with you

Тина-с-фото улыбалась застенчиво-ослепительно. Ему никак не удавалось поймать эту грань: вот она смущена вниманием, а в следующий миг смотрит на фотографа с видом победительницы. Не сосчитать сколько минут Ньют потратил, рассматривая это единственное принадлежащее ему воспоминание — закольцованный в вечности момент: Тина улыбается, смотрит куда-то мимо него, и в ее темных глазах плещется свет. Он вырезал фото из газеты, найденной на столике в Министерстве, где ждал очередного слушания по своему вопросу. Американский «Таймс» пришел в Англию с опозданием, и пока он жадно читал короткую заметку о назначении Порпентины Голдштейн аврором, настоящая Тина уже три недели пребывала в новом статусе. Ньют не знал, в какой момент все пошло наперекосяк. Он отправил ей свою книгу. О, с какой тщательностью, с каким трепетом он упаковывал предназначавшийся ей экземпляр. Как мучительно продумывал каждое слово в дарственной записке, оставленной на титульном листе золотистыми — в тон тиснению — чернилами. В приложенной открытке с видом на Косой переулок, он рассказал о том, что Министерство наложило запрет на его передвижения за пределами Королевства, о том, как сожалеет, что не может выполнить обещание и доставить книгу лично. Месяц спустя пришло письмо, короткое как хвост нюхля, и сухое, словно забытый на дне банки бисквит. «Дорогой мистер Саламандер, благодарю вас за книгу. Она будет прекрасным напоминанием о вашем визите в Нью-Йорк. Мисс Тина Голдстейн». Ньют тщетно перебрал в уме всю их небольшую переписку в надежде найти причину столь холодного ответа, но в конце-концов, взяв на вооружение давнее правило: «волнения лишь удваивают страдания», запечатал образ Тины Голдстейн глубоко в сердце, целиком посвятив себя текущим делам. Чемодан, оставшийся не у дел, и хранивший приколотую на внутренней стороне крышки колдографию, пылился в шкафу прихожей. С изданием книги на восходящую звезду обрушились деньги и слава. И если против первого было трудно возражать — гонорар за книгу, платежи за дополнительный тираж и презентации позволили обустроить комфортные условия для всех питомцев, что жили в подвале дома на Оксфорд-стрит, и даже нанять расторопную помощницу. Но известность приносила столько же неудобств, что и пристальное внимание отдела магического правопорядка Министерства. Хорошенькие девушки, одетые по последней моде, чьих взглядов Саламандер ранее никогда не удостаивался, теперь не давали прохода, стоило появиться в любом общественном месте: они просили автограф, сюсюкали с Пикеттом, если тот имел неосторожность высунуться из кармана, и с восторгом в голосе просили рассказать о «блестящей победе над темнейшим волшебником нашего времени». Он же в каждом милом лице, в ожидании обращенным на него, пытался разглядеть черты той, в кого был безнадежно влюблен. Спустя несколько мгновений Ньют обычно заливался краской и сбегал, пробормотав несколько неразборчивых извинений. Иногда, пустыми вечерами, отправив в огонь очередное приглашение Литы и Тесея на ужин, он позволял себе слабость открыть крышку чемодана и посмотреть, как рождается улыбка Тины под вспышками фотокамер. И закрывал ее с неизменной мыслью: он больше не хочет смотреть на ее фото. Он хочет, чтобы Тина была рядом. / Тем воскресным утром посуда в руках Куинни звенела уж слишком громко. Тина оторвалась от статьи в газете, оставила чашку и спросила как можно мягче: — Милая, с тобой все хорошо? Куинни глубоко вздохнула и старшая Голдстейн приготовилась было выслушать очередной, полный любви к Якобу и возмущения порядками магической Америки, монолог в ходе которого ее кофе остынет. Но сестра, выглядевшая мрачной и нерешительной одновременно, призвала к себе в руки ведьминский журнал и произнесла: — Я не знала, стоит ли тебе говорить. Но знаешь, лучше узнать от меня, чем… Страница двадцать три, — протянув Тине журнал, она отвернулась обратно к плите и продолжила взбивать тесто на блинчики с яростью человека, борющегося со стихией. Тина некоторое время разглядывала обложку, размышляя, что могло так расстроить сестру, и что, судя по всему, должно было расстроить и ее. На ум приходило только одно имя. Открывая нужную страницу, аврор Голдстейн уже знала, что за новость ее ждет. Лита из девочки, чью фотографию Тина видела, превратилась в молодую привлекательную женщину, равнодушно смотревшую на зрителя. Ньют казался застигнутым врасплох. Рядом стоял мужчина, на которого Тина едва взглянула. «Мистер Саламандер с невестой и братом Тесеем». Она осторожно закрыла журнал и отодвинула его к другому краю стола. — Все в порядке. Я рада за него. Куинни бросила на нее взгляд через плечо, но промолчала. Обе сделали вид, что прозвучавшие слова — правда. Тина, забыв про кофе, ушла в спальню, где выудила с книжной полки потрепанный учебник по трансфигурации. Между пожелтевших страниц лежала вырезанная из газеты колдография Ньюта, сделанная на ступенях МАКУСА после ареста Гриндевальда. Фотограф взял крупный план: Ньют смотрел поверх поднятого воротника пальто, рыжая челка падала на лоб. Тина помнила заголовок: «Скромный герой». Американские газеты, не любившие хвалить иностранцев, в тот раз превознесли до небес англичанина, выпустившего над Нью-Йорком Гром-птицу. Тина столько раз держала в руках это фото, что если бы не защитные чары оно давно бы рассыпалось в прах. Может быть она слишком многое выдумала, глядя на него. Может не было никакой искры, пробежавшей между ними, не было никакого ощущения неправильности их расставания тогда, в порту. Было только обещание, данное из вежливости. Вопреки этим мыслям Тина спрятала фото чужого жениха обратно в книгу. И загадала, стараясь дотянуться мыслями через океан: «Пожалуйста, приезжай. Мне не нужно твое фото. Мне нужен ты».