с места, боясь, что Рыжий начнет буянить еще больше. — Это, знаешь ли, можно расценить как покушение на вожака, — сказал Рыжий, ухмыляясь от уха до уха. — Ты хоть в курсе, что это за текила такая? Я уже мысленно обругал себя за то, что не промолчал. Но помотал головой, не желая раздражать Крысиного вожака. Рыжий сипло хекнул, отпил белесого ликера и поправил очки, словно покрепче усаживая их на носу. — Почему — покушение? — не вытерпел я. — Я же ничего такого... Рыжий причмокнул. — Мне Табаки рассказывал, — совсем уж жалобно добавил я. — Только он какие-то сказки рассказывал, будто Стервятник текилой новичков травит. А Слепой говорил... Рыжий вдруг оживился: — И что он говорил? — Ну... что Стервятник что-то там готовил и вылечивал заболевших Птиц,— ответил я, следя за мутной каплей, ползшей по краю ополовиненного стакана Рыжего. — Но по-моему, это тоже сказка. Я просто так сказал вообще... Рыжий допил свой ликер и подпер подбородок кулаком. — Брехня, — заявил он. — Считай, они тебя разводили. Я ощутил острое разочарование и даже обиду. В глубине души я, кажется, верил, что Стервятник умеет готовить какую-то таинственную текилу. А после слов Рыжего больше не на чем было строить туманные домыслы, так развлекавшие меня. — Текила — это типа кислоты, — продолжил Рыжий, и я вскинул голову, не веря своим ушам: — Кислоты? — Ага, — безмятежно отозвался Рыжий, пытаясь застегнуть жилетку и никак не попадая в прорезь пуговицей. — Только я бы не советовал тебе об этом трепаться. Дело это такое... деликатное. Я начал подозревать, что это очередной номер в духе «разыграй Курильщика». Порой это просто выводило из себя. Рыжий полуулегся на стол, отодвинув пустой стакан, и вздохнул: — Да ты пей, Курильщик. — Не хочу, спасибо, — буркнул я. — Вожаку не отказывают, — наставительно сказал Рыжий, потер нос и добавил задумчиво: — Я вот тогда тоже не смог отказать... Помедлив, я взял стакан. Ликер пах сивухой и мыльно поблескивал. — Я тогда еще был рядовой Крысой, а вот Стервятник как знал, что рано или поздно я займу этот блядский пост. Заручился, поди ж ты. А может, репутация другого сорта... — бубнил Рыжий, и я подумал, что он забыл, о чем говорил. Я осторожно попробовал ликер: он был вязкий и ужасно приторный. Пить это было невозможно. Рыжий шмыгнул носом, я взглянул на него и с ужасом увидел, что щеки у него мокрые. Горло у меня перехватило, я стиснул стакан, чтобы не уронить: пальцы враз стали неуклюжими. Что делать в такой ситуации, я совершенно не знал. Рыжий вытер нос и совсем улегся на стол. — Стервятник сказал — Макс его попросил. Не знаю. Мы заперлись в пустом классе, дверь шваброй заложили сдуру. — Он говорил тихо и только периодически шмыгал носом. — Стервятник наверняка наврал, что сам изготовил ту штуку. А может, и не наврал, он всегда отличался своеобразными талантами. Сказал — пусть называется «текила». Смешно же. Смешно... Эта хрень мне кроссовок проела, когда я пробку отвинтил из интереса. Ладно еще, я его успел скинуть. Так и сидел, как идиот, в одном кроссовке. Макс руку положил на стол вот так... Рыжий растопырил пятерню, прижимая ладонь к столешнице. — Сказал его держать. А я сперва даже не понял, зачем это все. Понял, только когда он полотенце в зубы себе запихал, а Стервятник на него навалился со спины и окунул стеклянную трубку в эту штуку. Он надул щеки, медленно выдохнул. — Я даже не помню, что он там на Максовой руке выводил. Меня так трясло, что я чуть бутылку не опрокинул. Макс сперва орал, потом дергался, потом побелел хуже полотенца и только смотрел. А Стервятник... он ему что-то шептал на ухо все это время. Словно стихи читал. Или прощения просил, я особо не разобрал. Мне потом все этот шепот мерещился. Даже представлять не хочу, насколько это было больно. Я опомнился от приторного вкуса и понял, что стакан у меня в руке опустел. Перед глазами стояла жуткая картина: Стервятник рисует своему двойнику изысканный узор кислотой на коже. И не поймешь: то ли пытка, то ли... — А когда он закончил, Макс ломанул к умывальнику и сорвал кран, откручивая. Вода хлестала, а он держал руку под струей и скулил, как побитая собака. Еще швабру в итоге сломали — вытащить не смогли. Класс затопило к утру — что-то там забилось в трубе. А я всю ночь не спал. Все пытался представить, каково было Стервятнику это делать. И с одной стороны, аж блевать тянуло от того, что мы сделали, а с другой — вспоминаю, как Стервятник к этим красным рубцам на Максовой руке губами прижался, — и что-то сводит внутри... понимаешь, Курильщик? Рыжий сдвинул очки на кончик носа, и я увидел красновато-медные ресницы над кромкой оправы. Я поставил стакан на стол и кивнул. Слов у меня не было, в голове тягуче звенело. Рыжий неведомо как угадал единственный оставшийся у меня вопрос. — Не знаю, куда потом они эту текилу дели. Слух был, что кто-то покончил с собой, выглотав ее, но это уж как-то... слишком. Так что больше я про нее не слышал. Так-то, Курильщик. Я уж лучше совсем пить перестану, чем... текилу. Я снова кивнул. Мне было страшно возвращаться в четвертую и ложиться спать. Я боялся того, что может мне присниться. Стервятник пришел после обеда, поблескивая пуговицами на расшитом жилете, и долго беседовал со Сфинксом, покачивая головой и учтиво скалясь. Македонский заваривал чай для гостя, Табаки потрошил принесенную Птичьим Папой коробку конфет и придирчиво раскладывал их по тарелке. Я грыз карандаш, борясь с собой. Мне который день хотелось нарисовать то, что наполняло мои сны, разъедая их и оставляя меня без отдыха, но нарисовать что-то в четвертой так, чтобы этого не увидели, было невозможно. Стервятник сидел, будто позируя, будто нарочно в выразительный профиль, который в моих снах раздваивался и обретал различие — на прикрывавшей глаза худой руке цвели грубые вспухшие линии. Сфинкс упомянул вскользь прошедшую Ночь сказок, разговор свернул на другие темы. Я отложил карандаш. Табаки расхваливал какую-то свою настойку. Стервятник с видом знатока поправлял манжеты и соглашался. Сфинкс, явно желая поддеть Шакала, заметил, что «та последняя настойка у Стервятника была весьма, весьма...» Я молчал, и губы мне жгло кислотой секрета, подаренного Рыжим. — Что ж, у каждого свои таланты, — вежливо заметил Стервятник, когда Шакал приобрел от негодования чудесный пунцовый оттенок. — У одних коронный рецепт — скорпионье масло, у других — «Четыре ступеньки», у третьих... — Текила, — вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать. Все, конечно, тут же посмотрели на меня. И Стервятник тоже. Я решил, что мне конец. Уши и щеки сделались горячими. Стервятник глядел долго, пригвоздив меня взглядом, как булавкой, потом приподнял уголки губ: — Текила? Как интересно. Такого я еще никогда не готовил. — Он склонил голову набок и мечтательно добавил: — Впрочем, можно попробовать.