Богомолы

Кровавый суп принесли холодным. В виске Малавая шевельнулась иголка. Асхана, впрочем, слова не сказала и даже бровью не повела, посыпая остывшую пенку мелко натертым сыром… Причем сыр, с ужасом заметил Малавай, уже обветрился на кухне и приобрел тот белесый плесневелый оттенок, из-за которого был со скандалом закрыт один из лучших ресторанов Каас-Сити. Иголка мигрени оставила его висок в покое и сделала несколько щедрых стежков на лбу. После супа подавали жаркое. Хвосты ящериц, обжаренные в соусе из черных земляных грибов, подгорели с краю и скрипели на зубах, а вместо сладкого лимона повар украсил тарелки нарезкой самого обычного цитруса, выращенного в местной оранжерее и горького, как поражение имперского флота при Альдераане. Малавай опрометчиво сунул ломтик в рот, скривился и прикрыл лицо салфеткой. Он знал, что поварам дредноута «Сокрушитель», пусть даже привыкшим к капризам генералов и моффов, никогда раньше не приходилось готовить деликатесы традиционной ситской кухни. Однако надеялся — зря! — что две недели подготовки пойдут впрок. К счастью, ему хватило здравого смысла отказаться от затеи с гадюкой фугу (откармливать грызунами, варить три минуты в бульоне; подать, пока бьется сердце) или птичкой-песчанкой (утопить в красном чае; после обжарить в соусе из ее же яиц). Послав жениху ласковый взгляд с другого конца стола, Асхана достала из вазочки с медом коррибанского богомола. Хрустнуло тельце, дрогнули крылья — и тут Малавай сообразил, что повар-растяпа забыл отрубить им жала. В этот момент, когда он был уверен, что ужин безнадежно испорчен, а мигрень сжала его голову в раскаленных тисках, Асхана вытерла пальцы, подошла к Малаваю и без единого слова села к нему на колени. Прижалась губами ко лбу. Мигрень тотчас отступила — но защемило в сердце. — Спасибо, — сказала Асхана. — Мне было очень вкусно. — Правда? — Малавай поймал ее руку и поцеловал душистое от меда запястье. О насекомых, утопленных в этом меду, он старался не думать. — Твой брат написал мне, что… — Я капризная, да? — Гурман, — уточнил Малавай, целуя запястье еще раз, в ямку, где билась жилка. Асхана фыркнула: — Чушь. Он просто не видел, как я пью с Кэссиди спирт и ем стряпню Голта. — Он будет на нашей свадьбе? — Спирт? Или мой брат? — Нет, Голт Ренно. — Конечно. Кто еще расскажет моему деду, что он всю свою жизнь неправильно солил суп? Малавай промолчал. Он не любил подругу Асханы, наемную убийцу Кэссиди Вилс, и ее разношерстных приятелей, считая их преступниками и ворами, — которыми они, собственно, и являлись, — а те отвечали Малаваю взаимностью, обзывая его чистоплюем и солдафоном. Дед Асханы и его чистокровное семейство тоже не были в восторге от избранника наследницы и общались с ним с безукоризненной, но какой-то недоуменной вежливостью, словно никак не могли поверить, что Малавай — не темный лорд и не гранд-мофф, а простой капитан. Даже супруги Квинн не радовались помолвке. Воспитав Малавая в глубоком почтении к ситам, они рассыпались в любезностях во время встречи с Асханой, но за спиной сказали, что сыну она не пара, и «до добра эта связь, конечно, не доведет». Свадьба обещала быть тягостной и фальшивой, как встреча дипломатов в разгар холодной войны. — Не думай о свадьбе, — попросила Асхана. Она снова достала из вазочки крупного богомола, нанизанного на шпажку. Густой золотистый мед пополз по ее пальцам вниз. — Как только свадьба закончится, мы улетим на Макеб. Тебе давно пора в отпуск. На мгновение Малаваю показалось, что Асхана поднесет насекомое к его рту, приглашая отведать кусочек, как в романтической книжке. К счастью, Асхана отвернулась — и, не делясь с любимым, хрустнула сочной тушкой. Желудок Малавая болезненно прыгнул к горлу. — Я научу тебя плавать, — пообещал он, стараясь думать о белых пляжах и зеленых плато. О том, как Асхана заходит в море, щурясь на ярком солнце. О теплой соленой коже и колючих песчинках, отпечатавшихся на спине. — Ты знаешь, что месяц свадьбы называют медовым? — На ситском? Нет. Почему? — В честь богомолов, — сказала Асхана, облизывая кончики пальцев. — Самки у них плотоядны и защищают самцов, а те пьют нектар и копят в брюшках мед. Когда наступает осень, они образуют пары. Танцуют в долинах у гор. Мой отец видел однажды — говорит, не забудешь. Вся долина — ковер из крыльев. Оргия. Ритуал. Удивительно, но сейчас, когда дыхание Асханы щекотало его висок, Малавай находил спаривание коррибанских богомолов волнительным сверх всякой меры. — А когда танцы кончаются, жены съедают мужей и выпивают мед. — О! — вскричал Малавай. Это Асхана внезапно укусила его за ухо. Затем поцеловала, чтобы облегчить боль. — Перестаралась? Прости. Дарт Брагас писал в «Трактате о сути вещей», что это и есть любовь. — Неожиданные укусы? — переспросил Малавай. Ухо горело огнем. — Нет, каннибализм. Самцы хорошо летают, они всегда могут сбежать, но просто танцуют и ждут, пока самкам не надоест. Как будто хотят, чтоб их съели. Как будто им это нужно. — Я думаю, это инстинкт, мой лорд. — Я думаю, что ты прав. Асхана улыбнулась. Поцеловала его в висок. В галактике, если верить таблоидам, было сто чудес света. Споры о том, какое из них достойно первого места, велись уже много лет. Имперские журналисты считали, что оно по праву принадлежит ситской академии, затерянной в холодных коррибанских пустынях. Республиканские писаки превозносили джедайский храм, в котором, как считал Малавай, не было ничего примечательного еще до битвы при Корусканте, а уж теперь и подавно. Актеры и поэтессы голосовали за чудеса природы, вроде поющих альдераанских гор. Но все это было, впрочем, совершенно неважно. Их с Асханой любовь — вот настоящее чудо. Их помолвка, их свадьба; их нерожденный сын. Сослуживцы шептались: Квинну-то подфартило. Или не подфартило — это как посмотреть. В желтой статейке, которую цитировал Пирс, ухмыляясь притом во весь рот, говорилось, что браки ситов с «нормальными людьми» придают новый смысл клятве «пока смерть не разлучит нас». В девяти случаях из десяти разлучница-смерть приходила за тем, кто был слепым к Силе, оставляя вдовца — или, в случае Квинна, вдову — безутешно скорбеть по супругу на чьих-то чужих простынях. В статье не было ни цитат из научных публикаций, ни ссылок на авторитетные издания, поэтому Малавай без труда разнес ее в пух и прах, но в глубине души знал, что цифры недалеки от правды. При этом он был совершенно уверен, что их брак с Асханой — не правило, а исключение. Одно на сотню, на тысячу. Да пусть хоть на миллион. Откуда взялась эта уверенность, Малавай сказать не мог. Как человек военный, он не привык копаться в чувствах и относился к ним так же, как к новостям с отдаленного поля боя. На одни реагировал немедля, другие принимал во внимание, а третьи, те, что мешались и захламляли стол, — запирал в долгий ящик. Влюбленность в Асхану поначалу мешалась. Она была неуместной, как эрекция посреди рабочего дня, и безответной, потому что Асхана не упускала случая напомнить, кто из них темный лорд, а кто — простой лейтенант. Ни обжигающий холодом душ, ни гордость, ни здравый смысл не помогли Малаваю излечиться от этого чувства, так что он спрятал влюбленность в самом дальнем углу, веря, что та умрет вместе с ситкой в пыточной Дарта Бараса. Но ситка не умерла. Истерзанная, полуживая — она сумела сбежать. Шесть месяцев, которые прошли в поисках Асханы, Малавай вспоминал с трудом. Любовь стала слишком большой для тесного, темного ящика, в котором была заперта, сорвала замки и проглотила его с потрохами. Чувство вины сжималось на шее петлей. Стыд — жег, как молния Силы. Иногда Малаваю казалось, что тяжесть собственного предательства раздавит его и что застрелиться проще, чем ждать, пока это случится, но странное дело — мышцы лишь крепли под этой ужасной ношей. Трещали — но не ломались — кости. Выпрямлялась спина. Когда трибунал подошел к концу, когда Малавай, взъерошенный, взмокший, сказал: «Выходи за меня», Асхана ответила — да. Она не вдавалась в подробности, а Малавай не расспрашивал — но знал: жернова этих месяцев, проведенных в бегах, перемололи Асхану так же, как и его, сделав другим человеком. Добрым? Нет. Мягкосердечным? Нет. Но другим — несомненно. — Лорд + капитан = отлично проводят время? Официант подкрался тихо, как республиканский шпион. Асхана промолчала — она никогда не вела с дроидами светских бесед, ограничиваясь одними приказаниями. Взяла с протянутого подноса коробочку, обитую черным бархатом. Знаком отослав официанта прочь, протянула ее жениху. — Подарок тебе. — Асхана, я очень… — Открой. Малавай думал, что найдет там пузырек баснословно дорогого одеколона или билеты в имперскую оперу, однако на подушечке из бархата лежало открытое золотое кольцо без надписей, камней и украшений, если не считать двух шариков на концах. Пару мгновений Малавай рассматривал подарок, еще не сообразив, что к чему, и мысленно пытался примерить его на палец, но потом догадался. Оно было не для пальца, а для другой части тела. — Тебе не обязательно носить его, — ласково сказала Асхана, массируя затылок Малавая. — Люди ведь не всегда носят брачные кольца. Шасот — это просто традиция. Древний ситский обычай. Обычай гласил: украшения лордов должны быть едины с их плотью. Прежде чем взять в руки иглу, ситы на несколько дней уходили в пустыню. Там они медитировали до тех пор, пока не видели свое тело со стороны со всеми ранами, шрамами и пирсингом, теми, что уже были, и теми, что еще будут, — а после лишь приводили себя в соответствие с эхом в Силе. Кололи мочки ушей, хрящи, носы, языки, щеки, пупки и губы, кожу между ключиц, наросты бровей и соски. Там же, на охладевшем песке, без антисептика, кольто, дроида и бинтов. У каждого прокола было имя. Ка — левая мочка, джид — правая. Чьят — колечко в носу. Малаваю не давались языки: он не сумел одолеть даже начальный уровень ситского, но эти слова запомнил. Асхана вела урок, взяв его руки в свои. Скользила его ладонями по обнаженному телу, будто он, Малавай, был слепым. Кюн — ожерелье на шее, погрузившее зубы в спину. Ран — штанга в пупке. И, наконец, шасот — твердая капля металла между набрякших губ. Мужчина мог сделать шасот — пирсинг головки члена, — только если кольцо подарила ему жена. — Завтра схожу в медотсек, — пообещал Малавай. Он тотчас устыдился: лорд ситов на его месте сразу стянул бы брюки, взял в руки иголку и… — Не торопись. — Асхана казалась серьезной, но в уголках ее глаз притаилась улыбка. — Пока заживает, нельзя заниматься сексом. — Это не повлияет на нашу интимную жизнь, — горячо заверил Малавай. Язык орального секса, полный нежности, стонов и натертых коленей, давался ему намного легче, чем древний ситский — сплошь суффиксы и длинные слова. — Да, — сказала Асхана. — Совершенно согласна. Она намекала на толстый военный ремень, смазку, повязку для глаз — и пару игрушек, запертых в общей спальне. Чтобы Малавай кончил, вовсе не нужно было трогать его между ног. Ущипнуть, укусить, отхлестать, если просит пожестче, — или сказать «молодец», если он ерзает на коленях Асханы, то выше, то ниже, то приподнимая бедра, то вновь опускаясь на искусственный член. Впрочем, до медотсека он доберется еще нескоро. И пока что Асхана сидела на коленях Малавая, а не наоборот. У поцелуя был вкус металла, соуса из грибов, терпкого вина с перцем и душистого меда, который самцы богомолов копят в надутых брюшках, пока их женам не надоест танцевать. FIN ? — ноябрь 2018