Падишах и Анна

Вторая встреча с необычной девушкой порадовала падишаха не меньше первой. Он с явным удовольствием наблюдал за растерянностью учительницы, когда она узнала в нем вчерашнего лодочника, но вот испугу и панике в ее глазах не обрадовался. Он бы с удовольствием стер из ее сознания все нелестные мысли о себе. Но единственное, что мог тогда сделать, это заверить ее в том, что пригласил во дворец без всякого злого умысла, а лишь желая сделать ее учительницей своих детей. Наградой ему стали сияющие глаза Анны да самая прекрасная улыбка, какую ему только доводилось видеть впредь. Пожалел ли он позже о том, что пригласил неугомонную Голубку в свою резиденцию? Безусловно, нет. Однако с появлением Анны жизнь во дворце изменилась для многих его обитателей. И прежде всего для самого Султана. С первого дня присутствия русской хатун во дворце мирной жизни в нем настал конец. Она была как стихийное бедствие. Нет, работу свою Анна исполняла с должным упорством и рвением, хотя ей далеко не сразу удалось найти общей язык с отпрысками правящей династии. В остальном же ее чудачествам оставалось лишь дивиться… или сердиться, что не раз и происходило с Повелителем. Никто не осмеливался вести себя с падишахом столь дерзко, как Анна. Она нарушала все мыслимые и немыслимые порядки, установленные во дворце за много веков до ее появления там. Не боясь наказания, она смело и прямо смотрела в глаза Повелителю и спорила с ним, если считала себя правой. Она часто подрывала его авторитет у придворных, бросала ему вызов, игнорируя его запреты и ослушиваясь приказов. И все же… Говорила ли она или молчала, спорила с ним или соглашалась, негодовала или смущалась — она всегда становилась причиной его хорошего настроения и вызывала улыбку, появляться которой на людях Махмуд давно уже себе не позволял (разве что в присутствии детей). Он не знал, как вести себя со своевольной хатун, творившей невесть что и сумевшей пробить прочную броню, в которую, как он думал, было заковано его сердце. Порой ему хотелось просто схватить ее, встряхнуть… и залюбить, заласкать, чтобы она прекратила с ним пререкаться, чтобы в ее голове ничего не осталось, кроме его имени. Хотелось стереть из ее памяти все и вся, приковать к себе цепями и никогда не отпускать дальше собственных покоев. Подобные дикие желания были незнакомы Махмуду ранее и пугали его. По вечерам, занимаясь любимой им каллиграфией, Султан продолжал думать о бесстрашной Голубке, поселившейся во дворце. Мысли его зачастую носили слишком личностный характер. Анна нравилась ему. Как учительница его детей (а ведь он не сразу смог поверить в ее педагогический талант), как человек (Анна была добра к людям и отзывчива к чужой беде), как личность (ее знаниям, умениям, ее открытости всему новому могли бы позавидовать многие ученые мужи). Она нравилась ему, наконец, как женщина. Нравилась со всеми своими многочисленными достоинствами и недостатками. Ему было приятно видеть, как она, хотя ни за что и не призналась бы в этом, ревнует его. И только он знал, что ее ревность не имеет никакого смысла: с первых дней ее появления во дворце Махмуд перестал видеть других женщин. Это настораживало. В день, когда по наговору старшей дочери прогонял Анну из дворца, Махмуд неожиданно остро ощутил наличие сердца в своей груди — оно кровоточило. Не мог он поступить иначе в тот момент, но внутри просто распадался на кусочки. Всю ночь не мог сомкнуть глаз. Надвигающийся голод в Стамбуле, искусственно созданный его врагами, мысли о Голубке никак не давали ему покоя. К счастью, новый день оказался к нему более добрым. Его доверенные лица сумели обнаружить, куда была свезена вся мука, скупленная у городских торговцев. Значит, проблему голода можно было считать решенной. Порадовал Султана и Абдулмеджид, его старший Шехзаде, признавшись отцу в обмане сестры. Поскольку государственные проблемы уже не стояли так остро, как накануне, Повелитель мог от всей души порадоваться невиновности учительницы. Не будь он Падишахом, в тот же миг сам бы бросился за Анной в дом ее отца. А когда обиженная Голубка отказалась выполнить приказ и добровольно вернуться в резиденцию Повелителя, он, хоть и решил оставить все как есть — не хочет и не надо — впервые за долгие годы не смог ослушаться зова своего сердца. Придя к ее двери, чувствовал себя странно: сознание будто надвое раскололось. С одной стороны, казалось, что проявил слабость, самолично явившись в дом упрямицы, уронил свое достоинство. С другой стороны, не представлял больше своего дворца без Анны, без ее строптивого характера, без ее рассудительности, без ее смеха. Прощения просить, конечно, не стал, как не стал и слушать ее долгих речей — взвалил на плечо и усадил на коня. - Может, ты и права, но будет так, как я сказал! - поставил жирную точку в затянувшемся конфликте, посчитав удовлетворенным свое попранное самолюбие, а отвернувшись от девушки, не смог сдержать довольной улыбки.