Такие разные орудия

Сначала он видел в цветах орудия убийства. Тишина в саду при монастыре была воистину испытующей. Сорок Седьмой привыкал к ней долго, сосредоточенно осматривался и вспоминал основы токсикологии. Из несозревших коробочек мака вынимают опиум. Цветки акации с шипеньем, скукожившись над горелкой, отдают эфир. О белладонне и вспоминать не хотелось. И даже безвредные пионы, туи, примулы в его руках способны на увечья: аллергии, фобии, старые душевные травмы. Хорошо продуманным букетом можно выбить — не только хрупкое стекло, но и из, казалось бы, непоколебимого равновесия. Сорок Седьмой коснулся ближайших цветов, их нежные лепестки, холодные на ощупь, совсем не напоминали об удавке или о курке. Не напоминали, но образы-воспоминанья сами лезли в голову, копошились внутри и повторяли, что он — убийца. Несмотря на то, что отец Витторио шел почти бесшумно, Сорок Седьмой все равно услышал его, резко обернулся и отвел руку за спину. Точно стыдясь. Белые с розовой проседью бутоны осуждающе качнулись. — Нет грехов, за которые нельзя расплатиться, — тихо сказал отец Витторио и протянул не слишком чистую хлопковую рубашку. Где-то робко просвечивали дырки, локтевые сгибы перепачканы зеленью. Воротник узкий, с потускневшими — от воды и старости — форменными пуговицами. Но эта рубашка была намного чище, чем все его на заказ сшитые костюмы. Она удивительно подходила под этот сад. Помедлив, Сорок Седьмой ухватил ее, меж пальцев скользнули грубые швы. Слов не нашёл — дежурного «спасибо» было слишком мало, — и просто кивнул. У отца Витторио проницательный взгляд, внимательный слух, добрая речь и честное сердце. Качества, которых достаточно, чтоб без колебаний переодеться. Помимо рубашки Сорок Седьмому выдали широкую панамку, застиранные брюки и тяжелый пояс с множеством кармашков — для семян и инструментов. — Я не знаю, с чего правильно начать, — признался он. Догадывался, конечно, не одобрял, но почти смирился: вряд ли Витторио забудет о молитве. Люди религии неисправимы, но, что в разы ужасней, нетерпеливы. Они бросают в свою веру точно в прорубь, и единственный шанс выжить — держаться ото льда подальше. — Не всегда правильное ведет к хорошему. Витторио грустно усмехнулся и коснулся плеча Сорок Седьмого. Жаркое солнце сбликовало от его очков и словно замерло в губах — потрескавшихся, пересеченных ярким свежим рубцом. След явно не криминальный, мгновенно понял Сорок Седьмой, возможно, от когтей животного. Не все питомцы осторожны, но все способны стать орудием. Сорок Седьмой резко прикусил язык, напоминая себе о цели — о нем самом. И, видимо, Витторио что-то понял, если вздохнул и убрал руку. Витторио прошел по узкой, выложенной крошащимся камнем тропке и замер у одноэтажного непритязательного здания. Помещение для садовника, мрачное, отсыревшее и полное канистр с просроченными удобрениями. Сорок Седьмой присел на корточки, открутил у ближайшей крышку и, принюхавшись, перекосился. Пахло мокрой, прогнивающей шерстью и прокисшим молоком. — Стоит избавиться от, — Сорок Седьмой щелкнул по пластику, — лишнего? — Разумеется, — кивнул Витторио. — Но в первую очередь займись клумбами. Мои цветы, конечно, неприхотливы, но я не поливал их несколько дней. Сорок Седьмой хотел спросить, почему никто не помогает Витторио. Он полагал, во многом благодаря кинематографу, что в солнечной Италии всегда найдутся люди, страдающие от избытка времени. Вполне возможно, что он ошибся или Витторио не любит посторонних. Тогда зачем он выдал амуницию Сорок Седьмому? — Полагаю, что ты скоро освоишься, — мягко сказал Витторио и кинул быстрый взгляд на свои часы. — Если услышишь через часа два перезвон колоколов — значит, пора обедать. — А если не услышу? Сорок Седьмой насторожился и инстинктивно проверил остроту болтавшейся на поясе садовой лопатки. Наловчиться с рукоятью — и станет лучше топора. Однако Витторио не понял — или не захотел понять — его озабоченности и улыбнулся. — То, скорее всего, ты просто будешь мирно спать. Поверь, с непривычки такое бывает. Свежий воздух, растения, тишина... С непривычки покой всегда убаюкивает. — Ясно. Витторио снова улыбнулся. Он чем-то напоминал неиспорченного деньгами швейцара в дорогом отеле: те же улыбка, вежливость, услужливость, но гораздо, гораздо более искренние. — Мне стоит забрать твою одежду в стирку или не доверишь? Сходство резко усилилось, два воспоминанья наложились друг на друга, и, если бы Сорок Седьмой не моргнул, он бы поверил, что на Витторио надета форма с золотой каймой и вышитой символикой отеля. Сорок Седьмой закрутил канистру и с легкостью поднялся. Ноги почти не затекли, но все же под коленями что-то щелкнуло. — Или... выстрелило? — медленно, чуть ли не по слогам прошептал Сорок Седьмой, встряхивая поочередно обе ноги. — Прошу прощенья? Витторио удивленно-вежливо заморгал. Он не знал всей правды о Сорок Седьмом, явно не поверил придуманной легенде, но свои выводы сделал и промолчал. Обмолвился только, что у самого в прошлом «разбиты не все стекла». Странное выражение резануло Сорок Седьмому ухо, и он понял: отец Витторио далеко не местный, а, если прислушаться, заметишь акцент. Интересно, можно ли считать огрехи речи орудием? — Кхм, — нарочито сухо кашлянул Сорок Седьмой. — Разве не следует помолиться перед началом, святой отец? Витторио покачал головой. — Тебе молитвы пока не нужны. Он поманил Сорок Седьмого наружу, дернул за тонкую веревочку, ведущую к тусклой, не прикрытой плафоном, лампе, и захлопнул дверь. Залитый солнцем двор пестрел цветами и кустарниками, над узкой тропкой порхала беспокойная стрекоза. В районе куполов щебетали птицы; наверно, в изломанных линиях крыши удобно вить гнезда. Раньше на подобные мелочи у Сорок Седьмого не было времени. Или желания. Сил. Установок. Выборочная слепота — еще одна профессиональная издержка. Но он сумеет справиться и с ней. — В отпущении грехов, — тем временем завел Витторио, — священники, таинства и молитвы — лишь орудия. Гораздо важнее рука, что направляет их. И он ушел, оставив Сорок Седьмого в недоумении. Случайно ли Витторио воспользовался словом, не выходящим у Сорок Седьмого из головы? И если да, то почему он отказался от молитвы? Религия не прощает подобного пренебреженья; первородный грех не смыть никому так просто. Особенно Сорок Седьмому: в основе его рожденья лежит как минимум дюжина грехов. Но коли так — сейчас ему стало намного легче. Расправив плечи, он выпрямился и огладил пояс с новыми орудиями. За помещением садовника он усмотрел ярко-зеленую лейку. И если не думать о сходстве рассеивателя со цветками кливии, то первый взнос за греховность он сможет внести прямо сейчас.