Все оттенки отчаяния

— Ну, — испытующе и грозно сказал неюный натуралист Толя Дукалис, — где мой ежик?! Ларин прислушался к себе, но не ощутил ни малейшего трепета. — А ты под диван загляни, — лениво сказал он. — Ежи, если ты не знал, мой наивный друг, любят спать в темных и теплых местах. Волков недоумевающе на него посмотрел. Ларин пожал плечами: всю эту информацию он только что выдумал, но простодушный Дукалис купился и немедля полез задом кверху под диван. Предсказуемо не пролез и застрял, как пробка в бутылке вина, если открывать ее, к примеру, вилкой за неимением штопора. Немного подергался, не нашел ежа и растерянно пробасил: — Ребята, отодвиньте диван, а? Я чего-то не могу вылезти. — Винни, Винни, что с тобой, Винни? — пропищал Казанова. — Это все потому что кто-то слишком много ест! — поддержал Ларин тоненьким голоском, изо всех сил стараясь не расхохотаться. Волков, бессовестная скотина, упал лицом на стол и теперь молча вздрагивал лопатками и спиной. — Нет, — пропыхтел Дукалис, сдвигая диван и одновременно сшибая стол так, что тот задел Казанову по самому чувствительному месту. Казанова взвыл и сложился пополамчиком. — Это потому что у кого-то слишком гадский диван! Из-за стола, топоча так, словно лап у него было не четыре, а как минимум тридцать девять, выкатился ежик со светлыми иголками и скрылся в недрах шкафа. Дукалис был занят выяснением отношений с диваном, честил его гробом и ежа не приметил. Где Толя нашел зверя в январе, оставалось загадкой. Зато тайной не было, отчего еж теперь жил в отделе. Ночами он топал, сопел, фырчал и не давал спать соседям. Дукалису на ежиные похождения было плевать, он сам храпел так, что в серванте дребезжали последние стекла, и ничего не слышал. Зато соседи после недели полунощных бдений не выдержали и пошли жаловаться участковому на Дукалиса. Участковый, в свою очередь, пошел к Толе, тот сконфузился, на двоих они распили бутылочку трофейной «конины», прихваченной у азеров во время рейда на рынке, и соседи снизу всю ночь слушали нестройный храп на две глотки, перемежающийся ежиными скачками. На следующее утро еж поменял место жительства, переехал в отдел, получил гордую кличку Лошарик, подстилку, блюдце молока и в принципе был доволен жизнью ровно до тех пор, пока на юнната Дукалиса не накатывала девятым валом любовь к малым сим. Тогда Лошарик проявлял чудеса маскировки, прятался так, что белорусские партизаны глодали локти от зависти, и вылезал ровно после ухода Дукалиса. Гладиться он по необъяснимым причинам не любил, а вот пожрать, как и хозяин, был совсем не дурак. И сейчас, стоило двери хлопнуть, а шагам Дукалиса стихнуть в коридоре, как еж, испуганно принюхиваясь, вышел из шкафа и неуверенно протопал к середине комнаты. — Эх ты, дурень, — ласково сказал Ларин. — Проголодался? Казанова, охая и держась за самое ценное, поставил перед подергивающимся ежиным носом блюдца с фаршем и молоком. Мясо, как выяснилось в процессе, Лошарик очень уважал. Встопорщив иголки и увлекшись поеданием фарша, он не заметил, как тихонько приоткрылась дверь, сквозь нее просочился габаритный Дукалис, на цыпочках прошагал к ежу и воскликнул: — Вот ты где! Попался, колючая жопа! Ларин на пару с успокоившимся Волковым мог бы поклясться, что на ежиной мордочке отразились все оттенки отчаяния.