в твоей голове

За окном ночь. Трущев на балконе в одиночестве курит, тянет дым последней сигареты в пачке долго и обреченно, стараясь не думать ни о чем. Сминает коробку в ладони в пустоту ночного неба вглядываясь понуро. Он чувствует себя разбитым, надколотым, словно разбитая чашка, наспех склеенная из осколков и пропускающая воду. Наполни горячей водой - на детали распадется без возможности починить еще раз. Огонь добирается до фильтра и обжигает Сереже пальцы. Он выбрасывает окурок в сугроб и поправляет толстовку, наброшенную на плечи. Морозный ветер забирается холодными пальцами под распахнутые полы и заставляет изредка вздрагивать. Хочется скорее в тепло вернутся, чай заварить покрепче, девушку любимую в объятья крепкие заключить. Сережа окно закрывает, потом дверь балконную на ключ и тихо в гостиную крадется. Назима на диване устроилась. Телевизор на минимальной громкости рассказывает о последних новостях, но внимание все на экране телефона сосредоточено - с девочкой их родной болтает. Он привет Амельке передает через окошко Whatsapрa, под пледом клетчатым прячется, подбородок на плечо любимой женщины укладывая, спокойствием и уютом домашним наслаждается. Тишину звенящую звонок из клиники прерывает. Заставляет Сергея немедленно из домашней футболки в толстовку запрыгнуть и, ключи хватая на ходу, спешно попрощаться. В висках слова страшные эхом отдаются и в пульсирующее "нужно ускориться" превращаются. Он должен успеть. Назиме в объяснение короткое "Макс" бросает, будто это что-то изменить должно, извиняется и старается разговора серьезного избежать, чтобы девушку не расстраивать, хоть самого наизнанку от неизвестности выворачивает. Она волнуется безумно за обоих, но помощь не предлагает - уверена, что с собой ее не возьмет. Под обещание держать ее в курсе происходящего в щеку целует и до двери провожает преданно. Максим давно частью их семьи стал, она между ними выбирать не заставляет. Просто надеется, что когда-нибудь все наладится. Сергей даже пальто накидывает в лифте - на сборы времени нет. По лестнице спускается перепрыгивая через ступеньку - лифт спускается слишком медленно, до машины добегает в считанные минуты, пытаясь до Софы дозвониться, но безрезультатно. Дорога до клиники бесконечно долгой кажется. Он из машины все выжимает, нарушает немыслимое количество правил, и еще больше нарушил бы, но голос Назимы "и осторожнее, прошу тебя" немного остужает пыл. В регистратуре этаж нужный подсказывают, но там тишина. Коридор пустой, из персонала только дежурные. Медсестра информацию услышанную ранее подтверждает и усаживает на скамейку перед кабинетом, предлагает воду и просит дождаться врача. Трущев из последних сил сдерживается, чтобы не послать ее куда подальше вместе с ее водой, отмахивается как от назойливой мухи и вглубь помещения уходит. Запястье бинтами плотными перевязано, сам Анисимов бледный на кушетке в процедурном кабинете дремлет после переливания, пока Сережа коридор шагами мерит почти полчаса в ожидании хоть кого-то, кто ситуацию может прояснить. Ничто так не убивает, как ожидание, и Трущев сейчас понимает это как никто другой. Он фразу эту дурацкую за последний час услышал большее количество раз, чем за всю свою жизнь. До жути хотелось ворваться в ординаторскую, раскидать на пол папки с документами, сорваться на персонал и позвать наконец врача. Но вместо него пришла Софа. Совершенно уставшая, с собранным в короткий хвост каре. Обняла со спины, на груди сцепив руки в замок, носом в шею уткнулась. Сережа наорать хотел, развернуться и высказать все что думает хотя бы ей. Но не смог. Дышал тяжело, будто после марафона, ртом воздух хватал рвано, на большее сил не хватало. - Крови потерял немного, но мы подстраховались, переливание сделали. Его физическому состоянию ничего не угрожает. А вот с остальным есть вопросы. Говорит тихо, не слышно почти. Но главное он схватывает мгновенно. Живой. Главное, что живой. Еще один шанс у него есть. Врач через десять минут эти же слова повторяет и про невозможность парня в таком же режиме содержать добавляет. - Вы же понимаете, что так ситуацию мы оставить не можем. Налицо попытка суицида, и мы вынуждены будем принять определенные меры. Трущев обессилено на стул опускается и руки прячет в лицо. Он, кажется, и здесь контроль над ситуацией теряет. К другу его впускают через несколько часов. Максима в обычную палату перевозят. Стены оливковые, пол скрипучий, окно на полстены, из которого уже рассвет виднеется. Подключают капельницу и тот успевает в себя прийти, насколько это возможно, пока Трущев все это время на скамье больничной перед входом в палату дремлет. - Думаешь, она только тебе дорога была? Конченный ты мудак. Тяжело ему, блять. Отпустить он не может. Хватит жалеть себя! - Сергей понимает, что сказать все это нужно было давно. Кулак прилетает в стену, чудом Анисимова не задевая, но тому, кажется, все равно. Взгляд отрешенный в стену напротив направлен, и этот выпад он не замечает даже. - Если на себя плевать, о нас подумай! Как мне жить, двух самых близких людей похоронив? - Трущев злится: на Анисимова, за его чертов эгоизм, на врачей, которые третий год работают впустую, на себя, за то, что не может никак на ситуацию повлиять. Удар за ударом на стену обрушивает после каждой причины, но легче не становится. У Сережи перед глазами Соня. Влажные щеки, слипшиеся рестницы, на лице тревога, сожаление и отчаянная тоска. В ситуации с Кристиной виноватых нет, здесь тоже особо искать не нужно. Сколько человек пострадать должно, чтобы Максим наконец одумался? - Это - твоя последняя попытка. И возможно наш последний разговор. Я больше твою задницу спасать не буду. Хочешь свою жизнь окончательно угробить, вперед. Но я не стану на это смотреть. Дверь закрывается перед самым носом врача, который на шум из палаты пришел. Трущев плечом его задевает, не успевая увернуться, и бросив резкое "извините" уходит.

***

- Нет, ты послушай, - девочка рядом садится, ноги поперек на него закидывает и с листка петь начинает. - Ты заблудилась, я тебя не спасууу. Максима локтем в бок толкает и от хохота сгибается, когда из-под одеяла вторым голосом доносится хриплое "У-ууу". - Ну, Мась, так у нас не получится ничего, - Кошелева все еще смеется, но попыток парня вытащить наружу больше не предпринимает. - Получится, только дай мне выспаться, и все допишем. Да и ты устала уже, наверное. Иди сюда, - край одеяла задирается вверх и мужская рука ее к себе ближе притягивает. В объятьях тепло и уютно, Кристина сопение тихое в районе макушки ощущает и в этот момент себя самой счастливой чувствует. Разворачивается в кольце из рук, волосы за ухо закладывает и целует в щеку. Макс спит. Грудная клетка мерно вздымается.За копной пшеничных даже лица не видно. Он Софе котенка брошенного напоминает, которого только подобрали. Шерсть в разные стороны, и когти готов в любой момент выпустить, если что не по нраву. Она волосы с лица убирает аккуратно, но руку за запястье перехватывают резко, тянут так, что завтра наверняка следы останутся. - Крис, Кристина. Пока парень в себя приходит глаза на образе перед ним фокус ловят. Такие же темные волосы, такая же длинна, а вот глаза другие, голубые с мелкими карими каплями возле радужки. И чтобы в оливковые их превратить хоть на минуту он бы многое отдал. - Нет, Максим. - Софа, - разочарованно вырывается, и этот тон до глубины души задевает ее почему-то. Просто Софа, подумаешь, тянет из этого болота когда все бросили. В этот момент она Трущева как никогда понимает. В жалости к себе утопать, да что угодно делать, удобно наверное, когда вокруг тебя виноваты все. - Софа. - Прости, я не хотел, - он руку из своей выпускает, подушечками пальцев бережно запястья поглаживая. - Давно здесь? - Нет, только пришла. Принесла тебе лекарства. - Я это пить не стану, - Софа делает вид, что слова эти не слышала, только емкость с прозрачной жидкостью ближе подносит. - Если ты не хочешь, чтобы этот раствор в тебя силой заливали, то придется, - такая перспектива мало кому понравится, и шансы на победу в такой ситуации у Максима минимальные. Он в лице резко меняется, все свое отношение к данной затее показывая. Софа выдыхает устало, руки опускает, ей борьба с мельницами ветряными тоже ни к чему. - Она больше не придет, - почти шепотом произносит, голову опуская все ниже. - Не говори так, - Анисимов к стене отворачивается, будто ребенок, у которого конфету любимую отобрали, обижается, одеяло повыше натягивает, пытаясь от девушки скрыться. - Нет, ты послушай. Сколько еще ты прятаться будешь? От меня, от семьи, от будущего? - Софе не догадывается даже, что слова Трущева почти полностью повторяет, но точно знает, что от себя не убежишь, чтобы ты не делал. - Кристины больше нет, но есть ты, - в голосе сквозит непрекрытая усталость и сожаление. - Жалеть себя будешь, или снова от кошмаров просыпаться. Чего ты этим добьешься? Ради нее, за нее живи, докажи остальным, что она не ошиблась и ты хоть чего-то стоишь! Лекарство на край тумбочки прикроватной ставит и тихо закрывает за собой дверь.

***

Анимимов даже с постели не встает без острой необходимости. Стену взглядом буравит сутками, молча ест, с угрюмым видом персонал на пороге встречает. Кристина не появляется месяц, Трущева не видно уже две недели. Их столкновение случайное в коридоре встречей назвать вряд ли возможно. Сережа просто мимо проходит, будто бы с этим человеком в больничной пижаме совершенно не знаком. Отводит глаза и смотрит перед собой, будто теряет интерес. Он поддерживает связь с врачом лечащим, но в палату не заходит. - Такое часто бывает в практике. Слишком сильная привязанность к человеку, поэтому мозг отказывается признавать очевидное. Придумывает себе новую реальность. Когда связь слабеет, все приходит в норму. Это вопрос времени, кому-то для этого требуются месяцы, кому-то годы, - хорошие новости все же есть. Психологическое состояние восстановилось полностью. И если бы слова эти сказали несколько месяцев назад, Трущев выглядел бы посчастливее. Он свое слово сдержал, в больницу перестал ездить без повода, новости узнавал по телефону от Софы, и сейчас, впервые за две недели явился по просьбе врача. - То есть, с ним все хорошо? - в мысль, что все скоро закончится и Максим вернется домой, верится с трудом. Мысль проскальзывает, что идиот этот обязательно выкинет что-нибудь, чтобы выписку оттянуть. - Да. Только курс реабилитации проведем, и можете друга своего забирать, - врач кивает с улыбкой и захлопывает потрепанную карту. - А не разговаривает почему? - Потому что не хочет, видимо.

***

Софа не сдается. Каждый рабочий день заходит после смены и просто сидит в палате. Иногда карты заполняет, отчеты дописывает, на которые не хватает времени. Но даже с ней он не разговаривает. Кивает легко, когда Софа порог комнаты переступает, и снова на стену взгляд переводит, или вовсе спиной поворачивается. Ей в такой обстановке находиться в тягость, но и в одиночестве оставить не получается, обещала же. Софа варианты разные ищет, книги по психологии какие-то старые нашла, силясь вспомнить курс университетских лекций. Этот парень слишком дорог, чтобы оставить его остаток своей жизни в серости этих стен прозябать. "Якорь" Нужно за что-то зацепиться, цель определить. И если друзья и семья бессильны, то остается только музыка. Он же музыкант. Это должно его спасти. Если она его из анабиоза не может вывести, может у Quin получится? Теперь Соня помимо отчета с собой плеер носит постоянно с разной музыкой и включает, когда приходит в гости. Он, кажется, и не слышит ее, виду не подает, но когда Авазашвили однажды его забывает в кармане куртки и решает сегодня без плеера обойтись, Максим голову отрывает от подушки и просит включить что-нибудь негромко. Это первая фраза в ее адрес за месяц, но Соня даже это достижением считает, хотя Макс больше на контакт не выходит. После этого Софа выбивает разрешение на перемещение по корпусу и в комнату отдыха его проводит, где пианино старое стоит, для декора, скорее. На крышке - цветок в горшке, педаль работает только левая и краска на клавишах осыпается, едва коснешься. Когда у Анисимова на лице улыбка появляется, огонек в глазах, жалеет только, что так раньше не сделала. Но он мелочи эти не замечает, пальцами по бортику проводит, стул ближе подвигает и принимается подбирать ноты. Они переплетаются между собой, мягко и робко комнату наполняют. Растекаются несмело, сбивчиво и непонятно, так что даже Соня, которая музыкалку едва закончила, понимает, что помарки есть. Но с каждой минутой ноты все уверенее звучат, точнее, звонче, и она за этим наблюдая сама непроизвольно улыбается. - Эм, п-п-привет, а мне можно потом тоже сыграть ч-ч-что-нибудь? - перед ней мальчик появляется внезапно. Из второго корпуса вроде, в своем отделении она его не видела. Высокий и худой, подросток еще совсем, явно даже двадцати нет. На голове шапка серая нелепая, рубашка в клетку излишне свободная; с ноги на ногу переминается от нетерпения. Несмело улыбается, почти не смотрит на нее, все внимание за спину адресовано. У парня такая заинтересованность в глазах читается, что даже страшно. Может все-таки действительно из ее отделения ребенок? Парень к Анисимову подходит несмело и через минуту начинает подыгрывать, на клавиши даже не глядя. Глаза закрывает и в мелодию погружается полностью. Самобытно получается, здорово, и мальчика не установить уже, кажется, пальцы над клавишами с бешеной скоростью летают, ритм наращивая. Анисимов не успевает за ним, путается и руки опускает, дает возможность брюнету доиграть. - Макс, - первый руку в знак знакомства протягивает. - Д-даниил. Даня, - смущенно на рукопожатие отвечает. - Откуда же ты взялся такой, Даниил? - ехидный смешок вырывается. Его, человека всю жизнь музыке посвятившего, только что ребенок сделал. И это неподдельный восторг вызывает и интерес. Бурцев руку в волосы запускает, в беспорядок их приводит, очки поправляет, в компании новых знакомых себя неудобно чувствует, улыбается скованно, но как только Максим разговор о музыке начинает, неловкость исчезает мгновенно. А Софа чуть в стороне за всем наблюдая с удивлением понимает, что получилось. У нее все получилось! Готова как маленькая девочка в ладоши хлопать, не зря все было. Даня от такого внимания смущается, шапку мнет в руках нервно, но не уходит. Чай, Софой заваренный, принимает с широкой улыбкой и на вопросы отвечает охотно. Рассказывает, что тоже пациент этой клиники, этажом ниже лежит. Подозрение на онкологию, и пока передоперационное обследование проводят он в стационаре остается. Ходит в музыкалку, рисует немного, песни пишет, а здесь с этим сложно. Запретили лишнюю нагрузку, чтобы точнее все тесты провести. Только парня это кажется совершенно не беспокоит, музыку важнее собственной жизни ценит. Поэтому и сбежал ото всех погулять немного. - Можно еще полчасика посидеть, - мальчик глазами котенка на Софу смотрит, кружку с дымящимся напитком в руках сжимая, и она против милой улыбки устоять не может. А когда еще и Анисимов с таким же выражением оборачивается, понимает, что у нее ни единого шанса на победу не было. Они еще час болтают, а потом Даню к этажу нужному сопровождают. Прямо в руки матери передают, которая сына среди больничных коридоров битый час ищет. Софа подмигивает на прощание, обещает поговорить о послаблении режима. Мальчик все предписания больничные выполнять обязуется, лишь бы к инструменту иногда пускали, и рукой машет. - Соф, а можно мне как-нибудь с Даней свидание устроить? - на обратном пути Анисимов поразговорчивее будет. Соня брови удивлено вскидывает, неужели парень его так сильно зацепил. Но Максим этот знак трактует по своему. - Да не в этом смысле, ну, ты поняла. Хочу поучиться у него, крутой малой. К тому же пишет сам, обещал показать кое-что. А без тебя меня отсюда не выпустят. После ситуации с его суицидом условия порядком изменились. И выяснять из-за его глупости это произошло, или потому что Трущев бросил его, не хотелось. Только теперь никаких лишних предметов в палате, даже карандаш нельзя в комнате оставить, мало ли, вдруг захочется подвиг свой повторить. - Хорошо, я постараюсь что-нибудь придумать.

***

К Бурцеву его отводит Аня, которую назначили за ним присматривать. Они разговаривают много, и это обоим на пользу идет. Мальчик чувствует себя раскованно, и с каждой минутой Анисимов убеждается что он гений, иначе не назвать. Отвлекает его от нудного обследования, что никак не закончится, сутками в палате у него сидит, только к вечернему обходу возвращается к себе. Они бы и ночью сидели, но если в психиатрии Максиму все с рук спускали, то в онкологии медсестры построже и сразу после десяти за дверь его выставляют. Максим возвращается к себе и забирается с ногами на широкий подоконник, смотрит невидящим взглядом прямо перед собой, выворачивая нутро и с мазохистским удовольствием прокручивая перед глазами фильм последних нескольких лет. Внутри все взрывается, раскаленная лава бежит по венам вместе с кровью и вместо, Максим, кажется, состоит из неё. Глаза заволакивает дымкой, кадры стремительно сменяют друг друга: Кристина улыбающаяся после занятий, фикус на подоконнике их общей квартиры поливает, совместное их выступление у Трущева на днюхе, выбор кольца мучительный, даже Нази не выдержала и сбежала через час непрерывного поиска. Пленка обрывается. Когда Кристина ушла, он умер. Будто выкачали все изнутри, первые несколько дней вообще не ощущал ничего. Будто вакуум. Щелкнули пальцами, и все исчезло, растаяло, растворилось, выгорело без остатка. А потом вернулось и ударной волной разнесло в щепки. Он думал не справится. Не выплывет больше и просто камнем на дно пойдет. Поэтому пил, курил, дрался, устраивал разнос в квартире и снова пил. Пока она неожиданно не решила вернуться. И также неожиданно уйти. Свободное время в самоанализе утопает, слова Сони и Сережи из головы никак не уходят. Почему кажется, что они правы, что это действительно верно. Он за два года впервые о семье вспомнил. О маме, которая вслед за Трущевым никак не сдавалась. И сейчас не сдается, связь поддерживает через Сережу, звонит часто, на случай если изменится что-то. Осунулась вся, похудела, круги под глазами залегли. Все в церкви свечку ставит за непутевого своего, а тот даже не помнит, как она навещала его в первое время. Он откровенно говоря первые полгода вообще плохо помнит. Будто слова об автокатастрофе по ошибке сказали, и дома все хорошо, девочка с каре как обычно встречает его после работы в студии. Будто не было того мудака на встречке, и Кристины на пешеходный переход из парка выходящей, тоже не было, и он, на встречу с букетом фиалок спешащий, ничего не видел. От мысли, что улыбку ее теперь только на фото увидит, до сих пор потряхивает не на шутку. Слезы непрошенные в уголках глаз горошинами собираются. Истеричка. Хочется наизнанку вывернуть все, хлором продизенфицировать и избавится от идей надоедливых как можно скорее. Но что в итоге останется, если в нем кроме этих крупиц светлых ни черта нет?