На поводу

      — Леви, — низкий голос отозвал капитана, который только вошел в здание базы разведкорпуса. Аккерман молчаливо повернул голову, в сторону сидящего за столом Смита. Командор разбирал какие-то бумаги и тот факт, что он делал это не в своем кабинете, говорил лишь о том, что он ожидал появления низкорослого мужчины. — Присядь, мне нужно с тобой поговорить.       Легкое потрескивание свечи на столе разбавляло не только темноту этого помещения, что сливалась с ночью за окном, но и тишину, постепенно вызывающую дискомфорт между собеседниками.       — Микаса подала заявку на восстановление ее в разведкорпусе. А если быть точнее на свое прошлое место в твоем отряде, — Эрвин медленно положил бумаги перед собой, заглядывая в суженные глаза капитана. — Я не могу ей отказать, хотя бы, потому что она лучшая выпускница кадетского училища, вторая по силе после тебя и, по правде говоря, ее участие на предстоящей вылазке за стены заметно увеличит процент успешности операции. — Он сложил руки в замочек, но после тут же разомкнул их, жестикулируя, словно подбирал ими правильные слова. — Я не могу отказать солдату, только по просьбе иного солдата. — Эрвин встал из-за стола, все так же пристально смотря на Леви, который не выказывал никаких эмоций.       — Я тебя понял, — проговорил Аккерман, поднявшись на ноги. Он понял, что имел в виду Смит. И он понял, что сейчас ему нужно сделать. Да, пускай Эрвину было бы выгоднее иметь на своей стороне сильного бойца, который может повлиять на исход. Даже больше чем любой другой солдат легиона разведчиков. Но главнокомандующий понимал и риски. Он понимал, что за стенами у каждого есть процент летального исхода. И Эрвин вовсе не хотел брать на себя ответственность перед двухгодовалым ребенком, который по его вине может потерять мать, если настоит на участии Микасы в экспедиции. Поэтому он будет просто ждать результата.       Твердый шаг капитана следовал по темному коридору базы легиона разведки. Внутри Аккермана все бушевало. Как же он не любил самоуправства. Не только от подчиненных его отряда, но и от собственной жены. Нет, не так, от нее — особенно. Казалось, что некий ураган, который скрывается в глубинах души Леви, приближался к единственной его цели на сегодняшний вечер. И нет ничего, что могло бы его успокоить, кроме…       — Мама, — пробубнил темноволосый мальчик, сидя на игровом коврике около окна. — Ма-ма. — Продолжал выговаривать он, каждый раз меняя интонацию: то более радостную, то задумчивую, а порой и вопросительную, что вызывало у женщины напротив него лишь умилительную улыбку, которую так редко видел отец ребенка.       Микаса не заметила, как дверь комнаты открылась, а на пороге появился ее супруг, отличающийся от себя самого. Она смотрела в свое отражение в зеркале, поражаясь, как форма стала ей мала. Казалось, что совсем недавно она могла спокойно в ней двигаться, а сейчас все внатяжку.       — Вот блин, — прошептала она.       — Ну и зачем ты достала ее? — спросил Леви, войдя в комнату. Он решил проверить, скажет ли ему Микаса всю правду, какая есть. Или соизволит в утайку выдвинуться завтра вместе со всеми за стены, даже не обговорив, с кем оставить сына. Даже не обговорив ее участие в экспедиции. Даже не поставив в известность лично и заранее.       Микаса медленно повернула голову в его сторону, обомлев от увиденного состояния мужчины. Если для каждого в разведке видеть его с гневом в глазах, грубостью в действиях и с немым выражением лица — норма, то только не для нее. Аккерман привыкла наблюдать за его играми с сыном по вечерам, где все его не характерные эмоции показывались во всей красе. Доброта, нежность и даже страх, что ненароком, по привычке использовать силу, навредит мальчику. Таким она привыкла видеть его и по отношению к себе.       — Папа, — радостно пролепетал ребенок, неумело поднявшись на ноги, и также неуклюжи побежав в сторону отца. Аккерман в свою очередь погладил сына по макушке, но не задержался возле него, а прошел дальше — к жене. Микаса заметила, что взгляд ее слишком вредного мужа смягчился, стоило ему пасть на ребенка. Ее это радовало, но в то же время и настораживало, потому как сегодня, такого взгляда в свой адрес она не наблюдала.       — Леви, — сдержанно улыбнулась женщина, расстегнув несколько пуговиц на рубашке, чтобы вздохнуть полной грудью. — Ты сегодня поздно. Почему задержался?       — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — Леви вплотную подошел к Микасе, ожидая, когда она начнет говорить. Только этого не происходило. Аккерман спокойно сняла с себя рубашку, оставаясь в бюстгальтере и мешковатых шортах для сна. Женщина понимала, что он все знает. Понимала, что стоит ей все рассказать. Понимала, что сейчас он будет делать. Но почему-то молчала. Она взяла вешалку, накинула на нее белую материю, расправляя в плечах, и уже собиралась повесить, как была остановлена.       — Я повторю еще раз, — Леви перехватил рукой вешалку, крепко сжимая ее основание. — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — Ледяной голос капитана вызывал мурашки и холодную дрожь на теле женщины, от чего говорить становилось сложнее. И Леви это видел.       — Сегодня я сказала Эрвину, что хочу вернуться в разведкорпус, — равнодушно проговорила она, чувствуя все напряжении в крепкой руке мужчины через эту вешалку. Ей не потребовалось даже прикасаться к нему, чтобы понять — каждый мускул его тела сейчас напрягся и немного пульсировал. Как и ее собственное.       — И почему я узнаю об этом от самого Эрвина, а не от тебя? — вновь спросил Леви. Его голос, казалось, не выражал никаких эмоций. Но это лишь годами выработанная привычка, которая никогда не давала сбоя. Навык, который, как говорится, не пропьешь.       — Потому что мое возвращение в отряд я не хочу ни с кем обсуждать, — она вырвала из руки мужчины несчастную вешалку, на деревянных плечиках которой заметила несколько трещин, небывалых на ней ранее, а после убрала в шкаф. — Я хочу вернуться. Потому что я знаю, что могу помочь человечеству. — Микаса расправляла майку, что взяла только что с полки, всматриваясь в идеально белую поверхность, а после поправила сама себя: — да клала я на это человечество. — Усмехнулась Аккерман. — Завтра одна из самых важных и сложных экспедиций за стены. Я не хочу позволить Эрену умереть. Я буду корить себя до конца своих дней, если с ним что-то случится. — Тяжелый вдох и женщина накинула на себя спальную майку, закрыв перед собой шкаф.       Все напряжение, что витало между ними разрушило тихо сопение ребенка. Мальчишка расположился на большом медведе, в своем маленьком игровом уголке, крепко сжимая его лапу. А ведь Леви только сейчас заметил, что впервые он не мешал их разговору. Впервые его сын не буйствовал от радости появления отца. Впервые ребенок никак не отреагировал на него. И это не могло его не задеть.       — Я уверена, — продолжила говорить Микаса, подойдя к сыну, — что ты бы волновался не меньше, если, к примеру, он пошел бы за стены. — Она подняла мальчика на руки, укладывая его на большой кровати, которую уже расстелила ранее. — Вот и я переживаю за Эрена. Он мне как брат. Его семья приняла меня к себе, когда у меня никого не осталось. И я не могу просто позволить ему умереть.       — Микаса, — Леви наблюдал, как его жена расправляет футболку мальчика на его маленьком, немного выпуклом животе, сидя на углу кровати. Он медленно подошел к ней, нависая сверху, оперевшись руками по обе стороны от нее. Глаза с ярко черными зрачками блеснули, сопроводив равномерное дыхание. Он выжидал, когда она поднимет на него голову. Когда он, наконец, увидит ее взгляд, и желательно полный решимости, иначе просто изменит свое решение. И он знал, что еще немного, и он получит желаемое.       — Да, капитан? — специально назвав его по должности, бросила на него взгляд женщина. Ей хотелось кричать от легкой улыбки на его губах. Кричать о том, что не верит ему. Не верит в его настрой и тем более столь быстрое согласие. Ей хотелось спросить ее ли муж сейчас стоит перед ней. Хоть и в глубинах души понимала, что не спутает его ни с кем иным.       — Хоть одна промашка и я убью тебя сам, — прошептал мужчина, накрыв своими губами ее. Он впервые поддался ее желанию нарушить строгий указ, которое не хотел принимать. Она впервые пошла на самоуправство, не рассказав заведомо ему. И Леви пошел на поводу ее действий и слов, которые не мог пропустить мимо. А их сын тихонько приоткрыл глаз, подсматривая за своими родителями, с невинной детской улыбкой на устах. А ведь они думают, что он уже крепко спит и видит яркие, наполненные его мечтами сны.