Па-де-де

Адажио — медленная часть произведения. Как правило, подразумевает слияние партнеров в танце в сопровождении лиричной музыки, помогающей приобрести выразительность, плавность.

[...]

Съёмки обязывают улыбаться налево и направо, кокетничать с коллегами и участниками, иначе зачем приглашали красивую женщину в шоу. Татьяна справляется, но сегодня без явного энтузиазма. Первая половина программы — на одном дыхании. Для всех, кроме Денисовой. Ляйсан догадывается об этом, хотя Таня профессионально скрывается за маской. И Мигель тоже участвует в этом параде лицемерия, правдоподобно играя в дружбу. «Обожаю тебя» — адресует ей так нежно, словно за кулисами ни одного презрительного взгляда. Она подыгрывает, и они оба верят в эту ложь. Заигрались. Очередной участник на сцене, имя которого Татьяна уже не помнит. Нервные пальцы сжимаются в кулак, когда к вискам в очередной раз подкрадывается острая пульсация, болью отдаваясь в затылке. Когда немного отпускает, у Тани — крылья за спиной. Понимает, что уже слишком долго отмалчивается, и по окончании музыки берет инициативу в свои руки. — Я вас буду ругать, — её театральная интонация прерывается, когда Мигель горячим воздухом шепчет «Скажи ему, что он в «Танцах». — У Вас нет лица! Старается не реагировать, но не сдерживает глупую улыбку, когда Шестепёров повторяет снова. Чёртов игрок. — Нет, я поругаю! Не может быть такого, — плавным движением руки отмахивается от его дешёвого спектакля. — Что у танцовщика нет лица. Понимает, что никому уже не нужен её конструктив. Из зала доносятся смех и громкие возгласы умиляющихся поклонниц, когда Мигель в четвёртый раз наклоняется к Тане, как бы случайно зарываясь в её бархатные волосы, пахнущие Chanel. — Скажи ему, что «Ты в «Танцах», — говорит громче, прикасается нежнее и оказывается ближе. Прикосновения пьянят обоих. Денисова улыбается, ежится от мурашек, скользнувших по бархатной коже, и обнимает его, хватаясь за его шею, как за спасательный круг. Проводит холодной ладонью по его плечу и прижимает сильнее, касаясь щекой его щетины. Расстояние на минимум. Но точка невозврата давно пройдена. Объятие как главная проверка. Ещё способна чувствовать? Или он разрушил в ней даже это? Отстраняются, и она не успевает отдышаться, когда Шестепёров лезет с этой глупой фразой снова. — Если пообещаете, что придёте с лицом в следующий раз, — слова, как в тумане. — Вы в «Танцах»! Мигель вскрикивает, и Денисова смеётся в ответ. Смеяться, когда совсем не смешно, научилась быстро. Синдром отличницы. Облокачивается на спинку кресла и на секунду закрывает глаза в попытке сбежать от этого фарса на камеру, со страхом понимая, что в него верит. — Тань? — шепот Дружинина рассеивает мысли, и они разлетаются, как мухи, отдаваясь неприятным жужжанием в ушах. — Ты здесь, с нами? Нужен перерыв? Денисова снова сгорает от стыда и прячет глаза, утыкаясь в бумаги, разбросанные на столе. Поправляет и так идеальные волосы и пытается сделать глубокий вдох, но грудная клетка словно заточена в тяжелые оковы. — Всё нормально, — ненавидит врать, но не может понять, в какой момент это стало рутинным занятием. Егору потребовалось секунд пять, чтобы отыскать под столом бутылку воды и наполнить стакан Тани. Пристально смотрит, пока она делает несколько глотков, выжидает пару минут и отмечает, что лучше не становится. Дружинин — не Мигель, отвернувшийся от Тани и шумно беседующий со зрителями. Дружинину не наплевать. — Давай приостановим? — настойчиво повторяет, вглядываясь в её лицо, скрывающееся за волосами. — Я предупрежу Лясю, пока не вышел участник. — Нет, — звучно выдыхает и улыбается. — Всё в порядке. Продолжаем. Обманула всех, кого только было возможно. И все солгали, что ей поверили. Поток участников, как конвейер, от которого уже кружится голова. Денисова держится из последних сил, потому что это уже давно за правило. Улыбается, хотя готова ногтями вскрыть грудную клетку, чтобы дышать стало легче хоть на сотую процента. Мигелю всё труднее не замечать, что с Денисовой что-то не так. Видит, как она не может найти удобное положение, маясь в кресле. Он следит за её тяжелым сбившимся дыханием, когда она сидит, отвернувшись от него. Таня опирается рукой на стол и застывает, отчаянно пытаясь заставить тело не трястись от несуществующего холода. Тщетно. — Ты норм? — спрашивает Дружинин, нарушая тишину за столом наставников. — Ты норм? — вторит Мигель, на что Таня, сидя вполоборота, неуверенно кивает. — Женщина? Страшно за неё — то ли игра, то ли самая чистая правда. — Смотри, — хватает папку и собирает молекулы воздуха для неё. Панацея от израненных чувств. — Ветер перемен, вот он! Денисова не поднимает взгляд, стараясь не привлекать излишнего внимания. Чёртова гордость, которую Шестепёров ненавидит больше всего. Ощутив прохладный воздух, Таня медленно оборачивается, и Мигель едва сохраняет невозмутимость, замечая, каким бледным стало её лицо. — Спасибо, — чуть слышно. Выпрямляет спину, жадно хватает воздух и одаривает его лёгкой благодарной улыбкой. — Он будет добр и ласковый, — отшучивается, умело делая вид, будто свирепствующий в душе шторм уже закончился. Смеётся. Но спасительную папку из рук не выпускает. — Давайте отстреляемся, — на выдохе. Чувствует себя странно, когда понимает, что человек напротив — воздух её альвеол. Поднимает усталый взгляд и поправляет прядь, плавно упавшую на лицо. — Не важно про волосы, мы их поправим — и ему, правда, плевать, как она сейчас выглядит. Он не хочет быть причиной. Но уже давно ей стал. — Давай, чтобы тебе было хорошо. «Чтобы тебе было хорошо» — когда бы ещё прозвучали такие слова, если не при аудитории в целый зал и десятка камер, направленных на них? Таня верит. Потому что Шестепёров никогда не играл так правдоподобно. — Посмотри на меня, — Егор напоминает о себе, отвлекая Денисову от ненужных мыслей. — Мигель на меня однажды так помахал. Где они? — проводит рукой по идеально гладкой макушке, и по залу проходит смешок. — Нет их больше. — Нет, это неправда, поверь мне, — смеётся, не прекращая старательно гонять воздух. Каждым вздохом обязана ему. Он стал её спасательным кругом, хотя сам бросил тонуть. — Так помахал, что сдул на один сезон, блин, — отшучивается, откидывая волосы назад. Еще полчаса он не отводит от Денисовой глаз, вскользь следя за участниками. Не знает, почему его так тревожит её состояние. Боится за неё? Или переживает, что будет слишком много мороки, если Таня отключится прямо сейчас? Чувство вины мешается со страхом, и Мигель путается в собственных чувствах, в которых не сомневался до сегодняшнего эфира. И он ненавидит её. За то, что негласно сделала его виноватым. — Давайте перекур две минуты, — предлагает Егор и через минуту скрывается за сценой. Сделал это скорее для Тани, силы которой уже давно со знаком минус. Каждый понимает — то, что происходит с Денисовой — не шутки, и даже не шоу. И только двое отказываются это принимать. Она, застрявшая в своём внутреннем монологе, кричащем, что «всё в порядке». Он, вторивший ей, в надежде закончить эти чёртовы съёмки длиною в вечность и две минуты, отведённые на очередной бесполезный перерыв. — Я думаю, правильнее будет закончить на сегодня, — поддерживает Ляйсан, в одно мгновение появившаяся на сцене. — Все устали. Оставшихся участников доснимем завтра. Наставники, спасибо за работу. Зал, вы невероятные! Аплодисменты, в которых теряется голос режиссера, сообщающий об окончании съёмочного дня. Оставшаяся на сцене для записи рекламы Утяшева сжимает зубы, замечая, как Мигель меняется в лице. Обеспокоенно смотрит на Таню и с сожалением понимает, что ей придется ещё немного много потерпеть. — Вы, блять, шутите? — кричит Шестепёров, звучно хлопая ладонью по столу. — Денисова, мать твою, сколько можно?! — взрывается раньше, чем зрители успевают покинуть зал. И ему снова плевать, кто свидетель его нелюбви к ней. — Давайте ещё завтра столько провозимся, график же нахрен никому не нужен. — Серёж, — просьба Ляйсан, скорее, куда-то в пустоту. — Не надо, пожалуйста. — Да у меня слов просто нет, — резко встаёт из-за стола, одёргивает рубашку и в один шаг слетает со ступенек. — Понабрали, блять, наставников. Денисова не дура. Понимает, что съёмки остановили из-за неё. Денисова не дура. Знает, какое количество людей подвела в этот вечер. Денисова дура. Потому что поверила ему. Трепетным фразам, бездумно брошенным ей в лицо, пока микрофоны ловили каждое его слово. Заботливым прикосновениям. Взглядам. Всему и всем. До единого. Так бездумно дала себя обмануть. Будто желала быть так сладко обманутой. И его крик, как контрастный душ, порождающий мурашки и обнажающий настоящие чувства. Застал её врасплох. Внезапно. Беспощадно. Лимонным соком по ранам. И это словно круг Ада, ещё не описанный Алигьери. Прерывая очередной дубль, Ляйсан вздрагивает, когда видит Таню, неуверенно встающую из-за стола. Утяшева забывает текст, замечая, как, резко покачнувшись, Денисова впивается мёртвой хваткой в спинку кресла. Таня медленно поднимает голову, неуверенно оборачивается, и тихая паника кричит шёпотом, когда она понимает, что рядом никого. Денисова одна. Мужчины, разделяющие с ней тяжёлую ношу судейства, просто ушли, оставив её. Просто оставили. Ляйсан видит, какую внутреннюю работу проводит Таня, чтобы принять помощь от мужчины, подскочившего к ней из первого ряда, игнорируя охрану. И решение даётся непросто. Праздник унижения. Подаёт руку в ответ, медленно, на трясущихся ногах, спускается с лестницы и благодарно кивает, одаривая мужчину усталой улыбкой. Благодарит зал и уверенно идет вглубь павильона, стуча каблуками сердцу в унисон. Внутри так пусто, что прерывистое дыхание эхом отдаётся в груди, разлетаясь на острые вибрации. И снова справляется с этим сама, проверяя себя на прочность. Словно стоит на краю обрыва. Но исполняет сложнейшие па.

[...]

Мигель стучит в дверь, но всё равно входит, не дождавшись разрешения. Из освещения — только лампочки над гримстолом. Кондиционер работает так старательно, что ощущается на минус пять. Каблуки беспорядочно на полу возле дивана, на котором сидит Таня, поджав ноги и опершись на подлокотник. Она даже не переоделась. И не сняла микрофон. Целых два тревожных звоночка для Мигеля, если не брать в счёт её кожу цвета первого снега. Гордо выпрямляет спину, потому что в противном случае — она проиграла. Бросает взгляд на часы, прерывающие тишину с периодичностью в секунду, и видит, как с минутной стрелкой догорает день. А вместе с ним чувства, ставшие жертвами виртуозной игры. И в этом мире умерших звёзд ей остаётся только смотреть в догоревший свет. — Прости, я оставил тебя там одну, — Шестепёров аккуратно нарушает властвующую тишину. Еле слышно. Почти шёпотом. — Должен был помочь. Вспылил. Не отводит от неё глаз, пытаясь разглядеть её лицо, которое она так умело прячет за волосами. Эту минуту её молчания он едва сдерживает страстное желание схватить её за подбородок и трясти. Трясти безостановочно, пока она, наконец, не позволит заглянуть в глаза. — Я не нуждаюсь в твоей помощи, — спокойный, ровный тон и ни одного дрожащего звука. Искусство, покорившееся только Татьяне Денисовой. Мигель игнорирует, чтобы не сорваться. Подходит ближе, словно проверяя, насколько она уязвима. Выключает кондиционер и по-свойски выбрасывает пустую бутылку, лежащую на столе, в мусорное ведро. — Что это? — доля секунды, и пачка обезболивающего в его руках. Чёрт. Меньше всего хотела, чтобы Шестепёров знал. Ненавидит глупые вопросы. А еще больше — себя слабую. — Тебя это не касается, — с вызовом. Опираясь на руки, приподнимается, выпрямляет ноги и жалеет, что вовремя не закрыла дверь на ключ. — Если они от твоей блевотной натянутой улыбки, — пробегается глазами по упаковке таблеток, после чего шумно бросает на стол. — То они тебе не помогают. — У тебя забыла спросить, — отвечает вполголоса, встаёт и подходит к шкафу, вытаскивая тёмно-бежевый шерстяной плед. Мигель следит за её аккуратными движениями, пока она устилает диван. И только по истечении нескольких долгих минут начинает понимать, что происходит. — Ты собираешься ночевать здесь? — вопрос, оставшийся без ответа. Видит, как она внезапно вздрагивает, словно её хрупкое тело пробило током. — Ты с ума сошла тут спать? Денисова, какого хрена происходит? — кричит, активно жестикулируя. И по этим импульсам Таня бы услышала каждое слово, даже будучи абсолютно глухой. Невербальная связь. — Ты можешь объяснить? — Со мной всё в порядке, — ответ по шаблону. Медленно опускается на диван и прячется в его тени, пытаясь скрыться за маской темноты. Но уже слишком много масок надето. — А тебе уже давно пора лечить нервы. Шум в ушах перебивает её собственный голос, и Таня не понимает, договорила ли она фразу. Туман накрывает с головой, и на несколько секунд в глазах полная темнота. Так быстро, что она даже не успевает испугаться. Опускает голову и сжимает руками одеяло, выплёскивая боль, пронизывающую голову. — Какого чёрта? Голова? — Мигель мгновенно опускается на колени, хватая её руки и заключая их в свои. — Денисова, скажи мне, что? Таня чувствует, как тепло его ладоней рассеивается по телу, будто каждая клеточка по цепочке передаёт его следующей. — Не ори, — её голос прерывает тишину спустя несколько мучительных минут. — Всё хорошо. Кажется, температура тела достигла пика, потому что Денисова сгорает от собственной жалкости. Её трясёт. То ли от холода, то ли от ощущения, что он слишком близко. — Давай я тебе чай принесу, — подрывается, и самого охватывает дрожь. — Или воды? — Шестепёров, мне уже давно от тебя ничего не нужно, — открывает глаза и видит его, по-настоящему напуганного. Но вспоминает, как опасно ему верить. — Скройся, пожалуйста. Этих слов Мигелю достаточно, чтобы вспыхнуть. Кулак в стену, и пара матов. Резко. Импульсивно. И больно. Ему. И ей. — Как же ты заебала, Денисова! — бросает неосторожную фразу, которой возвращает их к исходной точке, обнуляя счёт. Стук двери. И Мигель, как она и просила, избавляет её от своего присутствия.

[...]

Шестепёров не знает, какая сила им управляла, заставив через двадцать минут снова появиться на пороге её гримёрки. Просто не смог по-другому. Просто так чувствовал. И этого «просто» достаточно. — Сгребай весь свой хлам в сумку, — на одной ровной ноте. Как будто учился у Денисовой. — Я везу тебя домой. — Ты меня не хочешь спросить? — вопрос, скорее, риторический. Мигель смотрит на неё и отмечает: единственное, что отличает Таню в эту секунду от Тани, что была полчаса назад, — это отсутствие парика. И микрофона, прикрепленного на талии. Видимо, слишком мало сил, чтобы переодеться и смыть макияж. И от этой мысли у Шестепёрова мурашки по спине. — Не хочу, — берет её сумку Prada, аккуратно лежащую на кресле, и протягивает Денисовой. — Слушай, мы ебались с этими съёмками в два раза дольше из-за тебя. Я потратил весь вечер на твои вздохи, мне терять уже нечего. Собирайся. Если что, я в холле. Мигель скрывается за дверью, а у нее внутри будто после вечной мерзлоты оттаивают ледники, с хрустом ломаясь о вновь вспыхнувшие чувства.

[...]

Всю дорогу Таня спит, а Мигель, огибая улицы Москвы, гонит, с опаской поглядывая на датчик скорости. Периодически взволнованно посматривает на Таню, замечая, как дрожат её ресницы. Включает печку, беспокоясь, что она замерзнет, и, кажется, не отдаёт отчёт своим странным действиям. Не знает, что испытывает, находясь рядом с ней. Застыл между ничем и чем-то. Шестепёров открывает ключом входную дверь её квартиры, пока она стоит рядом и держится за рукав его куртки. — С доставкой на дом, — улыбается, пропускает её вперёд и заходит сам. Таня ощущает долгожданное спокойствие, когда понимает, что, и правда, находится дома. И все его слова, брошенные в этот вечер, теряют силу. Ей впервые за сегодня просто хорошо. И это выше всего. — Спасибо, — шёпотом. Он не успевает осмотреться в прихожей её съёмной квартиры, а она не успевает предложить ему чай, когда они сливаются в поцелуе. И если надо настолько сильно ненавидеть, чтобы так страстно целовать, то пусть будет так. Адажио.