like you've been here before

Возможно, стоило сказать что-нибудь на прощание — только Цан Сэ не хотела говорить. Она сама уверяла Цзы Юань, что всё хорошо, что долг перед орденом всегда на первом месте, и она все понимает, но внутри себя Цан Сэ повторяла только одно — она никогда не будет ничьей любовницей. Слава богам, что Фэн Мянь понял её чувства с одного взгляда — как и всегда до этого, впрочем — и приобняв Цзы Юань за плечи, увёл в главное здание. Та ещё порывалась оборачиваться, пыталась даже вырваться из рук будущего мужа и вернуться к порогу. Цан Сэ смотрела им в спину не мигая, до тех пор, пока не поняла, что последняя струна, связывавшая её прежде с этим местом, лопнула, больно хлестнув по сердцу. Она взяла своего крошечного мышастого ослика под уздцы и зашагала по пыльной дороге вперёд, куда-то в сторону заката. Возможно, страх одиночества — тихие ночи там, где прежде был смех до утра — и заставил её промолчать, когда Вэй Чан Цзе присоединился к ней, даже не спросив разрешения у своего господина. Он просто молча шагал рядом без единой остановки, выдерживая с видимой лёгкостью трёхдневные переходы, которыми Цан Сэ напрасно пыталась себя измотать. Ей хотелось, чтобы боль внутри переплавилась в действие и перестала так изматывать разум и душу. Добилась она только того, что свалилась посреди очередного перехода с лихорадкой и слабостью. В памяти отпечатались отдельные картинки: качающиеся перед глазами бубенцы упряжи, тёмные следы в пыли, тотчас заполняющиеся дождём, и, наконец, изъеденный насекомыми потолок в каком-то постоялом дворе. Чан Цзе ухаживал за ней так ревностно, что можно было подумать лишнее — и она бы подумала, будь у неё на это силы. Тогда все уходило на то, чтобы не сдёрнуть себя с продавленной кровати и не рвануть обратно, не валяться в ногах у Цзы Юань, прося и умоляя о побеге вместе. Вместо этого Цан Сэ развлекала себя тем, что придумывала новые формулы заклинаний на ходу и тут же рассеивала их в прах, то и дело полировала заново меч и пыталась улизнуть от надзора Чан Цзе в город. Ей хотелось отвлечься, и она с лихвой получала своё стоило только кому-то решить, что одинокая женщина ночью — достойная добыча. От тяжёлых оплеух и пропущенной энергии ныли потом ладони, а Чан Цзе стоял над душой и нудил, что она могла пострадать и что одну он больше никогда её не отпустит. Тогда Цан Сэ смеялась над ним. Кто мог причинить вред ей, обучавшейся у самой известной отшельницы их поколения? Оказалось, что кто-то да смог. Хватило слишком умелого для обычного человека нажатия — ровно в поясницу, в те точки, что обездвиживали человека на долгое время. Ей повезло тогда — что на пьяный гогот примчался Чан Цзе бывший неподалёку, что он не побоялся выступить один против троих, что он смог дотащить её до постоялого двора и только потом упасть там, где стоял. Обычно с такими ранами не живут: лиловые синяки ясно говорили об отбитом нутре, а золотое ядро Чан Цзе оказалось слишком слабым, даже несмотря на все тренировки ордена Юнь Мэн Цзян. Пожалуй, только неудержимая воля к жизни да её забота вытащили его буквально с порога. Но что-то изменило его там. Не было больше робких, но ярких улыбок, не было больше открытого взгляда серых глаз — Чан Цзе замкнулся и стал неразговорчив. Всё чаще Цан Сэ замечала на себе его взгляд и никак не могла догадаться о его значении. Она передумала так много, что когда он серьёзным тоном сказал, что предлагает ей вступить в брак — исключительно для того, чтобы защитить её и уберечь от возможных проблем — Цан Сэ расхохоталась. Она никак не могла представить себя замужем — куда ей, вольному и шальному ветру, привязываться к земле? Чтобы оставить после себя горе и смерть не нужно было втягивать кого-то ещё — она способна была сделать это и так. Но Чан Цзе был так упорен и настойчив, и — боги, за что её не наградили глухотой при рождении — так зануден, что она сдалась. Коротка и нереальная в своём фарсе церемония — а для Цан Сэ так ничего и не изменилось. Разве что теперь она поднимала волосы в пучок, который рассыпался под конец дня. Забота о себе и прежде заставляла её чувствовать себя неловко — зачем о ней, когда столько гораздо более достойных — но отплатить стоило. А что могла она дать, кроме самой себя (ни денег, ни происхождения, ни земель — позор, да и только). Что мог сделать против неё Чан Цзе, когда она прокралась к нему ночью, под отсветы догорающих в костре углей. Что мог он, слабый и негодный адепт, когда она распяла его на земле, думая, что делает лучше? Он просил сначала тихо, а потом все настойчивее — прошу, Цан Сэ, прошу тебя, хватит, не этого я от тебя хочу, нет! — пока не сдался. Слишком умелой она было, слишком хорошо знала заветные точки, что могли поднять даже мёртвого из могилы. Она остановилась, только когда на землю закапали слезы, только когда уже ничего нельзя было изменить, когда в глазах Чан Цзе она наконец увидела простую и непреложную истину. Он любил её — так пылко и страстно как только мог, не стараясь ни связать, ни заставить быть должной, заботясь о ней только потому, что не умел иначе. А она… Ужас омыл душу и заставил уйти, чтобы не причинить ещё больше вреда. Достаточно она посмеялась над Чан Цзе. Хватит. Когда утром — мокрая от росы и тумана — она вернулась к костру, ничего не напоминало о том, что случилось. Ничего, кроме Чан Цзе — искалеченного так глубоко, что она могла слышать этот задыхающийся шёпот в его голове: «хватит, не надо, прекрати, ХВАТИТ». Слова бы тут не помогли — да и что тут сказать? — и Цан Сэ промолчала. За следующие несколько дней они едва перекинулись словом и шагали бок о бок с упорством достойным воспевания в поэмах. Ночью Цан Сэ не спала — смотрела на звезды, всё больше узнавая знакомые очертания созвездий, безмолвно спрашивая у небесных зверей, что ей теперь делать. Она хотела было сбежать — оставив Чан Цзе всё, что имела, чтобы больше не видеть его никогда — когда земля под ногами перевернулась в очередной раз. Красные цветы не распустились в эту луну. Не пришли они и в следующую, и если раньше можно было списать на причуды тела — во времена ученичества у Саньжень от истощения цветы не появлялись и несколько лун подряд — то вот золотое ядро, вялое и слабое, окуклившееся само в себе, говорило более чем ясно. Цан Сэ сбежала от своего теперь уже точно мужа — добралась в одиночку до своей учительницы, и стоя на пороге её обители услышала страшные слова: — Этот малыш так силен и так несчастен с самого начала, — Саньжень не улыбалась, только скорбно приподнялись брови, — Береги его и больше никогда не приходи. Этот путь для тебя закрыт навсегда. Уже у подножия Цан Сэ повторила про себя «...так несчастен» и разрыдалась, падая на колени. Её не заботило никакое наследие, никакие поколения — она просто боялась, что может этот мир, такой безжалостный и жестокий, сделать с её малышом. Она поклялась оберегать этого ребёнка своей жизнью и жизнью других — лишь бы он жил и был счастлив. Впервые за много-много дней она вспомнила про Цзы Юань — вспомнила по-настоящему, не как мимолётный призрак, а как человека из плоти и крови — и подумала, что если та тоже носит под сердцем ребёнка, то ближе им уже не стать. Такой она и вернулась к Чан Цзе, уже начинающему сходить с ума от тревоги — спокойной и уверенной, протянувшей ему руку без извинений. Что-то изменилось между ними, когда Цан Сэ приложила его руки к своему животу и закрыла глаза, помогая ему понять и услышать. Что-то излечилось — хоть и осталось хрупким и нежным, как едва затянувшаяся рана. Но и этого было достаточно — чтобы собрать себя заново, измениться и стать слушать других в первый раз в жизни. Небольшой город в глуши, куда не добираются известные заклинатели, а помощь нужна; сухие поля и длинные клинья рощ, вторгающиеся на обработанную землю; звонкие горластые ручьи с глинистыми бережками; высокое небо без облаков — разве этого мало для начала? Они едва наскребли денег, чтобы выкупить крошечный домик на отшибе. Но это неважно, ведь Чан Цзе улыбается — только глазами, но она видит, и холод, сковавший изнутри, понемногу отпускает. Она может ещё все исправить. Живя не как супруги, но как брат с сестрой, работая бок о бок и негромко переговариваясь по ночам — ничего серьёзного, только что ещё нужно успеть до холодов — Цан Сэ понимает, что пусть это не её мечты, но она может так жить и даже не слишком ненавидеть судьбу. Весна уходит незаметно, лепестки в волосах увядают, и Чан Цзе обязательно выбирает их по вечерам — лето оглушает своей жарой, пение цикад сопровождает каждый шаг, и Цан Сэ впервые ощущает, что в своём теле не одна. Она постоянно хочет пить, не может сотворить даже простейшего заклинания — но смеётся, когда Чан Цзе высыпает на грубый самодельный столик горку спелой локвы. К зиме их становится больше — А-Инь, А-Бао, крошечная драгоценность, улыбается даже во сне, редко плачет и уже в этом возрасте на редкость упрям. Он с лёгкостью, поражающей Цан Сэ, захватывает всё сердце — там, где раньше была Цзы Юань, сейчас нет никого, кроме обаятельного малыша с ямочками на щеках. Он растёт слишком быстро — кажется, что сезоны не менялись вовсе, когда Вэй Ин впервые встаёт и летит, словно стрела из лука — останавливаясь только ночью. Ему интересно всё вокруг, с одинаковым упорством он прыгает за лягушками у ручья и рассматривает тренировки Цан Сэ и Чан Цзе, который устал от одиночных ночных охот и желает учиться новому. Сперва они не рискуют оставлять Вэй Ина одного — ходячая катастрофа, он способен превратить любое начинание в свой маленький подвиг — но и брать его с собой Цан Сэ не хочет. Поэтому они идут на компромисс и сидят по очереди, пока второй упокаивает мертвецов. Ночное бдение с лихвой компенсируется заразительным смехом Вэй Ина, когда отец подхватывает его на плечи, улыбаясь уже по-настоящему — и Цан Сэ понимает, о какой гармонии с собой и природой говорила ей Саньчжень, а она, юная дурочка, никак не могла понять. Воспоминание о тех словах неизбежно тянет за собой другие — жестокие и страшные, они звучали в голове почти каждую ночь на разные голоса повторяя «так силён и так несчастен». Цан Сэ бросает в лицо любому встретившемуся безмолвно — смотрите, разве может этот непоседливый чертёнок быть несчастлив? Порой она перегибает палку — и Чан Цзе уговаривает её на совместную охоту. Вэй Ину шесть, он уже вполне способен остаться на ночь один, ведь за одну ночь ничего не случится, правда?